Полночь! Нью-Йорк - Марк Миллер

выражение – умелое оружие при общении с подозреваемыми. Потом Финк пригласил в кабинет Лео, терпеливо ждавшего своей очереди вместе с Гонзо.

Когда все закончилось, они сели в лимузин, Финк – в служебную машину, и поехали в Нью-Йорк. Лоррен всю дорогу молчала. Она не плакала, просто смотрела в окно с отсутствующим видом и время от времени делала несколько глотков воды из бутылки. Час спустя они пересекли Гудзон по мосту Джорджа Вашингтона и покатили вдоль реки по бульвару Генри Гудзона[181], по шоссе Джо Ди Маджио[182], потом на юг Манхэттена по Двенадцатой авеню и отрогу, ставшему абсолютным урбанистическим клише и универсальным символом городов, и наконец добрались до Сохо.

Когда они припарковались поблизости от лофта, Лоррен, которая полтора часа никак не могла расцепить зубы, повернулась к Лео и произнесла невероятную, поразительную во всех отношениях фразу, лишившую его голоса и все изменившую:

– Лео Ван Меегерен, я хочу от вас ребенка.

47

Останься со мной, останься со мной.

Джош Гробан, «Bells of New York City»[183]

В тот же день она поселилась в лофте. Их жизнь отныне складывалась из прогулок с Оревильи, совместных трапез, работы Лоррен в DB&S – Лео в это время стоял у мольберта, разминал руку на пейзаже Лазара Брюанде[184], малоизвестного художника барбизонской школы, писавшего с почти фламандским натурализмом, и готовился приступить к Гюставу Курбе – портрету обнаженной женщины большого формата: подлинник в 2015 году был продан на аукционе Christie’s за пятнадцать миллионов долларов[185].

Параллельно Лоррен была озабочена продолжением рода – рассчитывала надежные даты зачатия, что было непросто из-за нерегулярности ее циклов. Вооруженная календарем, тестами на овуляцию двух видов, уринарного и слюнного, и температурными кривыми, она стала специалистом по фертильности. Выбрав сорок восемь часов, наиболее благоприятных для зачатия, Лоррен превратилась в настоящую гетеру, сластолюбивую и разнузданную. В принципе последнее было лишним – они занимались любовью с упоением, в любое время дня и ночи, а запас энергии у Лео был практически неисчерпаем: сказывалось трехлетнее тюремное воздержание.

Гонзо, Зак и даже Финк, ставший если не другом семьи, то своим человеком, навещали их по вечерам, ели, пили, смеялись, забыв (ну, почти забыв) о том, что тело сводного брата Лоррен подняли со дна пруда, как только растаял снег.

Иногда Лоррен вспоминала «Ужас на пруду» и впадала в мрачность, разрываясь между состоянием своего нынешнего безграничного счастья и мыслями о брате, который умер, потому что хотел убить ее… Душевная мука была невыносимой, но не длилась больше нескольких часов, в крайнем случае – одного дня. Их с Лео новая жизнь была подобна рождественскому носку, набитому маленькими и большими радостями, занимавшими бо́льшую часть времени. Одним прекрасным февральским утром тест раннего распознавания порадовал Лоррен сообщением, что она беременна с вероятностью в 99 %. На следующий день врач подтвердил это, сделав новый тест. Он обмерил Лоррен, взвесил ее, прописал фолиевую кислоту и велел не откладывать визит к гинекологу.

Вечером она зажгла две свечи и встретила Лео с бокалом шампанского для него и безалкогольной шипучкой для себя, но он вернулся от врача бледным, потухшим, и Лоррен поняла, что новости у него невеселые.

– В чем дело? – спросила она, забыв про шампанское.

И Лео рассказал. Шесть месяцев. Ни одним больше. Он не увидит, как родится его ребенок… Лоррен молчала, убитая новостью. Этой ночью она не заплакала при нем, но, когда он уснул, ушла в ванную, включила душ и долго рыдала, подвывая и скалясь, как раненое животное.

Шло время, одна неделя сменяла другую. В теленовостях заговорили о вирусе, убивавшем людей в Китае. Лео стал часто уставать, но быстро восстанавливался, и они почти забывали, что его дни сочтены. Много месяцев спустя Лоррен сказала Гонзо: «Думаю, Лео тогда был по-настоящему счастлив».

Беременность сделала ее веселой, непредсказуемой и взбалмошной, Лео развлекал ее, дарил подарки, они много смеялись, ссорились, грустили. Только планов на будущее не строили, жили одним днем, не думая о том, что будет завтра. Лео работал с такой яростной силой, что готовых работ становилось все больше, и Лоррен не лукавила, уверяя, что это самые прекрасные его полотна. Маккена забрал подделки – Курбе, Моне, Кайботта и Ренуара, все четыре были исключительно хороши (весьма вероятно, что однажды они будут висеть в музеях среди тысяч других фальшаков) – и исчез из их жизни, посоветовав Лео отдохнуть: «Плохо выглядишь, парень…»

Если Лоррен рано возвращалась с работы (она привыкла жить по американскому времени), они совершали долгие прогулки с Оревильи, ужинали в городе, выпивали по стаканчику, возвращались, и она читала ему вслух, как ребенку; они смотрели старый фильм Капры или Уайлдера[186], занимались любовью, а в конце недели обязательно приглашали к себе друзей.

– Как тебе Август? – спросил как-то раз Лео, когда они шли по Центральному парку, где стаял весь снег.

– Ужасное имя!

– Пабло?

– Нет!

– Венсан?

– Надо подумать…

– Микеланджело?

– Ха-ха-ха! Обязательно называть ребенка в честь художника? А если родится девочка?

– Будет Фридой, – мгновенно предложил шедший рядом Гонзо.

1 марта 2020 года был зарегистрирован первый случай Ковид-19 в штате Нью-Йорк. Заболела женщина тридцати девяти лет, работающая в области здравоохранения. 25 февраля она вернулась из Ирана. 3 марта был поставлен второй подтвержденный диагноз адвокату, чья контора размещалась в 53-этажном небоскребе Уан-Гранд-Сентрал-Плейс. 4 марта заболевших стало одиннадцать. 24-го губернатор штата Эндрю Куомо объявил, что пик эпидемии будет выше предполагавшегося. В том же месяце вирус объявился в Нью-Йорке. И началась гекатомба[187]. Город чрезмерностей, крайностей и превосходных степеней, олицетворявший для Уильяма Джеймса «мужество и дерзновенность небесного размаха»[188], вдруг превратился в город-призрак.

Даже Таймс-сквер, самое шумное место планеты, сверкающее неоновыми огнями, заполненное желтыми такси, опустело, остались редкие пешеходы, чьи силуэты угадывались то тут, то там в тумане. Казалось, что все человечество внезапно исчезло с лица Земли, а единственным вездесущим и постоянным звуком было зловещее завывание «скорых», везущих людей в больницы. Эта весна стала одной из самых мрачных в Нью-Йорке, но отнюдь не первым испытанием, через которое предстояло пройти Большому Яблоку: были 11 сентября, ураган «Сэнди» 2012 года, когда погибли пятьдесят три человека, затопило туннели метро и на два дня закрылась Биржа. В конце 1970-х случилась эпидемия героинового безумия. Но Нью-Йорк всегда справлялся и воскресал.

Лео не справится. Другая болезнь постепенно проникает в его жизнь, вначале так медленно, что может показаться, будто это дурной