Полночь! Нью-Йорк - Марк Миллер

Увы, Смерть никого не забывает. Никогда. С неизбежностью смены времен года Она обратила на них свой взгляд в самом конце смертоносной весны и начала выказывать нетерпение.

Первым признаком была усталость. Улыбка Лео все еще была непобедимой, но глаза теперь сверкали редко, иногда боль становилась невыносимой, и он прятался, чтобы Лоррен не увидела его искаженное мукой лицо. Она так хотела помочь ему хоть чем-то – и ничего не могла сделать. Внутри ее рос новый человек, а другой медленно отодвигался в тень, и это противоречие приводило ее в отчаяние.

Медленная агония Лео сопровождалась сотнями, тысячами других агоний. Лео с Лоррен стали почти затворниками, выходили только погулять с собакой по пустым, неузнаваемым, нереально тихим улицам или, как миллионы растерянных ньюйоркцев, покупали в магазинчике на углу товары первой необходимости.

Разница между ними и всеми остальными была проста и ужасна. Лоррен и Лео знали, что болезнь не выпустит его из своих лап, Лео удостоился персонального обслуживания, безмолвного, прилежного и смертоносного.

25 мая 2020 года, в День поминовения[189], Нью-Йорк стал наконец приходить в себя, жителям разрешили бывать на пляжах. Солнца синоптики не обещали, но Лоррен радовалась шуму волн, ощущению соленого ветра на коже, крикливой болтовне чаек, обществу Лео и Оревильи, который в восторге носился по пляжу Джонаса, гоняясь за птицами.

– Лео-младший… – Предложение прозвучало у самой кромки прибоя, и Лоррен обрадовалась:

– Мне нравится!

– Пообещай мне кое-что, – попросил Лео.

– Зависит от того, что такое это «кое-что», – с привычной осторожностью ответила она. – Не надейся разжалобить меня, Лео Ван Меегерен, или взять на слабо́.

Она взяла его под руку, чтобы не оступаться на рыхлом песке, и мысленно отметила, что он еще больше похудел.

– Хочу, чтобы ты обо всем рассказала моему сыну, о хорошем и о плохом. Когда он повзрослеет.

– В тебе, Ван Меегерен, есть только хорошее.

– Ты понимаешь, о чем я, Демарсан, – ответил он. – Ничего не скрывай. Даже отсидку. Не водружай меня на пьедестал. Сын должен стать равным отцу и превзойти его. Если будешь меня идеализировать, у него не получится. Но все-таки скажи, что я был приличным человеком.

– Давай поговорим о другом.

– Я не закончил. Когда встретишь мужчину, обрати внимание на его улыбку.

– Что… Да пошел ты, Лео Ван Меегерен! Я…

– На его улыбку, – повторил он. – Если будет скалиться не переставая, беги прочь со всех ног.

– Между прочим, ты улыбаешься все время…

– Я – другое дело.

– Мне не нравится этот разговор.

– А он и не должен.

– Скажи что-нибудь смешное.

– Знаешь историю про стул?

– Ага, история смешная… Шутка с бородой, Ван Меегерен.

В тот день погода хмурилась, небо было затянуто тучами – и сердце Лоррен полнилось беспросветной печалью.

Это случилось через три дня после прогулки 25 мая. Она была в «Гараже гурманов» на Брум-стрит, покупала цыпленка-терияки, приправы, кофе в зернах, соусы для пасты, когда пришло сообщение:

Приходи немедленно.

48

Там, на другой стороне, работает связь?

Тори Эймос, «I Can’t See New York»[190]

Она оставила открытой тяжелую металлическую противопожарную дверь и смотрит на место происшествия с порога. Ошеломленная. Насмерть перепуганная. А минуту спустя слышит собственный голос:

– Лео!

Он не отзывается. Она идет к нему через огромную, залитую веселым хулиганистым солнцем комнату, чувствуя, что превращается в ледяную статую. В это невозможно тихое мгновение лежащий на полу человек кажется грандиозно прекрасным.

– Лео!

Нет ответа. Лоррен впадает в панику. Опускается на колени, трясет его, хлопает по щекам. Слезы текут по ее лицу и сверкают бриллиантовыми каплями росы в ярком утреннем свете.

– Лео! Ну пожалуйста! Открой глаза. Скажи хоть что-нибудь. ЛЕО!

Она наклоняется, пытается нащупать пульс, проверяет дыхание. Он жив! Он дышит!

Через двадцать секунд он открывает огромные бледно-серые глаза и обращает на нее тот ясный взгляд, от которого она всегда таяла, пробует улыбнуться. Он бледен как полотно.

– Лоррен… Ты здесь… Не пугайся… Вызывай подкрепление, – очень тихо и нежно говорит он. – Сейчас же, милая…

Он замолкает и теряет сознание, но пока дышит. Лоррен дрожащей рукой вытаскивает из кармана телефон. Она почти ничего не видит сквозь пелену слез. Соберись! 911 удается набрать только со второго раза. Оператор отвечает, она что-то лепечет, путается в словах. Ровный голос просит ее назвать фамилию и адрес «на случай, если связь вдруг прервется». Она сбивчиво, торопясь, излагает суть дела, ее просят повторить, и она начинает заводиться, спокойствие собеседницы бесит ее. Она делает глубокий вдох и объясняет, что стряслось. Ей велят оставаться на линии – дело явно серьезное.

Он снова открывает глаза, говорит:

– Take it easy.

И снова отключается – ровно в 08:30, 28 мая 2020 года, в Нью-Йорке.

Она смотрит, как его увозят на каталке, колесики противно скрипят по полу. На него надели кислородную маску, медики тоже в масках, но в обычных, медицинских. Волосы, показавшиеся ей слишком длинными при их первой встрече, обрамляют его красивое лицо с опущенными веками, и она снова пугается – так, что едва может дышать. Она провожает медиков до лифта, возвращается, закрывает дверь лофта, встретившись взглядом с кокер-спаниелем, печальным, потерянным взглядом собаки, оставшейся без хозяина, и к глазам снова подступают слезы.

Вустер-стрит. Белая, с оранжевыми полосками, «скорая» Пресвитерианской больницы города Нью-Йорка стоит с распахнутыми дверями. Каталку поднимают, и Лео исчезает внутри улюлюкающей машины. Лоррен поднимается наверх, чтобы собрать кое-какие вещи, пытается сообразить, что ему может понадобиться в больнице, точно зная, что на этот раз он не выкарабкается.

– Плохо выглядишь, Демарсан.

Она постаралась улыбнуться. Выдержать нежный взгляд блестящих серых глаз. Забыть о трубках, проводах, капельнице, входящих и выходящих медсестрах. Проклятье. Она должна быть сильной – нельзя, чтобы он заметил ее слабость. Она должна смириться. С чем? С тем, что такой, как Лео, может умереть в тридцать один год? Да пошли вы все…

– Как там дела? – спросил он, кивнув на ее округлившийся живот.

– В данный момент намечается движуха.

– Нормально, он же Ван Меегерен.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Лоррен.

Он улыбнулся, но не ответил, только смотрел на нее, и его глаза блестели сильнее обычного, а лицо было серым, как галька на морском берегу.

– Хочешь потрогать? – спросила она.

Лоррен взяла руку Лео и положила себе на живот, осторожно, чтобы не задеть катетер, закрепленный толстым пластырем, и иглу капельницы, надувшей вену на запястье. Он улыбнулся