Полночь! Нью-Йорк - Марк Миллер

в виду твою биологическую мать, настоящая сейчас ждет наверху. Тебя воспитала Эми, она любила и баловала тебя и превратила в того, кем ты стал сегодня. Помни об этом. Но родила тебя другая… Это правда.

Взгляд старика затуманился, и Лео не был уверен, что́ тому виной – чувства или виски.

– Расскажи мне о ней, – попросил он.

– Ее звали Марта. Марта Зингер. И она действительно была одной из красивейших женщин Нью-Йорка, веселой, забавной, блестящей, умной. Но лишенной таланта, который позволил бы ей стать настоящей художницей, хотя она изучала изобразительные искусства и была вхожа в узкий круг художественной богемы. Утешиться Марта могла только количеством покоренных мужских сердец.

Лео вспомнил фотографии молодой Сьюзен Данбар и слова Чарторыйского.

– Нью-Йорк тогда был совсем другим городом. Редкий человек не подвергался бандитским нападениям, тротуары были загажены отбросами; спускаясь в метро, следовало каждую секунду помнить о грозящей опасности. Но художественная жизнь бурлила. Гринич-Виллидж был богемным центром Нью-Йорка, местом, где всегда что-то происходило: праздник, выставка, ретроспектива, вернисаж. Мы развлекались, устраивали пирушки, работали, курили траву, кое-кто не убоялся и тяжелых наркотиков. Я сразу, как только познакомился с работами Нила, понял, что навсегда останусь во втором эшелоне. Потом встретил твою мать и безумно влюбился. Не влюбиться было невозможно, а она по непонятной причине ответила на мое чувство. Рядом были мужчины красивее и богаче, но любовь и рацио несовместимы. Мы с Мартой и Нилом два года прожили в квартирке в Ист-Виллидж, рядом с Алленом Гинзбергом и Уильямом Берроузом[171]. Лучшие джазовые клубы находились на углу нашей улицы, плата за жилье была в разы меньше, чем сейчас. Мы были почти шведской семьей – Нил держал свечку. Он в то время уже не слезал с тяжелых наркотиков, мы пытались помочь ему, но вскоре совместное существование стало невозможным. Потом твоя мать забеременела. В нашей тогдашней жизни не было места ребенку, но она по непонятной мне причине захотела оставить тебя и потребовала, чтобы мы переехали. Я нашел кое-какую работу и квартиру в Куинсе. После твоего рождения Марта очень быстро вернулась к прежнему образу жизни. Праздники, вернисажи… Она понимала, что я никогда не разбогатею и не прославлюсь, а ей не подходило банальное существование мелких буржуа. Марта жаждала жизни на широкую ногу и однажды познакомилась с отцом Лоррен. Все знали, какой он бабник, в том числе твоя мать, но она все-таки увлеклась им. Франсуа-Ксавье Демарсан притягивал к себе свет, и Марта понимала, что рядом с ним будет объектом всеобщего внимания. Демарсан безумно влюбился и забыл свои донжуанские привычки.

Лео был ошеломлен: прошло столько лет, а отец горюет так, словно переживает события вчерашнего дня.

– Потом случился эпизод с Чарторыйским.

– «Эпизод с Чарторыйским»?

– Тебе пригодился бы круассан, – сказал сестре Димитри.

– И черное платье-футляр… – Лоррен подхватила игру брата.

– И дождь, – добавил Димитри.

– Вы меня совсем запутали, – пожаловался Гонзо.

Димитри начал объяснять:

– Мы на углу Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы, у витрины знаменитого ювелира Тиффани. То есть там, где снимали одну из самых известных вступительных сцен в истории кино[172]. Одри Хепбёрн в роли Холли Голайтли рано утром выходит из такси под дождь, в узком черном платье, она ест круассан и любуется витриной, предаваясь мечтам о бриллиантах.

– «Мы ищем один и тот же край радуги»[173], – затянули хором брат с сестрой.

– Что дальше? – спросил Гонзо, не скрывая восторга.

– Едем в «Серендипити три», – решил Димитри.

– «Интуиция», – пояснила Лоррен. – Джон Кьюсак и Кейт Бекинсейл…[174]

Лоррен было по-настоящему весело. Киноромантическая прогулка оказалась великолепной идеей. Сначала она колебалась, ее голова была занята более серьезными вещами, но теперь хвалила брата за то, что развеял ее печаль. «Жалко, что с нами нет Лео…» – подумала она, и тревога вернулась. Одному Богу известно, что он узнал от родителей…

– Хорошо развлекаемся, ребята! – воскликнул Гонзо, придерживая для пассажиров дверцу лимузина и как бы невзначай поглядывая по сторонам.

Рассел Ван Меегерен смотрел на сына и беззвучно плакал.

– Да, «эпизод с Чарторыйским». Этот мерзавец тогда отлично продавался, деньги у него были, а вот вдохновение иссякло. Он не писал ничего значительного, и окружающим казалось, что художнику нечего сказать публике. Возможно, виновата была светская жизнь, уводившая его все дальше от мастерской. Я не знаю, когда и как он познакомился с Нилом, но талант Гринанна поразил его. Однажды вечером они много выпили, напробовались всякой дряни, и Чарторыйский предложил Нилу писать за него. Имитировать «стиль Чарторыйского» и получать десять процентов от каждого гонорара. Нил остро нуждался в деньгах, ему нужно было есть, платить за жилье, спиртное и наркотики. И он согласился. Но Нил был чертовым гением и подарил «творениям Чарторыйского» второе дыхание и новое направление: он написал «Дозорного».

Лео бросил на отца недоверчивый взгляд.

– «Дозорный» – работа Нила Гринанна?

Рассел кивнул:

– Да… По словам Нила, увидев полотно впервые, Чарторыйский слетел с катушек и крикнул: «Это что еще за дерьмо?!» А вот отец Лоррен, тогдашний агент Виктора, сразу понял, что к ним в руки попал шедевр. Теперь они могли дать новый старт карьере его питомца. Реальность превзошла все ожидания: «Дозорный» стал самым знаменитым произведением Чарторыйского. Нил написал для этой парочки еще несколько картин: все первые полотна периода так называемого «метафизического реализма» созданы им. А потом он сошел с ума. Критики и искусствоведы восхищались гением Чарторыйского, и Нил понимал: никто не поверит, что картины написал он, даже если устроить скандал. Его собственная карьера застопорилась, он принимал все больше наркотиков и превратился в агрессивного параноика. Денег не хватало, потому что отец Лоррен платил ему смехотворно мало по сравнению с теми суммами, которые получал, продавая «работы Чарторыйского».

Рассел вздохнул, его плечи поникли.

– Нил купил оружие и ждал отца Лоррен на улице. Продолжение тебе известно. Убив галериста, он отправился к Чарторыйскому и размозжил ему пальцы правой руки рукояткой пистолета. Руку пытались «починить», но ни рисовать, ни писать он больше не смог.

– Я думал, Чарторыйский попал в аварию? – удивился Лео.

– Это официальная версия…

Лео с трудом верил услышанному. Нил Гринанн не только автор «Дозорного», но и убийца отца Лоррен… И Рассел Ван Меегерен с самого начала был в курсе!

– Как ты узнал?

– Нил сам рассказал. Сразу.

– И ты не пошел в полицию?

– Нил был моим лучшим другом! – возмутился старик. – Он был болен и всего лишь покарал людей, которые воспользовались его слабостями и наживались на его таланте. Всю жизнь Нила топтали и