Deng Ming-Dao - ХРОНИКИ ДАО

– Человек должен иметь цель, убеждение и устремление. Отпустить самого себя – это тоже Дао; но разве это свобода? Снимая с себя всякие ограничения, можно беспощадно уничтожить себя. Стремясь к этому самоотпущению, вы можете почувствовать желание сделать что-либо, но у вас ничего не получится, потому что не хватит способностей. Следовательно, у вас не будет свободы; вот почему я ставлю свободу выше возможности освободиться от всяких рамок.

– Значит, от монастырской жизни никуда не денешься? – спросил Сай-хун.

– Нет, если ты, конечно, хочешь достичь какой-нибудь цели. Если ты не хочешь посвятить свою жизнь только удовлетворению самых низменных инстинктов, тогда ты должен попытаться достигнуть чего-то великого. Если у тебя есть цель, ты с радостью пожертвуешь низменным ради обретения чего-то высшего.

– Тогда получается, что жизнь даоса – это одна большая жертва. Звучит парадоксально, – вмешался Туман В Ущелье.

– Это не только жертва, – напомнил Великий Мастер. – Я не призываю к слепому самоотречению. Если чистый аскетизм не основан на равновесии, он может нанести вред разуму и физическому телу. Вегетарианство без употребления уравновешивающих его тонизирующих трав – неправильно, Безбрачие, не основанное на технике, – безумие. Каким образом достигнуть равновесия? Поиск ответа на этот вопрос и станет проверкой вашего мастерства. Вы должны постоянно спрашивать себя об этом.

Аскетизм служит лишь для реализации вашего потенциала. Жесткая определенность способствует вашему быстрому превращению в особым образом направленную личность. Тогда вы сможете исполнить предназначение своей судьбы; тогда у вас будет возможность помогать другим. И это тоже Дао-Великий Мастер услышал низкий перезвон храмового колокола и закончил занятие. После молитвы ученики разошлись.

Ночной воздух был прохладным и немного влажным. Свежее дыхание деревьев смешива/юсь с запахами мха и хвои. Сайхун молча брел по крытому переходу храма. Промежутки между колоннами делили картину сада на удивительно совершенные пейзажи, наполненные равновесием и поэзией. Юноша зашел в удаленную келью для медитаций и зажег свечу.

Сине-черная волна ночи разом накрыла размытые очертания крыши храма; потускнел пейзаж, ушли звуки. Дневные дела были закончены, все заботы перенесены на следующий день. В стенах священной обители постепенно нарастала тишина. Она воспринималась как нечто нейтральное, как пассивная пустота. Разум Сайхуна выбрасывал короткие искорки, заполняя царившую вокруг неподвижность. Оставались заботы, но переживания ни к чему не приводили. Оставалось одиночество и стремление куда-то, но Сайхун отбросил эти мысли. Оставались всякие планы и просто мысли в голове, к которым он не прислушивался. Все было тихо. Наверное, учителя были правы, говоря о необходимости тишины. Они утверждали, что человек обязательно пробормочет что-нибудь нечистое, богохульное и это отвернет богов от него. Только полная тишина могла дать достаточное спокойствие, чтобы привлечь божественное. Сайхун «отвернулся» от всех своих эмоциональных порывов, внутреннего диалога, даже от того, что он считал своей обязанностью. Он закрылся от воспоминаний, бестолково бродивших внутри сознания: вот он гуляет в дедушкином саду, потом ресторан в Пекине, дальше ночные уроки, улыбка одного из друзей его учителя, бой с врагом… Он полностью отрешился от всяких следов и теней собственной жизни, чтобы заглянуть внутрь себя.

Сайхун размышлял о том, может ли человек ощущать свою собственную судьбу и в состоянии ли он победить намерение, исходящее из высшего источника. Юноша сел и скрестил ноги. Спина автоматически выпрямилась, принимая положение, ставшее привычным за эти годы. Нейтральная темнота кельи сменилась ощущением приятного спокойствия. Внутренний диалог с самим собой уступил место взгляду внутрь. Внутренний взгляд перешел в созерцание. Постепенно его привязанность к событиям дня ослабевала. Созерцание сосредоточилось на мягком ритме приливов и отливов его дыхания. Он обратил внимание на эту пульсацию: показалось даже, что он слышит Шум движущейся крови, слышит, как энергия движется по нервам. Сайхун никак не управлял этим движением. Вскоре он погрузился еще глубже внутрь себя, и осознание проникло за пределы физических функций. То, что корни Духовности находятся в физическом теле, оказалось правдой. Можно было даже сказать, что тело и дух неразделимы. Духовность зарождалась там – среди мягких внутренних полостей, внутрителесной жидкости, вязкой крови, изогнутых вен, зернистых костей и даже презренных продуктов жизнедеятельности.

Тут из глубины его подсознания возникло нечто, о чем когда-то давно говорил его старый учитель: «У совершенного человека чистое сердце. К такому человеку даже в болоте грязь не пристанет. Жестокие ураганы могут разрушить горы, сильные ветры способны взмутить четыре океана, – но совершенный этого не боится. Он парит сквозь облака, плывет над солнцем и луной, преодолевая рамки мира. Жизнь и смерть не могут разрушить его единство с миром. Его сердце принадлежит всему вокруг, но сам он не принадлежит ничему».

Последний проблеск памяти сознания растаял в ослепительном свете.

Глава двадцать третья  Испытание

Однажды Великий Мастер призвал к себе всех своих учеников. – Я могу предложить вам испытание. Кто хочет?

– Я, Учитель! – поспешно крикнул Сайхун.

– Да, мне действительно необходимо поймать одного человека; но я совсем не уверен, что ты подходишь для этого.

– Боевое испытание – это даже лучше! – с энтузиазмом воскликнул Сайхун. – Кто он?

– Это некто, кого я уже прощал девять раз. Больше я прощать его не намерен. Меня на самом деле вынуждают к этому: правитель провинции самолично явился ко мне и пригрозил, что, если я не придумаю что-нибудь, он сравняет с землей все храмы Хуашань.

Тут Великий Мастер сделал паузу и посмотрел прямо в глаза Сайхуну.

– Его прозвали Пауком, Витающим В Небе. Недавно он ограбил государственный конвой с золотом, убив при этом многих охранников. Его навыки в акробатике почти сверхъестественны: ему ничего не стоит перенестись с одной крыши на другую и даже перепрыгнуть высокую стену. В бою он пользуется двумя кинжалами. Это боксер стиля Коготь Орла.

Сайхун тут же запомнил информацию, желая полностью уяснить суть дела.

– Кроме того, он гуляка не из последних,-продолжал Великий Мастер, – а еще мошенник, торговец наркотиками, член банды «Зеленый Круг». Вообще-то правитель разыскивает его потому, что этот развратник соблазнил его жену. Теперь разбойник гуляет в Пекине, где местные газеты еще больше поднимают его популярность. Не проходит недели, чтобы не появились новые сообщения о совершенных им преступлениях.

– Учитель, – уважительно произнес Сайхун, – почему столь низкий человек интересует вас?

Великий Мастер глубоко вздохнул, но тут же на его лице появилось выражение крайней решимости:

– Потому что я воспитывал его с самого детства. Это твой старший товарищ по учебе – Бабочка.

Сайхун сохранял торжественный вид.

– Ты уверен, что твои личные чувства не помешают тебе? – спросил его Великий Мастер. – Даже Гуань-гун позволял чувствам вмешиваться в обязанности.

– Нет, Учитель, – ответил Сайхун. – Он зашел слишком далеко, предал вас и всю нашу общину. Я не дам ему уйти.

– Ты говоришь, как зеленый юнец.

– Я не подведу, Великий Мастер.

– Тогда отправляйся. Ты пойдешь завтра; с тобой будут Уюн и Ущоань

– два монаха-охранника. Ты разыщешь Бабочку и немедленно доставишь его сюда. 

Через неделю Сайхун, Уюн и Ущоань ехали в поезде, направлявшемся на Азапад. Сайхун был одет в пестрое одеяние богатого знатока боевых искусств: зеленые шелковые кружева, рубашка с высоким воротником, пояс из тяжелого черного шелка с расшитыми концами, на ногах – черные сапожки из ткани, С пояса свисали диски из драгоценного нефрита – символ принадлежности к классу аристократии. Длинные волосы, заплетенные в косичку (которую в Китайской Республике носить запрещалось), были спрятаны под рубашкой, как, впрочем, и оружие.

Сайхун посмотрел на братьев Уюна и Уцюаня, сидевших на лавке напротив. Обоим монахам было под сорок, и в Хуашань они появились для того, чтобы отречься от мира и принять обет новопосвященных. Оба были большими, угрюмыми и жуткими на вид, так что Сайхун решил, что у них за плечами было весьма бурное прошлое. Трудно сказать, когда именно, но им дали эти грустные имена, которые так и прилепились к ним, даже в храмовой жизни. Уюн обозначал «бесполезный», а Ущоань – «бессильный».

Голова старшего брата, Уюна, формой напоминала старую дыню. Кожа у него была нечистой – следствие какой-то перенесенной в детстве болезни,