Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте

— А вы знаете английский?

— Объясняюсь кое-как.

— На Гибралтаре выучили?

Это вырывается у Лолиты как-то само собой. Бездумно и неосознанно. А зачем, спрашивает она себя, я это сказала? Пепе Лобо смотрит на нее в задумчивости. Зеленые глаза, так похожие на кошачьи, теперь не опускаются под ее взглядом. Он настороже. Недоверчив, как истинный кот.

— Да нет, я и раньше знал. Более или менее. Но правда ваша — на Гибралтаре усовершенствовался…

— Понимаю.

Они все еще смотрят друг другу в глаза, молча и изучающе. Что касается Лолиты, она изучает скорей себя, нежели стоящего перед ней человека. Ее занимает своеобразная смесь собственных ощущений — несколько опасливое любопытство, одновременно и благосклонное, и досадливое. Когда в последний раз она разговаривала с корсаром, тон был совсем иным. Более чем деловой, но, впрочем, могло ли быть иначе в присутствии третьих лиц? Беседа происходила неделю назад у нее в рабочем кабинете. Присутствовали дон Эмилио Санчес с сыном, а речь шла о французской бригантине «Мадонна Диолет», которая после двухмесячных проволочек и благодаря деньгам, попавшим в загребущие руки судейских чиновников, была наконец со всем своим грузом кож, зерна и водки признана законной добычей, то бишь «призом». После уплаты королевской пятины Пепе Лобо получил причитающуюся команде «Кулебры» треть, а из нее, помимо 25 песо ежемесячного аванса в счет будущих трофеев, он по договору имеет право на семь долей. Он же должен распоряжаться средствами, предназначенными для семей тех кто погиб или получил тяжкое увечье во время захватов, — по две доли на каждую, не считая выплаты из общего фонда, созданного для искалеченных, вдов и сирот. Там, в кабинете Лолиты Пальмы, капитан выказал и быстроту соображения, и цепкость ума: тщательно проверил каждую цифру, не упустив ничего, что полагалось его экипажу. Прежде чем поставить свою подпись, изучил все бумаги с методической обстоятельностью, лист за листом. Лолита Пальма догадывалась, что не от недоверия к арматорам, не из опасений, что облапошат, так дотошно Пепе Лобо проверял итог — ту сумму, ради которой он и сто матросы месяцами качаются в замкнутом пространстве своей шхуны, где снаружи — ветер, волны и враги, а внутри — смрад, сырость и скученность. У капитана — крохотный отсек на корме, в каюте побольше, занавесками поделенной на три части, размещены старший помощник, боцман и писарь-баталер, а для всей прочей команды, то бишь подвахтенной смены, имеются парусиновые койки на голой, ходуном ходящей палубе, где нет никакой защиты от ветра и волн. И ежедневно надо пытать судьбу, ожидая смерти от стихии или врага, и ежеминутно быть настороже, ибо старинная морская поговорка гласит: «Одну руку себе оставь, другую королю отдай». И вот, наблюдая за корсаром, покуда тот просматривал и подписывал документы, Лолита убедилась, что хороший капитан хорош не только в море, но и на суше. Еще поняла наконец, почему отец и сын Гинеа так горячо ратовали за Пепе Лобо и почему при такой отчаянной нехватке матросов и, значит, огромном спросе на них экипаж «Кулебры» всегда укомплектован полностью. «Он из той породы людей, — уже давно сказал о нем старый дон Эмилио, — за которых все припортовое бабье готово передраться, а мужчины — отдать последнюю рубаху».

…Они продолжают стоять на улице у входа в книжную лавку. Стоят и смотрят друг на друга. Потом капитан притрагивается к шляпе, обозначая намерение отправиться своей дорогой. Лолита же с недоумением чувствует, что ей не хочется, чтобы он уходил. По крайней мере, прямо сейчас. А хочется, наоборот, чтобы это странное ощущение продлилось. Чтобы подольше не унимался этот непривычный озноб страха, или предчувствия, или слегка будоражащего любопытства.

— Вы не могли бы проводить меня? Мне нужно кое-что забрать. Книги, если говорить точно.

Эти слова звучат так уверенно и непринужденно, что она сама себе удивляется. Лолита безмятежно спокойна — по крайней мере, хочет казаться такой. Но жилки на запястьях бьются чаще и сильнее. Пум. Пум. Пум. Капитан секунду глядит на нее в легкой растерянности, потом снова улыбается. Внезапно и простодушно. Или это опять же ей так кажется? Не отводя глаз, Лолита смотрит на твердо очерченный, угловатый выгиб его нижней челюсти: рано утром капитан был, без сомнения, чисто выбрит, но сейчас щеки и подбородок уже вновь обметаны тенью проступающей щетины. Густые темно-каштановые бачки отпущены по моде низко, до углов рта. Да, Пепе Лобо никак не вписывается в разряд «утонченных мужчин». Вот уж нет. Ничего общего с капитаном Вируэсом или изысканными молодыми людьми, что фланируют по Аламеде и сидят в кофейнях. Ничего похожего. В нем есть что-то неизбывно простонародное, крестьянское, только подчеркнутое необычной прозрачностью его кошачьих глаз. Что-то первобытное и проникнутое при этом смутной подспудной угрозой. Широкая спина, крепкие руки, плотно сбитая фигура. Утонченности никакой, но мужчина, что уж тут говорить, настоящий, в полном смысле слова мужчина. И опасный к тому же. Вот оно, подходящее слово. Нетрудно представить, как на палубе шхуны, которой зарабатывает себе на жизнь, он со спутанными, взлохмаченными волосами, без бушлата, со взмокшим от пота, перепачканным селитрой лицом, в орудийном дыму выкрикивает, заглушая свист ветра в снастях, команды вперемежку с бранью. Или — как возится на смятых простынях с женщиной.

Лолита, смущенная этим нежданным оборотом своих мыслей, подыскивает какие-то слова, чтобы скрыть свою растерянность. Они идут вниз по улице Сан-Франсиско. На расстоянии в две пяди. Идут молча и не глядят друг на друга.

— Когда же опять в море?

— Через одиннадцать дней. Если Армада предоставит все, что нам нужно.

Лолита держит сумку в обеих опущенных руках. Медленно миновали поворот на улицу Балуарте. Перекресток остался позади.

— Вашим матросам грех жаловаться. Французская бригантина принесла нам недурной доход. А сейчас ждем судебного решения еще по одному трофею.

— Да… Дело только в том, что кое-кто из моих людей уже загодя продал свою долю городским торговцам. Предпочли получить денег, пусть поменьше да пораньше, чем дожидаться, пока раскачается Трибунал. Ну и разумеется, все уже спустили.

Лолита безо всякого усилия представляет себе, как именно это происходило в притонах и кабаках на узких улочках квартала Бокете. Нетрудно вообразить и как тратил свой куш капитан Лобо.

— Полагаю, для дела это даже не так уж плохо, — говорит она. — Захотят поскорее выйти в море, чтобы заработать еще.

— Кто захочет, а кто и нет… Там не очень-то сладко.

За железной вязью кованых балконных перил над головами — цветы в горшках. Кажется, там раскинулись висячие сады. У магазина игрушек несколько грязных, оборванных детишек с жадностью смотрят на вылепленные из теста фигурки людей и лошадей, на барабаны, волчки, колясочки, висящие в витрине.

— Мне совестно, капитан, что я отрываю вас от дел…

— Не беспокойтесь, мне по дороге, я иду в порт. На судно.

— У вас нет жилья в городе?

Корсар качает головой. Пока сидел на берегу, была нужна крыша над головой, рассказывает он. А сейчас — нет. Тем более что снять дом или квартиру стоит сейчас в Кадисе несусветных денег; так что при его достатках кормовой отсек на «Кулебре» ему в самый раз.

— Но теперь-то вы вполне платежеспособны.

Снова ярко-белая полоска улыбки пересекает бронзовое лицо.

— Ну да… В сущности… Однако наперед ведь никогда не узнаешь, чего ждать. От моря, да и от жизни вообще. Обе — такие твари… — Он машинально подносит палец к шляпе. — Извините за грубое слово.

— Дон Эмилио сказал, будто вы положили все свои деньги на счет.

— Положил. И он, и сын его — люди порядочные. Дают хороший процент.

— У меня к вам личный вопрос… Вы позволите?

— Ну разумеется.

— Зачем вы ходите в море?

Пепе Лобо отвечает не сразу. Можно подумать, берет время на обдумывание.

— По необходимости, сеньора. Как и почти все, кого я знаю. Ради собственного удовольствия по морям будет болтаться только дурак.

— А я, случись мне родиться мужчиной, была бы, вероятно, в их числе.

Лолита произносит эти слова, не замедляя шагов и глядя прямо перед собой. Но чувствует, что Пепе Лобо смотрит на нее пристально. Когда же она поворачивает к нему голову, замечает у него в глазах еще не погасшие искры удивления.

— Странная вы женщина, сеньора, если позволено мне будет заметить…

— Отчего ж не будет?

На углу улицы Карне, возле церкви Росарио, кучка местных жителей и прохожих горячо спорит перед наклеенной на стену афишкой. Это бюллетень Регенства о ходе боевых действий — о поражении генерала Блейка в графстве Ньебла, о сдаче французам Таррагоны. Рядом с официальным бюллетенем висит другой — анонимный, где очень хлестко и язвительно объясняется: каталанский город капитулировал потому, что английский генерал Грэм вовремя не пришел на выручку гарнизону. Если не считать Кадиса, по-прежнему неприступного в кольце своих крепостных стен и пушек, новости со всего Полуострова самые скверные: генералы не знают своего дела, дисциплина — из рук вон, британцы действуют, как им заблагорассудится, и не вдруг поймешь, где отряды повстанцев-геррильеров, где — разбойничьи банды. От поражения к поражению, как острит злоязычный кузен Тоньо, и — к окончательной победе! Все как-то шиворот-навыворот…