Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте

— Двинем отсюда через пять дней, — говорит Мохарра. — Когда ночью потемнее станет.

Симон Дефоссё с причала в Пуэрто-Реале вглядывается в недальний вражеский берег. Наметанный взгляд профессионала, привыкшего определять дистанции на местности и на карте, действует с точностью дальномера: ровно три мили до Кантеры, одна и шесть десятых — до Клики, полторы — до Карраки, где для защиты северо-западного угла арсенала в Санта-Лусии расставлены вокруг здания бывшей тюрьмы орудия усиленной батареи. Огневая мощь и вправду впечатляет: испанцы собрали там двадцать стволов, включая полевые 24-фунтовые орудия и 9-дюймовые гаубицы. Ее сектор обстрела перекрывается секторами других батарей, и перекрестный огонь делает линию неприятельской обороны на этом участке неприступной: можно с фланга обстреливать каналы, буде французы рискнут двинуть по ним свои силы, а кроме того, поддерживать огнем рейды собственных канонерок, время от времени тревожащих пальбой императорские войска. Именно так и произошло три дня назад, когда корабли на рейде Пуэрто-Реаля, совсем неподалеку от причала, подверглись атаке испанской флотилии, под покровом ночи подобравшейся с другого берега так тихо, что только на рассвете обнаружилось — десять лодок канонерских, да еще четыре гаубичных, да еще три бомбометных уже выстроились в боевой порядок и до начала отлива успели выпустить больше двадцати гранат и двести картечных зарядов, чем причинили большой ущерб и французским кораблям, и экипажам, и портовым сооружениям. В одно только здание Лос-Роса, которое стоит у самого причала и служит разом и арсеналом, и цейхгаузом, и кордегардией, всадили одиннадцать бомб. Не то чтобы катастрофа, но очень серьезная неприятность. С убитыми и ранеными. И по этой причине маршал Виктор, у которого от дикой ярости каждый волосок в бакенбардах стал дыбом, в свойственной ему солдафонской манере смешал с грязью генерала Менье, начальника дивизии, в зоне ответственности коей находится Пуэрто-Реаль, и отдал приказ Симону Дефоссё немедленно, во весь дух прибыть из Трокадеро, получить чрезвычайные полномочия, на месте оценить положение и принять все меры к тому, чтобы впредь ничего подобного этому раздолбайскому паскудству — таковы были собственные слова маршала, переданные, впрочем, устно, через адъютанта, — не повторилось.

Подходит сержант Лабиш, которого капитан привез в помощь себе. Унтер-офицера никак нельзя почесть образцом исполнительности или высокого боевого духа, однако больше Дефоссё рассчитывать не на кого. Лабиш, по крайней мере, хоть вид делает. От благотворной ли перемены места прибавилось ему энергии, оттого ли, что на чужих подчиненных можно излить прикопленный в Трокадеро запас раздражения и злости, но со вчерашнего дня овернец колготится, как десятник на стройке, громогласным ором отдавая распоряжения и кроя на чем свет стоит местный гарнизон и его, гарнизона, мать.

— Орудия доставлены, господин капитан.

— Начинайте выгрузку, сержант. И пусть готовят лафеты.

Море во время отлива пахнет совсем по-особенному. Корабли — от нескольких остался только обугленный остов — стоят на мелководье, сплошь усеянном белыми пятнышками: это стаи чаек присели среди обнажившегося зеленого ила и водорослей как раз напротив причала, по которому проходит Дефоссё в сутолоке и суете солдат, занятых обустройством огневой позиции. Вчера утром, сразу по прибытии, капитан, как было приказано, оценил ситуацию, а днем, вечером, ночью и нынче утром не покладая, можно сказать, рук распределял людей по работам и руководил ими. Сейчас уже пятый час пополудни, и взвод саперов при вялом, через пень-колоду — поскольку жара адова — содействии морских пехотинцев и артиллеристов только что уложил наконец последние туры с морской травой и песком для защиты нового, выстроенного полумесяцем огневого рубежа, призванного своими шестью 8-фунтовыми орудиями полностью прикрыть город со стороны моря. Ну а если не полностью, то хоть более или менее.

Дефоссё отправляется на площадь, где на подводах, запряженных мулами, лежат чугунные трубы. Вывезенные из Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, эти старые орудийные стволы — каждый шести футов в длину и больше полутонны весом сейчас будут устанавливать на лафеты системы Грибоваль, уже размещенные и укрепленные на позициях. Оттого что герцог Беллюнский так торопит и понукает, позиции эти будут открытые и оборудованные лишь барбетом, без всякой иной защиты для прислуги, кроме набитых илом и водорослями фашин и туров, которые обошьют досками, подопрут пиллерсами и вкопают в землю так, чтобы возвышались на три-пять футов, — не бруствер, можно сказать, а слезы. Но все же, размышляет Дефоссё, и этого довольно, чтобы держать на почтительном расстоянии испанские канонерки — по крайней мере, в светлое время суток. Его больше беспокоит — и об этом он уже докладывал по начальству — другое противник изменил расположение своих батарей. Один английский офицер, из-за последствий дуэли вынужденный перебежать к французам, дал сведения о том, что на батарее в Ласарето появились дальнобойные орудия, что в британских фортах на Санкти-Петри и Гальинерас-Альтас, так же как и в португальских в Торрегорде, поставили 24-фунтовые пушки и 36-фунтовые карронады. Впрочем, все это происходит за пределами того сектора, за который отвечает Дефоссё, и потому его больше тревожит новая прямая угроза, нависшая над Трокадеро: бомбардирский корабль «Террибль», используемый как плавучая батарея, будет обстреливать форт Луис и Кабесуэлу, подавляя огонь «Фанфана» по Кадису. Или пытаясь подавить. Осада Кадиса — это какая-то диковинная смесь игры в «четыре угла», строительства карточного домика и партии в домино, и в этом сочетании каждое новшество, любое, даже самое незначительное движение может повлечь за собой сложнейшие последствия. А императорская артиллерия с Симоном Дефоссё в середине этого клубка исполняет жалкую роль того, кто тщится залить пожар единственным ведром воды и мечется туда-сюда, никуда в итоге не поспевая.

Сняв и отбросив мундир, а с ним вместе — и всякое понятие о чинопочитании, капитан берет под свое начало солдат, которые во главе с сержантом Лабишем в свисте блоков и скрипе канатов снимают орудийные стволы с телег и начинают прилаживать их к наклонным станинам деревянных, выкрашенных в зеленовато-оливковый цвет лафетов на колесах. Стволы так тяжеловесны, что укладывать их на рельсики-направляющие в верхней части станины — занятие трудное и долгое, тем более что люди, в чем быстро убеждается Дефоссё, неопытны, а стало быть, и неуклюжи. Впрочем, винить их не приходится: в шести полках, держащих фронт от Трокадеро до Санкти-Петри и сильно пострадавших и от суровых условий, и от естественных боевых потерь, — пугающая нехватка артиллеристов. Немудрено, что при подобной скудости даже разгильдяй Лабиш — истинный подарок судьбы, хоть, по крайней мере, дело свое знает. Прислугу на батареях, ведущих огонь по территории самого Кадиса, Дефоссё был вынужден пополнить солдатами линейной пехоты. Вот и здесь, на причале в Пуэрто-Реале, к этому роду войск принадлежат все, кроме прибывших вместе с орудиями из Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария двух фейерверкеров, пяти канониров и трех моряков-комендоров, чьи синие мундиры с красными воротниками и обшлагами выделяются среди белых пехотных нагрудников.

Крик-крок, скрипит лафет. Дефоссё еле успевает отпрыгнуть назад, и тяжелое колесо прокатывается в считаных дюймах от его ноги, чуть не размозжив ее. Будь оно все проклято! И он сам, и испанские канонерки, и маршал Виктор с его внезапными озарениями. Так некстати! С обстрелом Пуэрто-Реаля справился бы любой офицер, однако за последние несколько месяцев каждую бомбу, в каком бы направлении она ни летела, герцог Беллюнский и его штаб ставят в исключительную заслугу капитану Дефоссё. Дам тебе все, что попросишь, сказал Виктор в прошлый раз. Или — что смогу. Делай, что хочешь, но без добрых вестей ко мне на глаза не показывайся. И вот в итоге все артиллерийские офицеры, от последнего субалтерна до высших чинов Первого корпуса, включая и начальника артиллерии Д'Абовилля, сменившего генерала Лезюера, — все, все решительно пышут к Дефоссё лютой злобой, лишь слегка прикрытой приличиями и воинской дисциплиной. Только и слышишь за спиной: ишь, прихлебатель… маршальский любимчик… гений баллистики… диво из Меца. И прочая, и прочая. Капитан знает: любой из его сослуживцев и начальников отдал бы свое месячное жалованье, чтобы увидеть, как Дефоссё разорвет вместе с гаубицей Вильянтруа-Рюти либо осенит шальной благодатью испанской гранаты. Чтобы закрылся его послужной список, чтобы караул взял ружье дулом вниз да под левую руку, как положено на погребении с воинскими почестями.

Дефоссё достает из жилетного кармана часы, смотрит. Без пяти пять. Ему до смерти, нестерпимо хочется поскорее разделаться со всем этим да вернуться на редут в Кабесуэлу к «Фанфану» и братьям его, переданным с рук на руки лейтенанту Бертольди. Руки надежные, что говорить, но капитана смущает, что с его батареи сегодня еще не донеслось ни единого выстрела. А ведь было предусмотрено и условлено заранее, что по Кадису будет выпущено восемь зарядов: четыре бомбы со свинцом и песком и четыре разрывные гранаты.