Лабух - Владимир Некляев

— Что Ли — Ли сказать? — спросила Зоя, уходя. Она не могла допустить, чтобы Зиночка и ее, и Ли — Ли победила. И правильно не допускала. С Ли — Ли в последний раз я почти так же, как с Зиночкой, переночевал.

От Амеда Ли — Ли со мной не поехала: «Не хочу в твой дом. Во всяком случае, сейчас». «А мне как быть?..» «Езжай, не езжай… Как хочешь…»

— Здесь живите, — предложил Амед. — Места всем хватит — и чем вам плохо?.. Море, пальмы… И фикус свой.

— Фикус не наш, — проговорилась Ли — Ли, которая не совсем еще меня бросила, и я зацепился за это не наш, остался.

Поужинали в беседке — татарчик вкусный оказался: не скажешь, что сырое мясо.

— Специй, специй не жалеть нужно, — облизывал пальцы Амед. — Вкус не в мясе и не в рыбе, а в приправах… И в человеке так, потому что он сырой.

— Во мне как со специями? — спросила Ли — Ли, и Амед поднялся с рюмкой.

— Хоть облизывай! Давайте выпьем за Ли — Ли, на которую все облизываются!.. — и пригрозил пальцем Серверу, который потянулся к вину. — Дети не пьют!..

— Облизываются, — сказала жена Амеда.

— Я дитя, — выпил сок и облизался Феликс. — Повезло тебе, Роман. — И Ли — Ли тут же вставила:

— Не ему одному.

Она будто бы шутила, веселилась — так это все и поняли, кроме меня. И еще Феликса, который, когда я встал, чтобы пойти, меня не отпустил.

— Подожди ты! Я уже сто лет не сидел вот так, чтобы просто посидеть, когда еще придется?.. — И стал говорить всем, и голос у него подрагивал. — Такого не представить в Америке… Вообще не представить, чтобы где–то мне помогли, как здесь… Я многое пропустил в жизни. Из того, что в свое время само приходит, а после не купить, не вымолить. Проворонил людей, с которыми мог быть близок… Теперь ничего и никого не вернуть, но, если бы можно было… Да нельзя. Только думать нужно не про то, чего уже нельзя, а про то, что еще можно… Другие есть люди — так хотя бы их не пропустить. Как раньше пропускал, когда тешила меня моя одержимость, с которой мчался к цели, к какой? — с жизнью наперегонки… работать, добиваться! — я многое умел! — и что?.. Оказалось, я не умел жить. Не заполучил никого, у кого можно научиться, потому что один не научишься. И хочу, чтобы… — Феликс на Ли — Ли смотрел… — чтобы были у меня вы…

— Тогда возьми нас в Америку, — сказал, не склонный к сантиментам, Лупеха, ассиметричный, а дочка Амеда, самая маленькая, спросила:

— Ты американский сирота?..

— Вы слышали? — удивилась ее мать. — А ведь никто не говорил ей, что в мире сироты есть. Наверно, есть вещи, про которые они сами сразу знают… — И она подала мне халат. — Может, перед сном искупаетесь?..

Ночевать Феликс пошел во флигель, освободив для меня и Ли — Ли мансарду. Ли — Ли привычно по винтовой лестнице поднялась, не держась за поручень…

— Знаешь, как я невинности лишилась? — вдруг надумала рассказать, только мы в постель легли, Ли — Ли. Никак не отвечая на мои ласки, она и не противилась, просто отсутствовала в ласках. — В десятом классе директор школы к себе завел. Маленький такой, с животиком. Я подумала: пора, школа заканчивается. Одноклассницы все давно перетрахались, но не с директором же… Поэтому и пошла, когда повел. Попросила сигарету и, пока он старался на мне, лежала и курила. Когда все закончилось, одной сигареты хватило, загасила на нем бычок. У него лысина светилась на макушке — как пепельница. Ой и взвыл… Я дала себе слово никогда больше не курить. И, видишь, не курю…

Я готов был на ней бычок загасить. Но не курил.

— Ты лишилась меня, Ли — Ли?.. Потеряла?

— Когда ты рассказывал, как лишился невинности, ты меня терял?

— Ты сама рассказать просила!

— И сама рассказать захотела. Что с тобой?

— Где ты была все эти дни?

— Ты спрашиваешь: с кем?..

— С кем?

Ли — Ли резко привстала.

— С депутатом! С госсекретарем! С президентом!

— Бычки на лысине гасила?

— Они не все лысые!

— Ли — Ли!..

Я ударил ее. С размаху по щеке.

Она будто ждала этого. Не удивилась, не испугалась, не обиделась. Потерла щеку и отвернулась:

— Давай спать.

От нее ошалеть можно было.

— Как спать?..

— Как все. Ты разве, как все, спать не умеешь?

И все, и понимай, как хочешь… Я повернул ее, она сжимала лицо обеими ладонями. Не плакала, но туманок в глазах плыл каштаново–влажный.

— Ты уже не со мной, Ли — Ли?

— Я с тобой. Пытаюсь помочь…

— Кому?

Она помолчала.

— Кому? Феликсу?

— И ему…

— И кому еще?

— Себе. Шоу делаю, разве не знаешь?

— Знаю. И не понимаю, почему без меня?..

Ли — Ли крутнулась на колени и замахала надо мной руками:

— Потому что это мое шоу! Мое, а не твое! И все свое я делаю и буду делать сама!

Я словил ее руки, привлек, прижал плавно–стремительное тело…

— Сама, сама… Найди меня, Ли — Ли…

Ли — Ли вздохнула и принялась меня тихо–тихо, будто нехотя, искать… Грудями, животом, лобком… Не доискавшись, обмякла вдруг и тихо–тихо на мне заснула. Так доверчиво, что я лежал, боясь пошевелиться.

Рано–рано она разбудила меня и вручила два пригласительных билета на шоу…

— Второй для кого?

— Для кого хочешь. Или для Крабича… Спи, я побежала.

Она побежала… а перед тем, как билеты мне давала, сумку из рук выпустила, билеты — в конвертах — в сумке были и вместе со всем, что в сумке находилось, выпали, разлетелись, и один конверт — не такой, как остальные, меньше — за халат, который жена Амеда для бассейна принесла, залетел, и Ли — Ли, сгребая все в сумку, за халатом его не заметила, я и сам бы не заметил, если бы не подумал: не вышло полетать — почему бы не поплавать?.. И еще подумал, конверт заметив, что в том конверте тоже билеты для кого–то, а в нем — для меня — я на фотоснимке в обнимку с Феликсом.

На том самом фотоснимке… в тех самых объятиях… с тем самым Феликсом…

Ли — Ли всех пригласила: Нину, Марту с немцем, Камилу, Роберта, Зою с Максимом Аркадьевичем, Ростика, Крабича, Амеда с семьей, Зиночку и Алика, бомжей… Всю нашу славную компанию, кроме Дартаньяна с Максимом.

— Хэй, Марта! Как ты?

— Нормально. А ты?

— Нормально. Ты как, Роберт?

— Нормально. Ли — Ли супер, правда?

— Правда. Как ты, Камила?

— У мамы спроси.

— О чем у меня спрашивать? Я не так оделась?..

— Ты самая лучшая, — расцеловался с Ниной Ростик. — Правильно, что с ним развелась.

Ростик, который сам себя на работу из больницы выписал, его в санаторий отправляли долечиваться, явился обиженным и на меня, и на Ли — Ли. На Ли — Ли — поскольку шоу свое она неизвестно с кем, а не с нами сделала, на меня — потому что для концерта под выборы Красевича я пальцем не пошевелил. С Красевичем и обидой Ростик и подошел.

Я сказал им, что обо всем с Ли — Ли договорился. Мы берем ее программу, только портреты меняем, и погнали — что еще выдумывать?..

— О!.. — поднял палец Красевич, смотря на портрет над сценой, а Ростик пробормотал:

— Ты это на базаре в Бобруйске продай…

Двое из нашей славной компании, Максим Аркадьевич и Алик, со мной вообще не разговаривали. Хоть Алику я ключи от квартиры Рутнянских отдал. Вроде как для того, чтобы он Дартаньяна выгуливал. Крабич хотел местами с Аликом поменяться, чтобы рядом с Зиночкой сесть, Алик — ни в какую…

— Что за шершень? — спросил Крабич. — Маловат для Зины.

Отец мертвых нашелся…

— Президент Республики… — проорал внезапно, перепугав зал, мордоворот на входной двери, и по проходу быстро, будто гнался за ним кто–то, прошел президент. За ним едва поспевали охранники и Шигуцкий.

Зал встал, один Крабич остался сидеть, а как только Эдик Малей, который был еще и композитором, резво пробежал к роялю и объявил: «Премьера песни «Товарищ президент»!», Крабич поднялся и демонстративно, по тому же проходу, по которому вошел президент, подался вон. Шигуцкий, слегка обернувшись, испепелял ему спину…

Эдик Малей исполнил свою песню в могильной тишине. Соловьем на поле боя, где погибли герои. Такого эффекта никто не ожидал, министр культуры вжался в кресло… И все неотрывно смотрели на президентский портрет…

Он был тринадцатый… На заднике сцены — во всю ширину — стояло еще двенадцать портретов, женских. Копии известных картин, нарисованных как бы на половинках окон или дверей. Половинки распахивались — и в раме возникала та же копия, только живая: Ли — Ли в образах и нарядах женщин на картинах. Для шоу в Театре моды — не самая плохая придумка. Ли — Ли выходила из рамы, половинки закрывались — и все не так слушали песни, как сравнивали: насколько Ли — Ли на ту картину, из которой она выходила, похожа…

Среди копий разных картин две были одинаковые. Первая и последняя. Это были копии одной–единственной картины, которая одна–единственная и существовала для меня во всей живописи, про которую я все знал и все рассказал Ли — Ли.