Водоворот судьбы. Платон и Дарья - Юрий Васянин

но уже установилась непереносимая жара. С самого утра солнце палило безжалостно. По синему небу ползли обтрепанные ветром редкие, совсем небольшие тучки. Воздух наполнился нестерпимым зноем, дальний лес окутало сизой дымкой. Асфальт и лес покрылись тонким слоем пыли из-за того, что давно не было дождей.

Автомобиль с Платоном и Павлом Перелыгиными стремительно летел по почти пустой грунтовой дороге, свившейся серпантином среди зеленых холмов, оставляя за собой длинный шлейф серой пыли. Яркие солнечные лучи светили сквозь пыльное стекло, ослепляя глаза отца и сына. Мимо проносились села, поля, леса, реки и мосты. Все краски природы врывались в раскрытое окно автомобиля. Лето было в самом разгаре.

Когда Павел увидел рядом с дорогой зеленое поле, он невольно воскликнул:

— Смотри, отец, какая яркая трава. Я ничего подобного не видел.

— Да, очень зеленая трава, — подавив вздох, согласился отец.

Трава действительно была невероятно сочной, но Платон видел перед своими глазами совсем иную картину — свою прошлую жизнь в Старом Хуторе.

Прошло почти полвека, после того как Платон покинул родные места и он помнил каждое дерево, каждый поворот дороги. Старик заметил, что у самого края дороги стояла старая поникшая липа, которую двумя руками не обхватишь. Пустой ствол развалился пополам, а засохшие верхушки дерева склонились к самой земле. Раньше под ее широкой кроной скрывались от жарких лучей солнца.

“И у деревьев как у людей: рождение, молодость, старость”, — подумал Платон.

До Старого Хутора осталось рукой подать. Справа поле, а за ним лес, в который Платон с отцом ходил в молодости на охоту. Здесь один раз его отец упустил целое стадо кабанов. Это случилось после нескольких часов ожидания в засаде, когда из кустов выскочил кабан, Семен Алексеевич выстрелил и промахнулся, а затем на поляну вдруг выскочили еще несколько кабанов, преследуемые собаками. Пока растерянный Семен перезаряжал свое ружье, лесные животные, проскочив мимо его, исчезли в густом лесу. Собаки устремились за ними, но вскоре вернулись обратно и недовольно заскулили.

Отец тогда растерянно развел руками:

— Целое стадо пробежало, а я с пустыми руками остался. Ты в хуторе никому не говори — засмеют.

Слева пролетела старая каменная гряда. Раньше на этом месте добывали природный камень для строительства церкви в Старом Хуторе. Отец рассказывал, как над ним однажды подшутили казаки, когда он уснул на телеге с камнями по дороге от каменной гряды к хутору — они развернули его лошадь с телегой в обратную сторону. После того как отец проснулся, он сразу же погнал свою лошадь к хутору, как ему думалось, но смех попавших навстречу казаков с нагруженными телегами, привел его в замешательство.

— Ты, зачем паря камни в каменоломню везешь? — спросили казаки и дружно загоготали.

Жара томила. Воспоминания о родителях кольнули сердце как иголками. Острая боль не проходила. Павел заметил, что отец переменился в лице. Стало особенно заметно, что бывалый казак заметно постарел и поседел.

— Что с тобой, тебе плохо?

Платон Семенович, проговорил, побледнев:

— Останови автомобиль, я отдышусь.

Автомобиль съехал на обочину дороги. Платон открыл дверцу, поставил ноги на землю и уронил седую голову на грудь.

В это время тренний зной беспощадно палил землю. Жара — будто пламя пышет. Высоко в небе ласточки острыми крыльями рисовали необыкновенные узоры.

Павел вышел из автомобиля, подошел к отцу и дрогнувшим голосом промолвил:

— Первый раз тебя таким вижу.

Платон Семенович медленно поднялся с места:

— Значит-редко видимся. Передохнем немного, а то мне что-то грудь сдавило.

Вдруг он покачнулся, сын, подхватив его под руку, участливо спросил:

— Ты себя хорошо чувствуешь?

Отец взволновано поглядел на сына:

— Павел, мне было чуть больше двадцати лет, когда я потерял своих родных. Как я скучаю о них, если бы ты знал. Хоть бы один день, хоть бы один час побыть с ними. Я почти уже не помню их лица. У меня не сохранилось ни одной их фотографии.

— Ты мне говорил об этом. Но ты мне почти ничего не рассказывал о своих родителях, поэтому я мало что о них знаю.

— А ты не очень интересовался ими, Павел, — в голосе отца прозвучала легкая обида.

— Справедливое замечание, но все-таки расскажи как-нибудь мне о них. Я только знаю, что ты их рано потерял. Извини, но так получилось: ты мне ничего не рассказывал, а я ни о чем не спрашивал тебя.

Платон Семенович едва заметно улыбнулся:

— Поехали, мне уже лучше стало.

— Когда вернемся домой, сходи в поликлинику, — твердо попросил Павел.

В десять утра автомобиль выскочил на плоскогорье. В середине лощины раскинулось заново отстроенное село. Людей на улице почти не было видно — попрятались от жары. На горе высилась серая церковь, построенная в позднем классическом стиле. Вернее, то, что от нее осталось. Теперь в ней размещался, склад. Рядом с ней из-под земли бил незамерзающий прозрачный родник, звонко убегавший вниз по глубокому оврагу. Родник пробился сразу же после того, как на купол установили крест.

Далее виднелись остатки Старого Хутора. Взору отца и сына предстали несколько разбитых срубов и одинокий столб от ворот Чернавиных. Обугленные остатки домов и стропил говорили о прокатившейся здесь Гражданской войне. А там, где раньше были поля казаков, теперь росла колхозная пшеница. Желтое поле разделяла пополам грунтовая дорога, уходящая далеко за горизонт. Между лесом и хутором протекала узкая река, где на высоком берегу высился грациозный серо-белый утес. Он был красив и загадочен.

— Здесь остановись, Павел, — приглушенно попросил отец и, прищурив глаза, посмотрел на плоскогорье, словно что-то припоминая.

Скрипнули тормоза, Перелыгины вышли из автомобиля. Горячий ветер принес горький запах полыни, в воздух поднялось белое облако из одуванчиков. От жары тело Платона отяжелело.

Встав лицом к поруганной церкви, отец, перекрестившись, возвысил голос:

— Простите меня, братцы. Я вас всех помню, никогда не забуду. Вы настоящими были казаками.

Павел удивленно спросил отца:

— Какие казаки, отец? Ты мне ничего об этом не рассказывал.

— Не рассказывал, значит, так нужно было. Меньше знаешь — лучше спать будешь. Принеси-ка мне сверток из автомобиля, — понизил голос отец.

Павел принес длинный сверток. Старик развернул его, достал старую шашку с потертой рукоятью и серую поношенную папаху, которую тут же натянул на голову Павла.

— Повторяй за мной слова казачьей присяги. Я, Перелыгин Павел Платонович, клянусь честью казака перед Богом…верно служить, не щадя живота своего до последней капли крови…обещаю быть честным, храбрым, и не нарушать своей клятвы…в чем мне поможет мне Бог…

Платон слово в слово повторил за отцом клятву. Отец, протянул шашку, лежащую на его