Под чужими звездами - Павел Степанович Бобыкин-Эриксон

Но в последнюю минуту я увидел высоко вверху, когда «Мариголла» была стиснута двумя гигантскими водяными горами, большое судно… Это было советское судно, поймавшее наши сигналы о бедствии. Оно шло на помощь. Увидели пароход и остальные. Теперь глаза всей команды были прикованы только к нему, медленно подвигавшемуся к нам: Успеет ли русское судно дойти до нас, прежде чем волны захлестнут «Мариголлу»? Мы не могли идти навстречу ему, у нас не было управления, не работали машины. Прошло два, а может, и три часа, каждая минута из которых показалась нам вечностью. Но советский пароход «Урал» все же оказался сильнее стихии. Нас спасли в последнюю минуту. Когда промокшая, обессиленная команда «Мариголлы» очутилась на борту «Урала», — «Мариголла» захлебнулась в пучине океана. Опоздай советские моряки на полчаса, и мы кормили бы рыб.

Все были спасены, вся команда, кроме капитана Робинса. Старик не захотел уходить с мостика, следуя старой морской традиции. Он так и запечатлелся в моей памяти — суровый и печальный, с развевающейся серой бородой.

Нас спасли. Накормили. Отвели койки в каютах. Дали сухую одежду. Каждого из нас осмотрел судовой врач. «Урал» шел в японский порт. Тайфун умчался к азиатским берегам, и только крупная зыбь напоминала о нем. Не веря своему счастью, мы бродили по советскому судну.

Я решил зайти к капитану, поговорить с ним, попросить оставить меня на советском пароходе. Как стало известно, из Иокогамы «Урал» пойдет во Владивосток.

Я постучал в дверь капитанской каюты и, когда мне ответили, несмело перешагнул порог. Пожилой, чем-то напоминавший мне Петра Ивановича капитан в наглухо застегнутом кителе поздоровался со мной по-английски и пригласил присесть.

— Благодарю. Я русский… советский, — по-русски ответил я.

Он внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Сколько же вам лет? Молодой совсем. Что делали на «Мариголле»? Закуривайте.

Размяв в пальцах сигарету, я затянулся и начал свой рассказ. Капитан тоже закурил, открыл иллюминатор, чтобы вытянуло дым, и сказал:

— Понял все. Сочувствую, но оставить вас на борту не могу. Вы значитесь в списке «Мариголлы». Как моряк вы знаете, что такое судовой список. По нему вас будут принимать в Иокогаме. Скрыть ваше отсутствие нельзя. Спрятать вас мы не имеем права. Советские моряки никогда не нарушают международных правил мореплавания.

Все внутри у меня оборвалось: «Нельзя! Нельзя!» — стучало в мозгу. Я молча встал и, как слепой, чуть не запутавшись в портьере, вышел из каюты. Понимая разумом, что капитан прав, я болезненно переживал этот новый удар.

Через неделю мы причалили в Иокогаме. Сразу же на борт явились американские военные моряки. Было как-то странно видеть в японском порту белые шапочки американских моряков. Нас по списку выстроили на палубе и после переклички отвезли в госпиталь.

Выйдя из госпиталя, я послал Аленушке телеграмму. Она еще раньше узнала о нашем спасении. Радио донесло эту весть в Сан-Франциско. Однако в сообщении ни слова не было о том, что нас подобрали советские моряки. «Урала» в это время уже не было в Иокогаме, и нам было больно, что мы не смогли как следует поблагодарить русских моряков за спасение.

Дня через два приехал чиновник из Токийского посольства. Он много не говорил. Дал деньги и билет на пассажирский пароход в Америку. Ну это уж дудки! В США больше не вернусь. Я порвал билет. Чиновник посоветовал живее убираться из Иокогамы. Я не внял его совету. Взяв свой чемодан, вышел в город.

Россия была почти рядом. Всего двое-трое суток пароходом. Буду дожидаться случая. В конце концов не для того я спасся в океане, чтобы возвратиться в Америку. Начались тяжелые дни голода и безработицы. Тщетно рыскал я с утра до сумерек по пристаням. Лишь иногда случалось поработать на погрузке американских судов или подежурить вместо пьяного берегового матроса на причале. Не каждый день мне удавалось съесть миску риса да несколько сушеных рыбок. Деньги, полученные в посольстве, я сразу послал Аленушке: ей они были нужнее, чем мне. А я выживу, выживу и доберусь до Родины! Она так близко!

И вдруг счастье по-настоящему улыбнулось мне: на английский пароход «Холмия» срочно понадобился матрос.

14

Туман клубился над бухтой, когда «Холмия» прибыла на рейд Золотого Рога во Владивосток. Я стоял на носу. Дрогнула, загрохотала цепь, и якорь упал в изумрудную воду. «Стоп, машина!» — закричал в телеграф капитан. Судно замерло, натягивая якорную цепь, и задрожало, как внезапно остановленный конь.

Справа передо мной тянулась набережная Владивостока. Родина! Родная земля! Я прибыл к тебе!

Весь день я ходил сам не свой. Сначала томил этот желтый карантинный флаг, висевший на гротмачте. Потом пришли таможенники. Я с замирающим сердцем смотрел на русские лица, на фуражки со звездочками. Боясь выдать себя, спрятался в кубрике, обдумывая, как уйти с судна. Старательно выутюжил свой костюм. Начистил туфли. И все уложил до мелочи. Один таможенник, небрежно осмотрев кубрик, сказал: «Смотри, Ваня, какая глупая морда у этого матроса».

Я чуть не взорвался. Эх, если бы они знали, этот матрос не глуп, а просто… Впрочем, согласен! Я слонялся по судну в ожидании вечера. Скорей бы, скорей бы на берег! Наконец пыхтящий буксиришко подтащил нашу громаду к причалу. Цепочка кочегаров и матросов вытянулась к каюте ревизора, выдававшего жалованье.

Капитан объявил:

— Я знаю, сукины дети, паразиты и мошенники, что напьетесь до чертиков. Пропьете все и не явитесь на судно. Многие попытаются устроиться на американские или японские суда. А поэтому даю только половину жалованья. Остальное получите в Сингапуре. Понятно? Выйдем из Владивостока и тогда…

Матросы заворчали. Тогда этот крокодил в капитанской фуражке заявил, что вообще не отпустит на берег. Я испугался, но, на счастье, кэп не выполнил своей угрозы.

Спускался вечер. Все поспешили в город. Остались только один дежуривший у трапа матрос и вахтенный кочегар Майкл. Я взял свой чемодан и поднялся на палубу.