Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное - Андрей Николаевич Савельев

и трестирования в тех случаях, где промышленность для этого достаточно созрела». К этому добавлялась рекомендация всё-таки начать воссоздавать разрушенный госаппарат, которого у Временного правительства фактически не было. Оно могло управлять, да и то лишь отчасти, только армией. Поэтому советские деятели предложили создать Экономический совет и Экономический комитет. Последний должен был получить представительства на местах и заниматься перераспределением товаров и контролем за тем, чтобы оставшиеся капиталисты слишком много не зарабатывали. Экономические комитеты должны были заменить хаотическое вмешательство в экономику систематическим. Местные комитеты должны были целиком и полностью подчиняться директивам центральных органов. Самостоятельно они могли лишь нормировать потребление вплоть до введения карточной системы. Вот собственно, и вся нехитрая система, которая продержалась при Советской власти (если таковая вообще существовала) вплоть до кончины Сталина.

По аграрному вопросу также всё сводилось к вмешательству государства, регулированию снабжения и потребления. Установление хлебной монополии и твердых цен на хлеб уже сыграли свою катастрофическую роль – начали быстро создаваться продовольственные комитеты, к организации которых планировалось подключить Советы (этот процесс назывался «демократизацией»), а производство продолжило сокращаться.

Резолюцию по финансовым вопросам обосновал и огласил близкий к меньшевикам эксперт Буковецкий [100]. Предложенная от имени большинства налоговая реформа была набором репрессивных мер, резко увеличивающих налоговое бремя и фактически означающих экспроприацию сбережений и собственности у всех, у кого они были. К этому времени ставки подоходного налога были подняты вдвое и доходили до 60 %. Планировалось также практически полное изъятие «военной прибыли» – до 90 %. Дополнительный налог планировалось наложить на тех, кто при галопирующей инфляции придерживал товары и владел имуществом, номинально растущим в цене. Ведь «могут выиграть лица, имущества и капиталы которых находятся в наименьшем движении». На обладателей таких богатств было предложено возложить разовый налог на покрытие военных издержек. Также предполагалось провести реформы налогообложения наследства – в рамках общего налога на «незаслуженный прирост ценностей».

Докладчик выразил недовольство проведением финансовых преобразований без участия общественных сил – от имени Съезда предполагалось созвать совещание по налоговым вопросам. Также предполагалось объявить «Заем свободы», который первоначально должен быть добровольным, потом принудительным для «буржуазных классов». Но здесь возникла проблема, касающаяся принудительного характера займа: «Проведение принудительного займа без соответствующего списка налогоплательщиков, без соответствующего учета тех лиц, которых вы обязываете принудительно взять облигации принудительного займа, совершенно невозможно. Мы в резолюции предлагаем вам меру, которая совершенно одинакова с принудительным займом, техника которой очень близка к технике принудительного займа: это – единовременный поимущественный налог».

Наконец, валютные операции и банковская система должны были быть поставлены под контроль государства («демократического правительства»). Докладчик признал, что «путем только налогового пресса, когда путем займа помочь беде, помочь финансовой разрухе совершенно невозможно». Поэтому необходимо всеобщее регулирование народного хозяйства. Всё это выглядело лишь как смягченная версия программных установок большевиков. Единственная здравая мысль докладчика прозвучала, когда он отказался поддержать поправку об изъятии монастырских капиталов. Но аргументация свелась к тому, что вопрос не готов: неизвестны размеры имущества и «что мы, собственно, собираемся отбирать».

От самих большевиков последовала альтернативная резолюция, которая повторяла уже оглашенные, отличаясь от них только неприятием Временного правительства. Резолюция требовала не государственного, а рабочего контроля за производством и потреблением – тоже тотального. Во всех решающих органах большевики требовали для рабочих 2/3 от численного состава, открытия всех конторских и банковских книг. Правда, с привлечением к участию «как не отошедших от дела предпринимателей, так и технически и научно образованного персонала». Требовалось «не останавливаться перед переходом в руки народа большей части прибылей, дохода и имущества крупнейших и крупных банковых финансовых, торговых и промышленных магнатов капиталистического хозяйства». И продолжение абсурда последовало в требовании введения трудовой повинности (которая осуществит «наибольшую экономию сил народного труда») и рабочей милиции «с бесплатной службой рабочих в ней сверх восьмичасового рабочего дня», которая должна была перейти в «общенародную поголовную милицию, с оплатой труда рабочих и служащих капиталистами». Которые, правда, к тому моменту уже должны оказаться лишенными всех своих капиталов. Под «общенародной милицией», видимо, понималось всеобщее вооружение народа и поддержание им определенного порядка своими силами. Разумеется, эта резолюция была отклонена. Её даже не стали критиковать.

В конце обсуждения экономических вопросов на трибуну прорвался никому не известный крестьянин Заскокин (биографических данных нет), который был вне себя от резолюции, предполагающей монополию государства на хлеб. Это был, действительно, голос деревни, предвкушавшей чудовищный погром:

«На деньги крестьянские надо обязательно ввести монополию принудительную. Я об этом от себя кричу отсюда, чтобы крестьяне услышали по всей России, – виноват, я высказался очень по-мужицки, – чтобы они мой призыв услышали и отдали бы все свободные копейки на спасение государства, – ведь ему нужен хлеб. Хлеб нужен потому, что у нас выслуживаются по Бетман-Гольвегу[101], – их надо накормить. (Аплодисменты.) Есть анархисты, занимающиеся воровством, грабежами, – их надо накормить. Всем нужен хлеб, чтобы его можно кушать. У нас полки есть, – манифестации, демонстрации делают, – их тоже надо накормить, товарищи. (Аплодисменты.) Да ведь и мы тоже здесь сидим 20 дней, тоже в своё удовольствие кушаем, а что мы делали?

Ничего. Я, товарищи, сижу у эсеров, и я вижу, что вы (обращаясь влево) толкаете Россию в пропасть. И я вижу, товарищи (обращаясь вправо), что вы боитесь или не хотите что-нибудь сделать. Вы сидите здесь в мундирах, в крестьянской одежде и разной, а, может быть, вы являетесь хорошими буржуями; я не знаю, кто вы, но сижу между вами всеми и вижу, что вы здесь собрались подраться, поругаться, свои марксистские взгляды провести. Вы люди грамотные, а ни один из вас, когда вы хотите спасение России… Крестьянам же, которые монопольно дают с 1914 года, – у них монополизировали детей, мужей и сыновей, монополизировали сейчас хлеб, монополию производят на зерно нового и будущего времени урожая, им уже сказано, чтоб принудительно произвести монополию. (…) Я говорю, что мерзость идет оттуда и отсюда. (Указывает направо и налево.) Я прошу бросить марксисту, потому Германия, которая создала марксисту, она для себя её не принимает. Я прошу бросить Гучковых и взяться за работу созидательную… (Аплодисменты.) Я по сознательности марксисту хорошо понимаю, но марксисту ещё рано применять. Нужно до того момента дойти, чтобы не было разногласий. Если желаете спасти Россию, нужно в одну душу работать. Если желаете предать Германии, желаете её разрушить, чтобы ею воспользовался кто хотел, – благодарю вас за такие услуги, и дай Бог, чтобы больше от вас таких услуг не видать. (…) Мы не должны исходить из того, что в деревне куча денег. Мы должны стремиться к тому,