Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное - Андрей Николаевич Савельев

Скобелев посетовал, что царское правительство подорвало доходную часть бюджета введением во время войны «сухого закона», который в риторике «левых» был назван «отменой винной монополии». В бюджете недосчитались почти миллиарда рублей (то есть 7 % доходов). Также царское правительство, как считал Скобелев, добывало до 40 % средств на войну путем выпуска бумажных денег. Что оказалось во много раз меньше, чем у Временного правительства, о чём министр признался без обиняков – первым делом надо было обеспечить стремительный рост заработной платы, без чего «массы» не поняли бы, зачем вообще надо было ломать прежний режим. Скобелев объявил: «в первые дни революции Временное Правительство первого состава разрешило министру финансов новый выпуск кредитных билетов на два миллиарда рублей». Но это привело к резкому обесценению денег. Очень быстро дело дошло до того, что «размер выпущенных на рынок новых кредиток доходил до ужасающих цифр и превышал в несколько раз обычный средний выпуск денежных знаков за последний год войны». При этом министр высказал идею принудительного займа – фактически изъятия денег у тех, кто ими обладает, без обещания вернуть с прибытком – жалкие 5–6 %, как было до этого при добровольном приобретении облигаций займа. Впоследствии большевики реализовали это предложение, обложив данью в форме займов уже не «имущие классы», которые были физически уничтожены, а всё население России.

Единственным средством немедленного оздоровления финансов министр считал экономию – в том числе и на военных расходах. Немедленной мерой Временное правительство повысило транспортные тарифы, чтобы сбалансировать ежедневный (!) убыток в 5 млн рублей, возникший из-за расстройства транспортной системы.

Перед проблемой, созданной революцией, Скобелев не знал, что делать. Финансы отражали развал хозяйства, что требовало государственного вмешательства. При этом он считал революционный процесс чисто спонтанным, не подчиненным воле каких-либо вождей. Поэтому приходилось ожидать, что «спонтанная реконструкция» исчерпается, а пока – «налегать на печатный станок».

Собственную ответственность за работу министерства труда Скобелев не смог толком очертить, поскольку данное министерство было только теперь создано из небольшого числа сотрудников, и его штаты ещё не сформированы. В заслугу себе он смог записать только разрешение конфликта между «трудом и капиталом» в металлообрабатывающей промышленности в Петрограде. Аналогичный конфликт в Донбассе разрешить не удалось, и пришлось формировать комиссию для разбирательства на месте.

Перспективные меры, которые находятся в разработке, – как считал Скобелев, – пока не могут быть внесены во Временное правительство, поскольку должны приниматься на демократической основе с созданием комиссии, в которую входили бы представители труда и капитала. Пока же проблема состоит в том, чтобы министерство труда получило свои отделения на местах, которые обуздают стихию местных органов, действующих не по единому государственному плану, а самочинно – например, захватывают чужое сырьё ради поддержки своих предприятий, которые иначе могут закрыться.

Все обычные для развитой промышленности меры в области охраны труда и социальных гарантий Скобелев перечислил, но основой для всего этого заявил фактически тотальное обобществление – создание Экономического совета, составленного из всех министерств, демократических и классовых организаций, представителей науки. Этот Совет «откроет книги» (бухгалтерию) всех предприятий – начиная с самых развитых отраслей. И будет регулировать все без исключения моменты хозяйственной жизни. После этого созданием каких-либо органов для разрешения конфликтов между рабочими и предпринимателями можно было не заботиться – предпринимателю оставалась лишь роль управленца на обобществленных предприятиях и исполнение приказов, поступающих от вышестоящих органов (в будущем – ВСНХ и Генплана).

Ногин (94), отвечая критикам большевиков, заметил, что обсуждение их позиции становится главным содержанием Съезда. Вопрос об их безответственности почему-то возник именно в тот момент, когда представители некоторых партий оказались в правительстве. Ногин поругал Скобелева, поскольку министр финансов Шингарев сделал бы доклад о финансах лучше, но не счел возможным прибыть на съезд. И похвалил Пешехонова (100). При этом обвинил обоих, что они надеются на патриотический порыв буржуазии, которая в ответ на призывы отдаст свои капиталы стране.

Касательно положения дел, он сослался на резолюции Продовольственного съезда, который признал «что в стране уже началась катастрофа, что положение промышленности таково, что дальнейшее продолжение войны невозможно, что её немедленно нужно прекратить». «Докладчик Переверзев (101) указал, что к осени целый ряд железных дорог должен стать. Докладчик Баранов (352) заявил, что во всей России имеется только одна фабрика – бумагопрядильная, у которой есть достаточно хлопка для того, чтобы работу продолжать до 1 января; во всех же остальных никаких запасов нет. С топливом, с электрической энергией положение дела таково, что всё это грозит остановиться в ближайшую минуту». И поэтому требуется всестороннее вмешательство государства в хозяйственную жизнь.

Надо сказать, что самыми распространенными профессиями среди тех, кто называл себя «революционной демократией» были: юрист, врач, публицист, солдат. Юридические знания нивелировались как отсутствием опыта, так и разрушением правовой системы. Остальные профессии для управления государством явно не годились. Экономические знания у революционных демократов были на нуле, и поэтому все их идеи сводились к распределению и контролю. Что не могло не привести к усугублению хозяйственной разрухи, вызванной вовсе не войной и не распадом управления, как хотели показать ниспровергатели самодержавия, а их собственными деяниями, устранившими из жизни общества профессионалов своего дела. Те, кто был организаторами производства, не только исключались из обсуждений экономических проблем в Советах, но и определялись как классовый враг, у которого большевики хотели отнять всё и сразу, а меньшевики и эсеры – постепенно. В условиях войны и усугубления экономических бедствий «постепенность» означала просто медленное и неуклонное соскальзывание в пропасть. Большевистский подход был своего рода облегчением этой муки – соратники Ленина столкнули Россию в пропасть в один момент. При «красном терроре» было не до вопросов организации хозяйства – людям пришлось ежедневно спасаться от бесчинств большевистских бандитов и стараться избежать голода.

На Съезде спикером секций, вырабатывающих решения по вопросам экономики и по аграрным вопросам, был меньшевик Громан [98] – человек крайне слабо знакомый с положением дел в стране и средствами, которыми оно могло быть исправлено. В компании с такими же профанами он мог прийти к одной и самой простой мысли: распределение уменьшающегося числа товаров надо нормировать, а их производство контролировать – к чему должны быть привлечены самые разнообразные организации, которые сами производством не занимались. Резолюции по промышленности и транспорту и по аграрному вопросу съезду доложил меньшевик Череванин [99]. Выраженное им мнение большинства также предусматривало нормирование потребления и распределение сырья, топлива, орудий производства.

Не зная, как создаются производства, как они развиваются, создают товары и реализуют их, революционные фантазеры додумались только до одного – «принудительного синдицирования