Улыбки уличных Джоконд - Александр Михайлович Пензенский

случилось уже после. Зинаида Ильинична рассказала мне об убийствах вечером десятого, Мария напала на нее на следующий день, а я все это обнаружил уже ночью, когда она была в «Квисисане»! Да если б я мог, я бы все… Я бы жизнь… Свою… Да чью угодно!..

Он снова затрясся в рыданиях. Маршал отвернулся, а Владимир Гаврилович налил воды, подошел к плачущему:

– Хватит. Прекратите истерить! Что случилось сегодня? Почему она решила себя убить?

– Письмо, – судорожными глотками выпив воду, выдавил Радкевич. – Я написал ей письмо. Ее записка – ответ на него.

– Что было в письме?

– Я просил ее уехать. Вернее, требовал. Чтобы она отпустила меня, а сама уехала. Так, чтобы я не знал адреса. Иначе я пойду в полицию.

В дверь опять постучали. В этот раз в номер вошел доктор Кушнир.

– Мы закончили, господа, так что позвольте откланяться, да-с.

Филиппов вывел доктора в коридор, прикрыл за собой дверь:

– Коротко – что думаете?

Павел Евгеньевич посмотрел на начальника, потом на закрытую дверь, понизил голос:

– Покойная была очень сильной дамой. Она сперва изуродовала себе лицо, а после вскрыла горло. Теоретически это возможно. Но сила воли должна быть каменная. Что в принципе характерно для маниакального расстройства: зацикленность на цели придает силы даже субтильным персонам. Кровь там, где и должна быть, и характер, и расположение пятен полностью соответствуют положению тела. И напрочь отсутствуют следы борьбы.

– Может, ее оглушили? Усыпили?

– Я же говорю, следов борьбы нет. Ни в номере, ни на теле. А средств, которые могут моментально усыпить человека, пока не изобретено.

Мимо на носилках пронесли накрытое тело. Бледная рука, высвободившись из-под простыни, мерно покачивалась в такт шагам санитаров.

Глава 29. Только я

Косой дождь хлестал по окнам кабинета – то мелкими горошинами, то мощными ударами, будто кто-то набрал полное ведро воды и с размаху выплеснул его на стекло. Ветер завывал где-то под карнизом, поднимал на канале чуть ли не невские волны, выплескивал воду через каменные берега, бил о них привязанные лодки, пытаясь оторвать их от чугунных колец.

Константин Павлович задернул шторы, отошел от окна, сел в кресло, потер виски. После всех ночных мероприятий в «Кяо» он приехал домой уже под утро, принял душ – боялся уснуть в ванне, переоделся и вернулся в участок. Предстояла писанина: все свои умозаключения и показания Радкевича теперь следовало зафиксировать на бумаге, подшить к делу, дождаться заключения доктора, их тоже присовокупить к остальным материалам и отправить всю эту литературу в архив. Он положил перед собой стопку чистых листов, откинул колпачок с чернильницы, обмакнул перо, замер на мгновение, а потом подмигнул бронзовому пресс-папье в виде сфинкса и решительно вывел в углу: «Начальнику Сыскного отделения Санкт-Петербурга статскому советнику Филиппову Владимиру Гавриловичу». Снова обмакнул перо, продолжил: «Прошение об отставке».

В дверь постучали.

– Войдите!

В кабинет вошел невысокий господин в полицейском мундире, пенсне и с расчесанной надвое густой угольной бородой. Лицо было знакомо Константину Павловичу, но где он видел коренастого бородача, он вспомнить не сумел.

– Вы ко мне? Садитесь. – Он указал на кресло для посетителей.

Незнакомец сел.

– Не узнаете меня, Константин Павлович? Петр Ильич Кокорев, вы были у нас в Гатчине с Владимиром Гавриловичем в начале июля, интересовались Анастасией Карловой.

Маршал хлопнул себя по лбу:

– Ну конечно! Простите, Петр Ильич, уж очень много всего с тех пор произошло. Что вас к нам привело?

Кокорев пожал протянутую руку, ответил:

– Я, собственно, сначала к Владимиру Гавриловичу заглянул, но его пока нет, так что я уж к вам. Нашлась Карлова. Прислала письмо матери, написала, где устроилась.

– Ну что ж. – Маршал отодвинул недописанное прошение в сторону, накрыл его бумагами. – Хорошо, что нашлась. Да ведь и мы изловили злодея. Но к госпоже Карловой мы непременно агента направим с портретом убийцы, приобщим ее показания к делу для большего веса.

Кокорев довольно улыбнулся:

– Да зачем же посылать? Вон она, в коридоре дожидается. Доставили сами в лучшем виде.

Гатчинский гость встал, выглянул в коридор:

– Заводи.

* * *

Николай Владимирович попросил извозчика подъехать к самому входу, но даже за те несколько шагов, что пришлось пробежать по тротуару до козырька над дверью, он успел вымокнуть, а поля шляпы уныло обвисли, как у старого свинуха. Он снял испорченный головной убор, стряхнул воду, вытер платком мокрую бороду, быстрым шагом преодолел четыре ступеньки и спросил у дежурного:

– Господин Маршал уже прибыл?

– Господин Радкевич? Я думал, после нынешней ночи вы не скоро подниметесь.

На пороге стоял Филиппов и тоже тряс свой котелок, сгоняя капли.

– Да я, собственно, к Константину Павловичу. С личной просьбой.

– Идемте. – Владимир Гаврилович приглашающе указал на лестницу. – Наверное, я даже догадываюсь, о чем вы собираетесь попросить господина Маршала. Хотите объясниться с Зинаидой Ильиничной? – Радкевич покраснел, потупил взгляд. – Мой вам совет, юноша. Лучше напишите письмо. Не стоит вставать между ними. Они любят друг друга, Бог даст, вскорости поженятся. – Радкевич отмалчивался, кусал губы, впечатывая каждый шаг в мрамор ступеней. – Ну что ж, проходите, коль настаиваете. – Филиппов потянул на себя дверь кабинета, пропустил вперед гостя.

Внутри было людно и шумно. За столом вытирал огромным платком красную проплешину начальник Гатчинской полиции Петр Ильич Кокорев, напротив него голосила какая-то девица, пытаясь перекричать нависающего над ней Маршала.

– Да как же так?! – гремел Константин Павлович и тыкал пальцем в лежащую на столе фотографию. – Что значит «не похож»? Вот, посмотрите, я же даже бороду со шляпой пририсовал!

– Да что вы кричите на меня, господин хороший? Что ж я, по-вашему, не в своем уме? Бабу, хоть и с бородой, от мужчины не отличу? Да я их перевидала больше, чем у вас волосьев в голове, хоть и не горжусь, господи прости! Не он это! Тьфу, не она!

– Что здесь происходит? – повысив голос, гаркнул Филиппов.

Три лица обернулись на вошедших: Кокорев вскочил, протянул руку Филиппову, Маршал кивнул обоим, а девица уставилась на Радкевича, выпучив глаза и крестя раскрытый рот.

– Он! Он, нехристь! Он на меня с ножом кидался! – завопила она, выставив прямо в побелевшее лицо Радкевича указательный палец.

Тот дернулся к выходу, попробовал оттолкнуть загораживающего дверь Филиппова, но полицейский обхватил его за пояс, по-борцовски попытался повалить на пол. Радкевич с размаху саданул лбом в лицо Владимиру Гавриловичу, лягнул в лодыжку, но вырваться не сумел и вцепился обеими руками в горло. Маршал, сбивая чернильницу, перья, лежащие на сукне папки, перемахнул прямо через стол и сверху