Улыбки уличных Джоконд - Александр Михайлович Пензенский

скрылся за поворотом, увозя звуки веселья с собой. Заскулила невидимая глазу собака – видно, прилетело дворняге метлой под брюхо от дворника. Все это были обычные звуки мирной, спокойной жизни, тысячи людей занимались своими привычными делами: готовились ко сну или к веселой ночи, плакали, смеялись, любили и ненавидели, пили чай в кругу семьи, казенное вино в трактирах или «бордо» в «Палкине», и как-то совсем не верилось, что где-то в этом прекрасном городе точит свой нож кровавый убийца, готовится выйти из дому в поисках новой жертвы.

Владимир Гаврилович сел, разложил на столе платок и достал из ящика револьвер – Маршал прав, оружие следовало проверить. Откинул барабан, выставил рядком шесть тупоносых патронов, разобрал, собрал, щелкнул спусковым крючком. Снова откинул барабан, рассовал патроны по гнездам. Отсчитал из коробки еще дюжину, сунул в карман. Посмотрел на часы. Половина десятого, а дела уже закончились. Откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза.

И тут же вскинулся от далекой трели телефонного звонка. Посмотрел на часы – половина одиннадцатого! Однако! А казалось, просто моргнул! Он поднялся из-за стола, сунул под мышку револьвер, вышел в коридор. Маршал уже запирал свою дверь.

– Позвонил агент Кравцов. У наших голубков свидание в «Кяо» на Симеоновской!

– Агент Кравцов? Откуда вы их понабрали, агентов ваших?

Маршал хитро улыбнулся:

– Не моих. Заемных. Спасибо Охранному отделению и лично Александру Павловичу Свиридову. Мне кажется, ему больше по душе наша служба, чем собственная. Едемте, экипаж ждет внизу.

* * *

К гостинице подъезжать не стали, сошли с извозчика на углу Инженерной и Караванной. Пешком перешли через площадь, через мост и с еще большей опаской двинулись к «Кяо», стараясь обходить освещенные участки улицы. Дошли до нужной арки, по очереди вдоль стены нырнули в темноту – сперва помощник, следом начальник.

– Кравцов? – тихо позвал Маршал, и так же тихо отозвалась темнота:

– Здесь я, Константин Павлович. Извините, я лампочку разбил, а то на этой улице ночью особо не укроешься.

– Ничего, – тоже вполголоса произнес Филиппов. – Завтра новую вставим. За наш счет. Лишь бы не зря все.

– Не зря, господа. Она где-то час как пришла. Поднялась в двадцать четвертый номер – я справлялся у портье. Вон, видите, окно светится завешенное во втором этаже? – Маршал посмотрел на фасад гостиницы, кивнул. – А где-то минут тридцать после нее, как раз за пять минут до одиннадцати, он явился.

– Радкевич?! – не сдержав голоса, чуть не крикнул радостно Филиппов.

– Владимир Гаврилович, – укоризненно шепнул Маршал. – Вы нас демаскируете. Продолжайте, Кравцов.

– Да, собственно, это все. Свет не гасили, к окну не подходили. Я перед вашим приходом поднимался к двери, слушал – все тихо, ни стонов, ни криков. Даже речь не слышна.

Маршал достал часы, поднес к самым глазам:

– То есть они там вдвоем уже больше получаса. И тишина. Ох, скверно это. – Он снова посмотрел на окно, потом на коллег: – Идемте, господа. Думаю, дело плохо.

Уже не таясь они пересекли улицу, вошли в фойе гостиницы. Портье поднял голову на звон колокольчика, расплылся в профессиональной улыбке, но, увидев Кравцова, улыбаться перестал.

Константин Павлович вытянул ладонь:

– Ключ от двадцать четвертого номера. Быстро!

Обернулся на Кравцова:

– Вернитесь на улицу – этот господин умеет прыгать из окон. Оружие есть? Стрелять только в случае крайней необходимости и только по конечностям.

Кравцов кивнул и вышел, а Маршал с Филипповым осторожно, стараясь не скрипеть половицами, поднялись на второй этаж и остановились у нужной двери, прислушались. Тихо. Константин Павлович достал свой револьвер, начальник поступил так же. Оба отвели курки и дальше уже не таились – Маршал быстро вставил ключ в замок, провернул и распахнул дверь, впуская начальника. Тот с удивительной для своей начинающей грузнеть фигуры ворвался в комнату, за ним влетел помощник. И оба замерли. На большой кровати, занимающей чуть не всю комнату и по чьей-то странной прихоти развернутой изголовьем к окну, сидел Радкевич, закрыв лицо руками. Плечи его тряслись, он плакал, слезы капали на ковер. На вошедших он даже не посмотрел. Прямо перед ним на полу лежал нож. Тот самый морской нож из лавки Бажо. Полицейские с двух сторон обошли сидящего, Филиппов поднял нож, а Константин Павлович заглянул за спину Радкевичу, на кровать.

– Опустите револьвер, Владимир Гаврилович. – Маршал спрятал свой в карман. – Тот, кто нам нужен, мертв.

На кровати, раскинув руки, лежала Агата. Из рассеченного горла уже не шла кровь, глаза смотрели на лепнину на потолке, а от краешков черных губ к мочкам ушей расходилась кровавая улыбка.

Филиппов тоже посмотрел на кровать, невольно прижал руку ко рту и ткнул револьвером прямо в Радкевича:

– О чем вы говорите, Константин Павлович? Немедленно заложите за голову руки, Радкевич! Вы арестованы за убийства Анны Блюментрост, Екатерины Герус и этой неизвестной и за покушения на Зинаиду Левину и Евдокию Миронову.

– Это не он, Владимир Гаврилович. – Маршал взял стул, поставил спинкой к так и не поднявшему голову Радкевичу и сел верхом напротив молодого человека. – А неизвестная на кровати – Мария Карповна Будочникова, падчерица нижегородской полковничьей вдовы Анастасии Игнатьевны Будочниковой, пропавшая без вести как раз после того, как убила свою мачеху.

Ретроспектива-6. Ты больше никогда не будешь один

В висках стучало: «Трус! Трус! Трус!» Ноги несли его куда-то, не заботясь о том, чтобы уточнить у головы маршрут – та была занята совершенно другими делами. Повторяющееся слово не мешало думать, оно будто бы выступало оркестровым сопровождением для основной мелодии.

«Она сошла с ума! Она совершенно определенно спятила! Нельзя убивать людей. Даже плохих и порочных нельзя. Кто она такая, чтобы решать чью-то судьбу? Кто я такой?»

Обогнув полгорода, ноги вынесли его к «Столбам». Ни есть, ни пить не хотелось, но нужна была точка опоры, и Николай взялся за бронзовую ручку.

Внутри никого не было, только за стойкой слюнявил карандаш и что-то царапал им в учетной книге буфетчик дядя Яша. Поздоровавшись за руку, Николай уселся напротив.

– Чаю?

– Водки налей, дядь Яш.

– Не отпускаем мы, Николаш. Знаешь ведь.

– Налей, очень прошу. Я же не залетный, не сдам. Очень надо.

Буфетчик удивленно выгнул седую бровь, но ни спорить дальше, ни выпытывать ничего не стал: налил из начатой бутылки в стакан в черненом подстаканнике, поставил перед Николаем, достал из-под стойки калач. Коля много раз видел, как взрослая публика пьет водку, дело это не казалось ему особо хитрым. Он взял стакан за ручку, посмотрел на прозрачную жидкость на дне, взболтнул,