Корфу - Владимир Виленович Шигин

– У меня в достатке всего необходимого для долгой обороны, а потому я не вижу никакой надобности в переговорах! – заявил он нашим офицерам.

На следующий день Сенявин снова направил в крепость тех же мичманов. Напутствовал он их так:

– Передайте, что, когда крепость начнет штурм, никаких переговоров я вести не буду!

Комендант Миоле проигнорировал сенявинские предложения и во второй раз.

– Господа, мы же вчера уже обо всем поговорили! – сказал он, встретив за воротами наших офицеров. – И не лень вам каждый день тащиться ко мне в крепость, чтобы слышать одно и то же – никакой сдачи не будет никогда!

Из окна комендантского дома на парламентеров недобро поглядывала толстощекая мадам Розина с папильотками в волосах.

– Ну, насчет сдачи это мы еще посмотрим! – бросили коменданту мичмана, уходя.

Выслушав парламентеров, Сенявин в сердцах пнул носком сапога подвернувшийся камень:

– Никак не пойму, блефуют французы или действительно чего-то ждут, но чего?

Генерал Миоле вовсе не блефовал, а вел напряженные переговоры с Али-пашой Янинским, властителем материкового Эпира, находившегося за узким (всего каких-то пять сотен шагов) проливом. Еще только узнав о прибытии в Адриатику русско-турецкой эскадры, тот обратился к Миоле с предложением передать ему остров за 30 тысяч золотых червонцев. Тогда Миоле только посмеялся:

– Зачем столько денег гильотинированному полковнику!

Теперь же он сам уговаривал Али-пашу вступить во владение островом, пока тот не захватили русские. Владыка Эпира подтянул к проливу свое многотысячное войско, но высадиться на Святую Мавру все же не решился, боясь, как огня, русских пушек, так и гнева султана, чьим вассалом он формально являлся.

Получив вторичный отказ, Сенявин (делать нечего!) начал готовиться к штурму. Проведя рекогносцировку, он решил поставить вокруг крепости еще несколько батарей. Особенно заманчивой была мысль поставить батарею за проливом на албанском берегу, откуда крепость была как на ладони.

К утру 28 октября все батареи были установлены и открыли сильный огонь. Ожесточенная контрбатарейная пальба продолжалась несколько часов. В конце концов, в крепости возник сильный пожар. Едва французы его потушили, начался еще один. В довершение всего наши ядра разнесли донжон вместе с развевавшимся на нем французским флагом.

Медленно, день за днем, осадные батареи ломали стены и сбивали с них пушки. Наконец, французы не выдержали. В очередной промежуток между пальбой из крепости вышли три офицера с белым флагом. Парламентеры заявили, что комендант готов капитулировать при условии, если все офицеры и солдаты будут отправлены в Тулон или в Анкону. На это Сенявин ответил кратко:

– Нет! Это были первоначальные условия, теперь они изменились!

Едва парламентеры скрылись в крепости, Сенявин созвал офицеров.

– Наш отказ вынудит французов к активным действиям, а потому в эту ночь всем бдить в оба!

Тогда же по просьбе Сенявина адмирал Орио прислал ему еще один отряд ополченцев и вовремя. В первую же ночь французы предприняли отчаянную вылазку. Более трехсот солдат во главе с самим полковником ударили в штыки на ближайшую из батарей, стремясь заклепать пушки. Ополченцев они разогнали сразу, но затем в бой вступили наши морские солдаты. С этими разговор был уже иной. У черноморцев за спиной был Очаков и Измаил. Наши французов отбросили. Затем в бой вступила артиллерия, ударив по французам картечью. Этого оказалось достаточно, и противник бежал в крепость.

Утром Миоле выслал новых переговорщиков. Сенявин их условия отверг. Снова целыми днями палили пушки. И снова французские парламентеры, но Сенявин был непреклонен – только капитуляция на его условиях и никак иначе.

* * *

31 октября вечером к острову подошел Ушаков. На следующий день на борт «Святого Павла» прибыл с докладом Сенявин. Выслушав строптивого капитана I ранга, Ушаков, тем не менее, остался его действиями доволен.

– Все вами исполнено как должно и лучше бы не сумел, и я сам! – сказал справедливый Ушаков.

Впоследствии он написал: «Все находившиеся в десанте войска российские, каждый по званию своему, исправляли должность ревностно и усердно, с обыкновенной храбростью».

После этого вице-адмирал съехал на берег и осмотрел подступы к крепости. К этому времени по французской цитадели палили уже четыре наших и одна турецкая батареи. Французы тоже огрызались, но не так часто.

Увидев, как несколько бомб, прочертив в небе свой зловещий след, разорвались где-то во внутренних дворах крепости, Ушаков и вовсе повеселел:

– Молодцом, Дмитрий Николаевич, молодцом!

Казалось, что многолетний лед взаимной неприязни и мелочных обид канул в прошлое.

– Штурм назначаю на завтра! И попросите местного архонта прислать нам еще ополченцев. На штурм их посылать бесполезно, но зато можно поставить в тылу, а наших солдат освободим для более важных дел.

– Я уже таковые распоряжения отдал! – приложил пальцы к треуголке Сенявин. – Ополченцы скоро прибудут.

– Вот и ладненько! – улыбнулся ему Ушаков.

К утру все было уже готово к штурму. Орудийная прислуга изготовилась к артподготовке, солдаты морских батальонов с лестницами скопились в близлежащих от крепости оврагах, чтобы открытое пространство до стен было как можно короче. Съехавшие на берег корабельные лекари расстелили на траве парусину, надели фартуки, разложили ампутационные ножи, пилы и ланцеты. Все ждали теперь только сигнала. Сенявин нервно поглядывал на командующего, что же тот тянет.

– Попробуем еще раз предотвратить кровопролитие! – поняв его взгляд, ответил Ушаков.

Французам было передано, что те или сдаются на милость победителей, или при штурме им не будет никакой пощады. Переговоры, однако, затянулись до следующего дня.

Пока обсуждали параграфы с французами, командующему доложили о безобразиях турок в Левкаде. Высадившиеся галионджи снова учинили грабеж. Дело едва не дошло до кровопролития. Мародеров, впрочем, похватали наши солдаты и несколько вразумили прикладами. Однако безобразия турок могли возмутить греков, а это было бы очень некстати. По этой причине Ушакову пришлось срочно отбыть в Левкаду, чтобы лично во всем разобраться. Там он лично допросил мородеров, после чего отправил их к Кадыр-бею с запиской. В ней Ушаков писал: «Таковые поступки подчиненных вашему превосходительству команд вынуждают меня отстранить впредь турок от всякого содействия. Можем ли мы угнетенным жителям края сего обещать независимость, уважение к религии, сохранение собственности и, наконец, освобождение от ига французов, общих наших неприятелей, когда поступками нашими будем отвергать даваемые нами обещания».

– Воистину прав мудрый Ушак-паша, изливши в мое сердце сок своей печали! – вздохнул турецкий адмирал, когда ему зачитали послание, и велел тут же отрубить головы всем нарушителям спокойствия. – Головы дерзких отвезите в город, дабы жители могли возрадоваться моей доброте и справедливости!

Пока Ушаков, вернувшись в Левкаду, успокаивал испуганных греков, сверху с гор ему