Моя миссия в Армении. 1992-1994 - Владимир Ступишин

Стрелять по Красносельску начали с апреля 1992 года. Потом возобновили летом. В декабре новая серия ударов. Накануне моего приезда били с особой силой. Погибло пятьдесят человек, ранено больше ста.

Армяне научились защищаться. Даже мирные молокане готовы идти в бой, несмотря на религиозные запреты. Наглость агрессора вызывает возмущение, и я не скрываю его перед телекамерой, чтобы «Вести» хоть что-то донесли до российских телезрителей. И они это сделали 31 декабря, показав меня на развалинах, женщин и детей в подвалах, свежих мертвецов в морге и с примерно таким текстом в моих устах:

Здесь не военная база, а жилые дома. Со стороны Азербайджана ведется антинародная война против права, справедливости, против всего элементарного, чем жив человек.

1 января «Останкино» повторило этот сюжет.

В кадр не попало, как стреляли в нас. Когда мы ездили по городу, осматривали следы бомбежек, вслед за нашим «джипом», в тех местах, откуда мы только что отъехали, слышались какие-то хлопки, довольно громкие. В райсовете я беседовал с мэром Зарэ Саркисяном и местными жителями, а хлопки все ближе и ближе. Более опытный Коля Калинкин предложил мне не испытывать дальше судьбу и уйти в подвал, что мы все и сделали. Там меня окружили молоканки во главе с пресвитером, армянские женщины, дети, мужики. Прибежал какой-то взводный и все кричал, что у него кончились боеприпасы, как дальше обороняться, он уже не знает. Женщины плакали и твердили одно: куда смотрит Россия, почему не заступится?

Что я мог обещать им? Только одно: обязательно расскажу обо всем, что увидел и услышал, своему российскому руководству. Корреспонденту «Голоса Армении» я заявил:

– Нет такой идеи, во имя которой можно жертвовать чужие жизни, загонять женщин и детей в подвалы, громить гражданские объекты, оставлять людей без света, без хлеба, без тепла. А если она, такая идея есть – это преступная идея.

– Не вызовет ли недовольства в Москве эта ваша поездка?

– Пусть приглашают на ковер. Я им все расскажу.

Быстро темнело. Лимит времени сокращался. Мы имели «шансы» застрять. Поэтому было принято решение возвращаться и захватить с собой двух тяжело раненых. Одного не довезли. За пять минут до посадки в Ереване он скончался. Это была двенадцатая жертва за тот день.

Прилетев, я пошел на правительственный прием в «Раздан» и поделился впечатлениями с католикосом Вазгеном Первым, премьер-министром Хосровом Арутюняном, вице-президентом Гагиком Арутюняном, министрами, депутатами, дипломатами. Любопытной была беседа с американским поверенным Томом Прайсом. Неделю назад он побывал на той же границе, но чуть севернее. Его лично не обстреливали: азербайджанцы знали, что границу «инспектирует» американец. Но он смог убедиться, что агрессивная инициатива исходит от Баку. Эльчибей отозвал с границы аскеров, способных сотрудничать с армянскими пограничниками (ему рассказали, что они там чуть ли не вместе пили, вместе ели и под одной крышей ночевали), заменил их какой-то шпаной, она и начала творить безобразия, вплоть до «войны» с трупами и женщинами.

Свои наблюдения и выводы Том повторил на дипломатическом завтраке у французов 31 декабря и пообещал, что все в точности доложит своему правительству. Я – тоже. Так что основные мировые столицы были в курсе, кто нарушитель. Были в курсе и в Москве, ибо свой отчет о поездке в Красносельск я адресовал непосредственно Ельцину, а также Черномырдину, Козыреву и в Верховный Совет Подопригоре. И не просто отчет, но и предложение выступить с демаршем перед Баку, чтобы прекратили стрелять и возобновили эксперимент сотрудничества пограничников.

Ответом на это была очередная нота МИД РФ, о которой я узнал 6 января из передачи «Вестей». Наше дипломатическое ведомство обратилось к Армении и Азербайджану с призывом прекратить огонь в районе русских сел, поставив, как обычно, на одну доску тех, кто стреляет, и тех, кто до сих пор воздерживался от этого. Ну как же, просто указать эльчибеевцам на их безобразия мы не могли, надо было обязательно уравновесить их критику тычком Еревану.

В той же депеше 31 декабря я попытался обратить внимание адресатов на положение соотечественников, которые прямо говорили мне, что «Россия их бросила», но в то же время не верят, что «великая Россия не способна их защитить». Они хотели бы жить и дальше там же, где жили их предки, но не могут и уезжают, кто куда. Из Красносельска к тому моменту уехало уже 70 процентов тамошних русских.

В январе, когда я был в командировке в Москве, молокане Красносельска собрались на сход и решили просить руководство России помочь им выехать на родину, в один из сельских районов, куда к ним могли бы потом приехать родственники из других мест Армении. Из 350 молокан – столько оставалось их в Красносельске – выехать пожелали 150 человек, преимущественно старики и женщины с детьми. Попросили они и экстренную гуманитарную помощь. Посольство поддержало эту просьбу в телеграмме на имя Хасбулатова, Черномырдина, Козырева, Регент. Я был на совещании в министерстве сотрудничества у Мащица, познакомился там с представителем госкомитета (позднее – министерства) по чрезвычайным ситуациям и, узнав от него, что наше правительство намерено откликнуться на просьбу о гуманитарной помощи, поступившую от президента Армении, попросил поиметь в виду и Красносельск и вообще делать все в сотрудничестве с посольством. Выделение части помощи для Красносельска я согласовал потом, по возвращении в Ереван, и с правительством Армении. Таким образом кое-что сделать все же удалось, и я об этом еще расскажу.

КОМАНДИРОВКА В МОСКВУ

В Москву я собрался в начале января. Нужно было отчет о первом годе существования посольства представить, финансовые и хозяйственные проблемы обсудить, помощь зоне бедствия подтолкнуть. Узнав, что в Москву собирается и президент, пошел к нему «провентилировать» обстановку. Передал ему наш с Полонским проект Программы завершения ликвидации последствий землетрясения. Он начал было говорить, что это, мол, – предмет переговоров между премьерами. Я же попытался внушить ему, что лучше сначала президентам достичь принципиальной договоренности, а потом уже, по их поручению, правительства займутся конкретизацией Программы. Уж не знаю, сделал ли он это, ведь все президентские беседы проходили с глазу на глаз и об их результатах можно было судить потом лишь по косвенным признакам. В нашем МИДе тоже не очень были информированы о содержании беседы президентов, а то, что знал Козырев, он не удосуживался доводить до сведения послов. Но на пленарной встрече премьер-министров 11 января с участием многих членов правительства я присутствовал и даже на какие-то вопросы Черномырдина отвечал, причем как раз о положении нашего стройкомплекса в Гюмри. И они с Хосровом Арутюняном договорились о выделении кредита, правда, не в тех размерах, что просили армяне, но с уговором, что деньги пойдут в Гюмри, а не уплывут на другие госбюджетные нужды.

Тогда же, 7 января, мы обсудили с президентом еще некоторые проблемы и среди них иранскую идею перевозки грузов между Россией и Арменией по маршруту: порт Энзели на Каспии – Тавриз – Джульфа – Нахичеван – Ереван. Тер-Петросян одобрительно отозвался об этом плане, видимо, надеясь на заинтересованность в нем тогдашнего нахичеванского властителя Гейдара Алиева, с которым он установил личный контакт по телефону и время от времени вел деловые беседы. Этот контакт между ними сохранился и тогда, когда Алиев воцарился в Баку. Вроде бы положительно относились к иранскому проекту и в Москве, но реализовать его оказалось практически невозможным и по техническим, и по политическим причинам. Поэтому армяне вплотную занялись дорогой через Зангезур и мостом в Иран через Аракс у Мегри.

10 января президентский самолет вылетел в Москву. В нем нашлось место и нам с женой. Пока летели, Левон Акопович показал мне старинное Евангелие, которое вез в подарок Борису Николаевичу.

На встрече президентов я не был. На переговоры премьер-министров я попал стараниями не МИДа, а моего бывшего сослуживца по Управлению оценок и планирования МИД СССР Игоря Шичанина, руководившего отделом международного сотрудничества и по делам СНГ в аппарате правительства РФ. Зато «на ковер» меня-таки вызвали.

На совещании у г-на Чуркина Виталия Ивановича, заместителя министра иностранных делах, курировавшего посольства в Закавказье, «карабахский посредник» Казимиров открыто капал на меня и Шонию, утверждая, будто наши высказывания мешают его работе. Не знаю, уж чем мешал ему Шония, который, по собственному признанию Казимирова, «увязывался» за ним на его переговоры с руководителями Азербайджана. Я же как раз воздерживался от этого, оставляя его всегда один на один и с армянами, и с карабахцами, а о том, как он вел с ними разговоры, узнавал чаще всего не от него. Что же касается моих публичных заявлений, подобных тем, что я делал накануне в Киноцентре, на пресс-конференции с участием Елены Георгиевны Боннэр и баронессы Керолайн Кокс, то они никакого отношения к посреднической миссии Казимирова не имели, ибо я делился своими впечатлениями не от поездки в Карабах, где тогда мне побывать не удалось, а на границу между Арменией и Азербайджаном и говорил о варварских обстрелах гражданского населения, в том числе русского. При чем же здесь посредничество в карабахских делах? Просто г-ну Казимирову очень хотелось с помощью Чуркина заткнуть мне рот, дабы угодить азербайджанцам, чью позицию он оценивал с куда большим пониманием, чем карабахскую и армянскую. На пресс-конференции я говорил и о своем сочувствии к карабахцу, который борется за свою землю, за свой дом, за свое право на жизнь. И подкреплял это свое сочувствие убеждением, что нет в мире таких народов, которым можно отказывать в праве на самоопределение. При этом я подчеркнул, что официальная позиция России – в официальных документах, а доктрина – в процессе разработки. Поэтому по конкретным вопросам мне ничего не остается, как излагать личную точку зрения. Что же касается путей карабахского урегулирования, то я – за компромисс на основе современного международного права. Разве наша официальная позиция противоречит этому? – спросил я коллег, собравшихся у Чуркина. – Нет? Тогда в чем же дело? – Будьте осторожней в своих публичных заявлениях, – посоветовал Виталий Иванович, на что у меня, естественно, возражений не было. На том и разошлись.