Моя миссия в Армении. 1992-1994 - Владимир Ступишин

Владимир Ступишин

МОЯ МИССИЯ В АРМЕНИИ. 1992-1994

»

НОВАЯ ДИПЛОМАТИЯ

У каждого человека – свое время подводить итоги жизни. Одни делают это в середине пути, пытаясь приукрасить прошлое, дабы укрепить трамплин для нового карьерного прыжка. Другие, достигнув почтенного возраста, стремятся с помощью воспоминаний оправдать свой жизненный путь, проходивший через эпоху потрясений основ нравственности и потому изобиловавший компромиссами с совестью. Третьи ставят перед собой задачу свидетельствования об этой эпохе и сохранения для потомков печального опыта своего поколения в надежде на то, что последующие не повторят его ошибок и подлостей, без которых невозможна ни одна жизнь, имевшая несчастье случиться в условиях тоталитарного рабства.

Нам, живущим сейчас, повезло: мы начали преодолевать эти условия. Однако и опыт преодоления оказался отнюдь не безгрешным. Поэтому если мы сами не расскажем о нем, кто же еще сумеет сделать это. Но рассказывать надо максимально честно, не заботясь о своем собственном облике ни ради карьеры, ни ради самооправдания. Во всяком случае, стараться оставить свидетельство, максимально приближенное к тому, что было на самом деле, и к реальному собственному восприятию событий.

Моя дипломатическая карьера может считаться вполне успешной, хотя и не блистательной, ибо мой строптивый характер и отсутствие «мохнатой руки» не давали делать ее равномерно и достаточно быстро, как это удавалось моим коллегам и помоложе, которые вышли в послы в 35-40 лет (в принципе, вполне подходящий возраст для такой должности), в то время, как мне и двум-трем моим однокурсникам посчастливилось стать чрезвычайными и полномочными буквально напоследок, в самом конце своей карьеры. И на том спасибо родному МИДу!

Служили мы вроде бы честно. Зная, кто стоит во главе государства, чего стоят наша КПСС и ее фюреры, наше «родное Советское правительство» и его холуи, мы оправдывали себя тем, что, участвуя во внешнеполитических делах нашего бесподобного государства, мы абстрагируемся от правящей преступной сволочи и пашем на нашей дипломатической ниве во имя интересов Родины, обеспечивая мир своему народу.

Надо сказать, в этом была своя сермяжная правда, ибо внешняя политика любого государства коренным образом отличается от его внутренней политики: у последней – один субъект, у первой – минимум два, а, как правило, больше. И поэтому даже самый поганый, самый тиранический режим вынужден на международной арене считаться с интересами и волями других стран, в том числе вполне демократических. Отсюда и такие параметры внешней политики режима, которые не носят его каиновой печати, а вполне соответствуют общепринятым нормам международного права, вытекающим из высоконравственных принципов права естественного. Парадокс? Верно. Но в парадоксе – истина, легко доказуемая практикой. Устав ООН, пакты о правах человека, договоры разоруженческого характера, Хельсинкский Заключительный акт и многие другие документы, которые служат ориентирами современного цивилизованного общения между государствами, создавались при активном участии советской дипломатии, в том числе в худшие сталинские времена. Тот факт, что СССР далеко не всегда выполнял взятые на себя обязательства, отнюдь не уничтожает положительного значения самих обязательств и той работы дипломатии, результатом которой они были. Даже невыполняемые, они оставались стержнем развития цивилизации, к которому так или иначе обращали свои взоры и самые закоренелые нарушители. Кстати, таковых немало и в стане западных демократий. Нарушали и нарушают, но все равно тяготеют к ним. И вынуждены рано или поздно соответствовать. Ведь не даром сказано у апостола Якова: «и бесы веруют и трепещут…» (Иак. 2,19).

Но беда наша в том, что при всем положительном значении вышеотмеченных действий советской дипломатии, служили мы не только народу (и народам, нуждавшимся в мире и формировании цивилизованных международных отношений). Служили мы, дипломаты, своему тоталитарному государству, погрязшему в преступлениях против своего и чужих народов. И в этом наша беда.

Не все черно, конечно, было в нашем прошлом. Была жизнь – любовь, родные, друзья, книги, театр, живопись, музыка. Были возможности посмотреть мир, познать туристические радости в разных странах и общаться с интересными людьми. Достаточно сказать, что один только Милан (1989-1992) подарил нам с моей женой незабываемые встречи с такими замечательными людьми, как литератор Джанкарло Вигорелли, театральный режиссер Джордже Стрелер, славистка Мариолина Дориа де Дзулиани (графиня Мардзотто), скульптор Франческо Мессина, живописец Сальваторе Фиуме, великий музыкант Слава Ростропович и его замечательная вдохновительница Галина Вишневская, Николай Шмелев, Юрий Черниченко, Юрий Карякин, Игорь Виноградов, Сергей Бондарчук, Виктор Ерофеев, Юрий Нагибин, Егор Яковлев, Нина Русланова, Владимир Гостюхин, Григорий Явлинский и многие другие действующие лица нашего времени, включая М.С. Горбачева (официальный визит, декабрь 1989) и Б.Н. Ельцина (презентация его первой книги, март 1990). Да и в парижской нашей жизни (1972-1977 и 1979-1984) нам посчастливилось хоть чуть-чуть пообщаться с Константином Симоновым, Юрием Трифоновым, Евгением Евтушенко, Робертом Рождественским, Андреем Вознесенским, Валентином Катаевым, Юлией Борисовой, Михаилом Ульяновым, Людмилой Гурченко, Шарлем Азнавуром, Мишель Морган и Аленом Делоном. Храню как бесценные реликвии автографы и фотографии. Познакомился там и с Владимиром Высоцким, который появлялся у нас в посольстве с Мариной Влади, пел перед нашей колонийской публикой под гитару в старом клубе Торгпредства, а потом хорошо сидели за столом, но Володя был грустный и почти не пил, говорил о «Таганке», очень хвалил только что выпущенный спектакль «Деревянные кони»…

Но это все – личное счастье. Оно удивительным образом сочеталось с какой-то заторможенностью в прозрении от идеологической слепоты, вызванной верой в ложные коммунистические «ценности». Сказывалась и инерция пребывания в состоянии политического рабства, смягчаемого личной порядочностью и жалкими самооправданиями известной теории и практики «малых дел» и отсутствия «высокой трибуны», с которой можно было бы и в жертву себя принести, самооправданиями естественными – ведь совесть-то мучила все сильнее по мере роста понимания всей паскудности и уродливости нашего социалистического бытия.

Три дня у стен Белого дома в августе 1991 года породили надежды на очищение нашего общества. Мы с женой оказались в это время в отпуске и без всяких колебаний заняли сторону Б.Н.Ельцина и российской демократии, которую я уже вовсю пропагандировал, общаясь с итальянской интеллигенцией и деловыми людьми, будучи генеральным консулом СССР в Милане (выступая в печати, в университетской аудитории, в «Ротари» и «Лайонс» клубах, в частных беседах и застольях). Мы увидели на площади у Белого дома не трусливых совков, а мужественных свободных людей. Они тогда не убоялись ни «Альфы», ни танков, ни трассирующих пуль, которыми поливали жилые дома на улице Чайковского взбесившиеся солдатики господина Язова. К сожалению, нет уже больше Площади Свободной России. Ее перегородили железными решетками забора, за которым трусливо укрылось наше «родное российское правительство». Но тогда, в августе и после него, мы уверовали в реальность демократических перемен. Мы с женой с удовольствием вспоминали слова Бориса Николаевича, сказанные нам в Милане еще в марте 1990 года: «Вся надежда у меня на Россию.» И нам очень хотелось, чтобы эта надежда оправдалась и на месте ублюдочной РСФСР поднялась новая Россия, сильная своими вековыми традициями и возвращением к общечеловеческим ценностям. Этой России, начавшей обретать свой суверенитет 12 июня 1990 года, хотелось служить верой и правдой, независимо от того, сохранится советская империя на территории СССР или нет. Мы тогда не могли и подозревать, что сотворят с Россией наши псевдодемократы.

21 августа 1991 года мне стало ясно, что СССР не сохранится, о чем я даже написал в короткой записке в МИД СССР товарищам, которые размышляли над тем, что делать дальше нашему дипломатическому ведомству, затаившемуся в ожидании исхода противостояния России и ГКЧП. Исключение составили три-четыре дипломата, вышедших на защиту Белого дома, и около десятка послов, поспешивших публично заявить о своей лояльности ГКЧП. Остальные мидовцы сидели тихо, а руководители многих наших дипмиссий за границей дисциплинированно выполнили поручение ГКЧП.

Вернувшись в Милан, я после распада СССР превратился в Генерального консула Российской Федерации и продолжал работу, надеясь быть полезным новому Государству Российскому. И когда в феврале 1992 года мне было предложено стать послом России в Армении, без всяких сомнений принял это назначение, усмотрев в нем прекрасную возможность послужить делу российской демократии и становлению межгосударственных отношений России с независимой Арменией. Я знал, в каком тяжелом положении оказалась эта республика, претерпевшая еще в 1988 году катастрофическое землетрясение и подвергнутая азеро-турецкой блокаде. Но мне казалось, что я могу чем-то помочь страдающему народу Армении, сражающемуся за свою свободу Арцаху и сохранению российских позиций в этой части так называемого ближнего или, правильнее, нового зарубежья. Я воспринял это назначение как своего рода покаяние русского дипломата, служившего до того тоталитарному имперскому режиму, и как возможность выполнять, наконец, миссию обеспечения национальных интересов России в полной гармонии с моим новым мироощущением, родившимся в ходе горбачевской перестройки и сделавшим меня убежденным сторонником возрождения естественного права, без которого невозможно ни восстановление гражданского общества в России, ни построение демократического правового государства.