Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - Александр Дюма

монаха, унесшего с собой нашу последнюю надежду. Что мы будем делать, если письма не подействуют и нам откажут в гостеприимстве? Возвращаться в Каир, проде­лав сто льё по пустыне лишь для того, чтобы увидеть монастырские стены, казалось нам, при всей живопис­ности этих стен, весьма унизительной перспективой. Так что мы обменивались довольно тоскливыми взглядами, как вдруг окно открылось, и из него стали по очереди высовываться все новые и новые монахи, чтобы взгля­нуть на нас. Мы, со своей стороны, тотчас же постара­лись придать нашим лицам как можно более располага­ющее выражение. По-видимому, нам удалось внушить монахам полное доверие, ибо, после того как двое свя­тых отцов, казавшихся чрезвычайно значительными фигурами в общине, коротко посовещались между собой, веревка снова опустилась, но на этот раз снабженная крюком. Арабы немедленно разгрузили верблюдов. Веревка предназначалась для наших вещей, которые, хотя о нас самих никто еще не обмолвился ни словом, стали последовательно подниматься наверх и исчезать в зеве, зиявшем посреди стены. Мы попросили Бешару объяснить нам, в чем причина такого странного поведе­ния монахов, и услышали в ответ, что это принятый у них образ действий и что они используют такое средство, опасаясь быть захваченными врасплох, однако сразу же после подъема тюков придет наша очередь. И в самом деле, когда последний сверток был поднят, веревка на минуту исчезла из виду, а затем появилась снова, но уже с привязанной на конце палкой, которая занимала гори­зонтальное положение и должна была послужить нам сиденьем.

И тут Бешара разъяснил нам то, о чем мы даже не подозревали: в Синайском монастыре не было дверей. Несмотря на все связанные с этим неудобства, монахи сочли необходимым принять такую меру предосторож­ности, чтобы всегда быть в безопасности в случае вне­запных нападений.

Так что мы должны были повторить путь наших вещей; впрочем, этот путь проделывали и сами святые отцы, и, стало быть, нам предстояло воспользоваться им, если только монахи не решили сделать ради нас то, что тро­янцы сделали ради деревянного коня, но это было мало­вероятно.

Что же касается нашего конвоя, то он не мог сопрово­ждать нас внутрь монастыря и должен был вернуться к своему племени. Мы простились с Талебом, Бешарой и всем отрядом, предварительно условившись с ними, что через неделю они вернутся, чтобы отвести нас, как было договорено, обратно в Каир. Пока я доводил до сведения проводников эти новые распоряжения, г-н Тейлор добился для Абдаллы и Мухаммеда разрешения войти в монастырь.

Однако то ли из участия, то ли из любопытства арабы не пожелали покидать нас до тех пор, пока наш подъем не завершится. Мейер, будучи морским офицером, про­ложил нам дорогу. Он сел верхом на палку, словно маляр, раскачивающийся над головами прохожих на улицах Парижа, и, стоило ему дать знак, что можно начинать подъем, величественно взмыл в воздух; как только он оказался на уровне окна, какой-то дюжий монах подтя­нул его к себе, как это делали с нашими вещами, и пере­местил в безопасное место. Мы последовали его примеру, хотя, признаться, лично я сделал это с некоторой неохо­той, и благополучно прибыли туда же; за нами подня­лись Абдалла и Мухаммед.

Как только Талеб увидел, что последний из нас проник в монастырь, он дал сигнал к отъезду, и арабы, попро­щавшись с нами жестами и криками, галопом ускакали на своих дромадерах.

XVI. ГОРА ХОРИВ

Святые отцы оказали нам превосходный прием. Один из двух монахов, с которыми мы повстречались у колодцев Моисея, тот, что вручил нам письма, был игуменом, и его рекомендация оказалась чрезвычайно убедительной.

Нас тотчас проводили в три смежные кельи, отлича­вшиеся необычайной опрятностью и обставленные дива­нами, которые были покрыты коврами с красивым рисунком, и оставили там одних, предоставив нам воз­можность привести себя в порядок и одновременно подав кофе и воду; затем, несколько минут спустя, нас изве­стили, что угощение нам уже подано. Мы перешли в соседнюю комнату и увидели там накрытый стол, а на нем рис с молоком, яйца, миндаль, засахаренные фрукты, верблюжий сыр и финиковую водку монастырского изго­товления, которая, если разбавить ее водой, представляет собой великолепный напиток. Но более всего в этом роскошестве нас растрогал свежий хлеб — настоящий хлеб, какого нам не доводилось есть уже две недели.

В конце ужина в нашу трапезную явилась вся мона­стырская братия. Святые отцы пришли поздравить нас с прибытием и выразили готовность исполнить любые наши желания. Несмотря на чудовищную усталость, мы попросили разрешения осмотреть монастырь: нетерпение взяло у нас верх над утомлением. Один из монахов вызвался проводить нас, и мы в ту же минуту последо­вали за ним.

Монастырь, посвященный святой Екатерине, напоми­нает небольшой укрепленный город времен средневеко­вья; в нем живет около шестидесяти монахов и трехсот служителей, занятых работами по хозяйству и, что куда важнее, уходом за садом. Каждый в этой маленькой республике имеет свои особые обязанности, и потому на улицах монастырского городка прежде всего поражают царящие там порядок и безукоризненная чистота. Вода, эта первая потребность обитателей Аравии, повсюду бьет здесь ключом, чистая и свежая, а по ослепительно белым стенам вьется густая виноградная лоза, образуя раду­ющий взор зеленый покров.

Здешняя церковь представляет собой сооружение романской архитектуры и относится к этому переход­ному этапу от византийского стиля к готике. Это бази­лика, которая завершается апсидой более древнего вре­мени, чем остальная часть здания, и стены которой покрыты мозаикой, напоминающей ту, какая украшает собор святой Софии в Константинополе и собор Мон­реале на Сицилии. Два ряда мраморных колонн, увен­чанных тяжелыми по форме и причудливыми по орна­ментации капителями, поддерживают круглые арки, над которыми проделаны небольшие окна, расположенные вблизи свода, а вернее, украшенного позолотой потолка из резного кедра. Почти все украшения алтаря, чрезвы­чайно богатые и многочисленные, русские по своему происхождению или по своей форме. Наружные стены облицованы мрамором, привезенным сюда, как нас уве­ряли монахи, из собора святой Софии; амвон, разделя­ющий церковь на две части, выполнен из красного мра­мора; над амвоном высится огромное распятие, и, что удивительно, пристрастие к переизбытку украшений, составляющее главную черту византийского искусства, распространилось даже на крест, к которому пригвожден Иисус Христос: этот крест позолочен и украшен очень тонкой и очень прихотливой резьбой.

Что же касается мозаики, находящейся в апсиде, то она изображает Моисея, ударяющего жезлом по скале, чтобы иссечь из нее воду, и Моисея перед пылающим кустом. Апсида построена на святой земле, и алтарь стоит на том самом месте, где Моисей, пасший стадо своего тестя, увидел горящий терновый куст и, подойдя