Искус - Дарья Промч

неё, придумаю запахи, цвета, коллег по цеху, виды рыб, усталость после смены, дешёвое общежитие, даже скромные ужины на кухне этого общежития – всё. Детали, особенности, придумаю в таких подробностях, что засомневаюсь, что могла это придумать. И тогда у меня встанет выбор между двух сюжетов одной недели моей жизни и…

– И придуманный будет реалистичней оригинала, так?

– Да.

– И ты выберешь его.

– Да…

По каналу, крадучись, пробирается старая лодка, увешанная кучей восточных колокольчиков – как-то их называют, музыка ветра, что ли – деликатное многоголосье подбирается к нам. По ком звонит колокол, в самом деле?

– И зачем?

– Чтобы смочь дальше жить… в своей жизни. То, что я там оставила, не такое красивое и яркое, оно совсем другое… другое, чем ты. Мне надо либо признать, что я живу второсортной жизнью, либо забыть, что другая существует.

– Ты не сможешь забыть меня. Поверь на слово и не пробуй.

Ты нервно доцеживаешь чай, но он давно закончился, судя по звуку, и я протягиваю тебе свой. Горький, откровенно горький, как разговор, который мы ведём по моему настоянию. Что за мания у меня – домешивать полыни и дёгтя во всякий момент.

– Тогда я обречена на несчастье…

– Ты и без «тогда» была на него обречена, что ещё тебя ждало там, откуда ты?

– Может, но я не ощущала этого несчастья.

– На счастье оно не походило, Паскаль.

– Я этого не понимала.

– Думаешь, лучше было бы и дальше не понимать?

Ты взвешиваешь ответ так сосредоточенно, будто у тебя под рукой ювелирные весы, способные оценить каждый звук с точностью до одной сотой грамма, да даже не только звуки, но и паузы между ними. Продолжаешь:

– Ты знаешь, что медведей и волков, которые хотя бы раз попробовали человечье мясо, обычно застреливают? Знаешь почему?

– Ну?

– Потому что, попробовав его однажды, они не готовы больше довольствоваться своей едой, она теряет для них всякую привлекательность. Они вкусили что-то особенное, самое сочное, самое нежное, их больше не устраивает обычное меню. С этого момента они целенаправленно ищут людей, они становятся профессиональными убийцами.

– И мы убиваем их, чтобы они не убили нас. Логично, что сказать. В человеческом стиле.

– Я к тому, что…

– Я поняла.

– Но…

– Я поняла тебя, Паскаль. – Последняя сигарета, потрёпанная и мятая, с высыпавшимся наполовину табаком, приходит мне на помощь. – Обычно люди понимают это, когда уже оказываются в западне. Удивительно, что ты оценила риски заранее. Заранее… но всё равно слишком поздно. Ты уже попробовала человечьего мяса. Теперь ты волк, которого проще пристрелить.

– Но если ты дашь мне попробовать уехать и всё забыть… – Мы неожиданно заговорили на одном языке, начали оперировать одними понятиями. Я не успела отследить, когда и при каких обстоятельствах это произошло.

– Не дам, – я знаю, насколько жестоко это звучит для тебя, но не в силах отказать себе в удовольствии проговорить эти слова. – Я не дам.

Ты закрываешь лицо ладонями, как водящий в прятках, но без счёта. Кафе закрывается, внутри уже гасят свет, очередное кафе, закрывшееся по нашим следам, очередное понукание со стороны вселенной: хватит этих разговоров, проваливайте. У нас забирают чашки, я расплачиваюсь, ты продолжаешь сидеть, спрятавшись в свои ладони, и мне начинает казаться, что это не беспомощность, а форма протеста. Едва ощутимо касаюсь твоего плеча:

– Нам пора.

– Значит… – Ты отнимаешь руки от лица, и я вижу обострившиеся скулы и побелевшие щёки, вижу тебя иной, не той, к которой успела привыкнуть. – Значит, мне придётся сделать это вопреки тебе.

Паскаль

– Что ты там увидела? – вопрос, который только я могла отсрочить на день и задать тогда, когда произошедшее отошло на далёкий второй план.

Наше очередное такси, везущее нас в наше временное «домой», пахнет табаком и какой-то сладковатой эссенцией типа ванили, чернокожий парень за рулём трижды уменьшил громкость под напором её недовольного взгляда, но музыка по-прежнему бьёт по ушам. Барабаны и синтетическая мелодия, повторяющаяся, навязчивая, по напряжению в её лице легко догадаться, насколько мучительна для неё эта череда раздражающих звуков, но, вопреки своей природе, о которой я сложила уже некое представление, она не просит переключить. Кажется, сегодня первый вечер, когда на пути домой я нахожу себя в лучшей форме, нежели она. Тревожная фальшивая мелодия и барабаны.

– Где – там? – Она поворачивается ко мне медленно и вальяжно, точно так же, как большие хищные кошки в сегодняшнем зоопарке поворачивались на назойливые окрики малышни.

– На кладбище.

Всю дорогу после моего наглого заявления про «вопреки» мы молчим. Такая немая ссора, что часто происходила между родителями, куда лучше шумной ссоры в моём представлении. Но не сейчас. Или не с ней. Не знаю, как это происходит, но ссоры с ней мгновенно обескровливают меня, высасывают всякие силы и энергию, оставляют пустой и горькой. Вообще я не большой знаток ссор: всё, что я знаю, происходило на моих глазах, но никогда не касалось меня напрямую, так что в ссорах я больше свидетель, чем участник. Как и во всём остальном, наверное. Свидетель жизни.

– Своё будущее, – отвечает буднично и спокойно, таксист снова уменьшает громкость.

– Своё будущее среди чужих мертвецов? Как это?

– Ты не хочешь этого знать.

– Я хочу.

– Нет, не хочешь. Тебе только кажется, что хочешь. Как ты можешь судить об этом, если не знаешь правды? Что, если это правда, которая всё изменит?

– Но ты же можешь судить о том, что я хочу знать, не зная меня. А вдруг это правда, которая всё изменит в лучшую сторону? – Смелость в разговоре, совсем мне несвойственная, не знаю, откуда берущаяся. Может, подспудно я хочу походить на неё или соответствовать… второе скорее. В любом случае, это новое чувство свободы говорить, что вздумается, мне невероятно нравится.

– Не для тебя точно…

– Я всё равно хочу.

– Пожалеешь.

– Пусть!

– Дома договорим, не здесь же, – она осматривается, словно только что очутилась в машине, придирчиво оглядывает потолок, подлокотник, двери, и в итоге отворачивается к окну, будто бы потерпев неудачу в поиске чего-то несуществующего. – Не в этой дерьмовой тачке.

«Эта дерьмовая тачка» несётся по улицам сказочного города из тех, что мне даже никогда не удавалось представить перед сном, когда я выбирала целью вообразить что-то масштабное, объёмное и прекрасное. Таксист отстукивает по рулю ритм своей несносной музыки обеими руками, словно это не руль вовсе, а большой барабан; машина с грохотом врезается в лужи, разлетаются брызги, иногда её даже поводит, но ему всегда удаётся удержаться в полосе, в курсе. Смело поспорю,