Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

место для «искусства ненависти». Ситуацию начинает освещать «БаззФид»; то же самое делает «ДраджРепорт», но к тому моменту в зазеркалье уже началась безумная свистопляска. Венеца запустила то, что она сама назвала контрхештегом – #БронксПротивРасистов, – но затем начинает злиться, потому что какой-то умник, желая помочь, запустил хештег #ИскусствоБезАльтернатив.

– Мы так не выйдем в тренды! – возмущается она, но, насколько может судить Бронка, оба хештега работают просто замечательно. Когда Ицзин показывает ей, как следить за этой ерундой в соцсетях, она видит, что в «Твиттере» и в блогах Центр поддерживают тысячи людей. Она никогда не видела ничего прекраснее.

А потом, ближе к вечеру – через час или два после того, как Центр уже должен был закрыться, но они, конечно же, все еще на рабочих местах, – начинает звонить рабочий телефон Бронки. Это Рауль.

Бронка отвечает на звонок в своем кабинете. Разговор длится недолго. Когда она выходит, то видит, что остальные сидят и как один смотрят на нее. Бронка не выдерживает и смеется. Смех получается усталый, но как же он был ей нужен после такого нелепого дня.

– Итак… Комитет пересмотрел ситуацию и публично заявил о том, что полностью поддерживает свободу выражения мнений и что любой защитник искусства… В общем, бла-бла-бла-бла. – Бронка пожимает плечами. – Перевожу: они отказались от пожертвования фонда «Сделаем Нью-Йорк лучше». А еще меня не уволят.

Венеца вскакивает и издает победный клич. Джесс выглядит так, словно вот-вот упадет в обморок. Ицзин кипит от злости.

– Перевод: на них накинулся весь интернет, и они захотели сохранить лицо. Но извиняться они вообще собираются? За то, что подумали о том, чтобы принять предложение этой Белой?

– Это ведь комитет. Ты же знаешь, они не извиняются. – Ицзин открывает рот, и Бронка поднимает руку. – Слушай, ситуация дрянная, но мы ее пережили. Теперь идите все домой. Поужинайте в кои-то веки до девяти. Забудьте ненадолго об этом месте. И… спасибо вам всем за то, что сохранили мне должность.

Все на время замолкают. Ицзин смотрит на Венецу; Венеца выразительно смотрит на нее, словно пытаясь что-то сказать, но Бронка не может истолковать их взгляды. Наконец Ицзин с недовольным видом поворачивается к Бронке и чуть выпрямляется.

– У меня есть комната для гостей, – немного натянуто говорит она. Тем не менее, учитывая, как сильно они ненавидят друг друга, этот жест заставляет Бронку пожалеть о половине того, что она наговорила об Ицзин за многие годы. (А вот от второй половины она не отречется до последнего вздоха.)

– Мы же убьем друг друга к полуночи, – мягко отвечает она и улыбается. – И все же спасибо.

Ицзин пожимает плечами, затем распрямляет их.

– Потерпеть тебя – невысокая цена за то, чтобы те ублюдки не получили желаемого. Но что же ты тогда будешь делать? Тебе, наверное, еще несколько дней будет небезопасно возвращаться домой.

Бронка трет глаза. В гостиницу она сейчас поехать не может. Банк решил проблему возможной кражи личных данных, просто аннулировав ее дебетовые и кредитные карты – а это значит, что у Бронки не будет ничего, кроме наличных в кошельке, пока она не доберется до отделения банка и не заменит карты. Она уже позвонила соседям, чтобы предупредить их. Бронка живет в дуплексе в Хантс-Пойнте. В районе, где она смогла купить жилье, не привечают посторонних, и придуркам, которые попытаются ее преследовать, вряд ли хватит смелости задержаться там надолго. Тем не менее Бронка понимает, что лучше поосторожничать.

– Я останусь здесь, – наконец говорит она. – На гостиницу мне не хватит денег, да и следить за тем, что по дороге туда за мной никто не увяжется, я не хочу. А здесь будут резиденты, и они меня прикроют. Я переночую наверху, с ними. – Она раньше так уже делала, и в кабинете у нее даже лежит надувной матрас, а также запасная одежда и дорожная сумка с самым необходимым, которые она хранит здесь с отключения электричества в две тысячи третьем году.

– Эм-м, а разве мы только вчера не предупреждали резидентов о возможном нападении? – спрашивает Джесс.

– Предупреждали. Но если нападение все же случится, пусть лучше меня прикроют полдюжины человек, чем я окажусь одна. – Бронка пожимает плечами. – Что будет, то будет. Идите домой, дамы. Я в порядке. Правда.

Итак, они начинают собираться. Бронка какое-то время сидит в кабинете, пытаясь собрать остатки сил. Вскоре приходит Венеца, недолго стоит в дверях, наблюдая за ней, а затем подходит, чтобы обнять. Бронке это нужно больше обычного.

– Я сегодня останусь здесь, с тобой, – заявляет Венеца. – Соберемся с резидентами вокруг стеклодувной печи и будем петь походные песни. Кажется, у меня в картотеке у стойки регистрации припрятано немного зефира.

– Стеклодувная печь за долю секунды превратит зефир в порошок. Мне нужно знать, зачем ты прячешь в картотеке зефир?

– Чтобы класть его в горячий шоколад. – Венеца смотрит на нее с таким видом, как бы говоря: «Зачем же еще?». – Они модные, типа здоровая пища, и стоят почти всю зарплату. С мадагаскарской ванилью. Или индонезийской. Точно не помню, но они правда вкусные.

Бронка снова смеется, качая головой. И после всех сегодняшних приключений ей ненадолго кажется, что все будет хорошо.

* * *

Бронка спит, и ей снится, что она стала другими людьми, оказалась в других местах. Вдруг город будит ее. «Эй. Беда на пороге».

Всхрапнув, она просыпается и с усилием садится. Ее левая ягодица онемела, потому что Бронка тяжеловата для надувного матраса и ее бедра касаются бетонного пола. Еще у нее одеревенели конечности, но это просто от старости. Как бы там ни было, она вылезает из-под странного спасательного одеяла из фольги, которое лежало у нее в сумке со всем необходимым и на удивление оказалось довольно теплым. Затем она с трудом поднимается на ноги. Беда. Рядом.

Они легли спать на третьем этаже Центра, где расположены мастерские. По вечерам доступ сюда из Центра закрыт, но владельцы ключей могут попасть внутрь, воспользовавшись грузовым лифтом, который в данный момент не движется. Вокруг Бронки спят шесть человек – резиденты, развалившиеся на креслах-мешках или свернувшиеся калачиками на диванах. Одна женщина спит в ладони собственной скульптуры, представляющей собой гигантскую, высеченную из мрамора руку. Венеца лежит в ярко-зеленом плюшевом кресле, свернувшись калачиком на боку, и что-то бормочет во сне.

Двигаясь тихо, чтобы не разбудить их, Бронка крадется по этажу, обходя незаконченные треш-арт-инсталляции и полки с необожженной керамикой. Здесь, наверху, ничего нет. «Внизу?» – спрашивает она у города.

Тот отвечает ей шумом, слабым эхом в ушах, будто доносящимся издалека: медленным, осторожным скрежетом чего-то сухого по бетону. Тихим мужским хихиканьем, которое прерывается шиканьем второго голоса. Булькающим звуком, стуком капель по твердой поверхности. И шумом, который знаком любому художнику: шорохом холста по дереву.

Бронка даже не успевает ни о чем подумать, но уже спешит к лестничной клетке. Ее стены расписаны красочными фресками, нарисованными детскими и подростковыми художественными классами: танцующие вагоны метро, уличные знаки, веселые разносчики пиццы, протягивающие зрителю кусок и содовую, улыбающиеся прачки. Бронка тут же видит, что здесь что-то случилось: рисунки испорчены. Каким-то образом кто-то пробрался на лестницу и широкими мазками повредил их. По красочным спиралям и завиткам словно провели ластиком. Стерли краску, на месте которой остались лишь грубые серые шлакоблоки. Но как?..

Пока Бронка стоит там, стискивая кулаки, до нее внезапно доносится новый звук. Всхлипывание. Бормотание. Снизу? Она склоняет голову набок, но не может точно определить, откуда он исходит. У нее едва получается разобрать слова.

– Я пытаюсь, – лепечет хныкающий голос. – Вы не думаете, что я… что? Да. Да, я знаю. – Женский голос, знакомый, хотя Бронке не вспомнить, где она его слышала. До нее доносится лишь половина разговора, необычно искаженная, то возникающая на грани слышимости, то стихающая. Кто-то говорит по телефону? Но голос звучит так, словно говорящий кричит. – Прекратите! Разве я не… – Стихает. И снова нарастает. – …все, о чем вы меня просили? А-а-ай!

Голос кричит от боли. Бронка снова начинает спускаться по ступенькам, чтобы приблизиться к нему. Но он доносится не снизу. Он вокруг