Хождение к Студеному морю - Камиль Фарухшинович Зиганшин

Павел жил в небольшом недавно построенном доме. Ситцевая занавеска делила его на две части: кухоньку с железной печкой и аскетически обставленную комнату. Столик, кровать и этажерка с книгами, невесть откуда взявшиеся, старинные, с сильно выцветшим циферблатом ходики. Раскочегарив самовар, он принялся увлеченно рассказывать о делах артели.

– Хозяйство у нас крепкое. Лучшее в улусе! Все благодаря Щелканову. Умный руководитель. Все сам умеет делать и от других добросовестной работы требует. Даже инородческими языками владеет. Нравом хоть и не гладкий, но справедливый. Из тех, кто встает под комель, а напарника ставит под вершину. Людей видит насквозь. Как наши говорят, по глазам «читает». Порядок установил железный. Вроде и голос не повышает, а как глянет да пару слов скажет, так мороз по коже. А как иначе? Мой отец говорил: «Не встречал людей, кто с пользой вершит власть, мягких и добрых».

Зато живем в достатке. При нем все промыслы в гору пошли. Зимой рыбу трудно промышлять, так на песца придумал налегать – за него хорошо платят. Теперь ловушки по лицу тундры почти до Колымы стоят. Старательный охотник имеет до трехсот пастей[71]. В устьях речек повсеместно устроены охотничьи станки. В них запас дров, продуктов.

На таких руководителях все и держится! Ой! Самовар-то кипит! Погодьте, чай заварю. Грузинский, высший сорт!

Павел споро наполнил кружки и, водрузив на стол банку варенья из морошки, продолжил:

– Сейчас все мужики на рыбалке и гусевании. В былые годы, говорят, гусей в период линьки брали сотнями, загоняя, как рыбу, в сети. Теперь хорошо, если с десяток в день добудут.

– Выходит, без меры брали.

– И я им о том же говорю – не жадничайте!

– Ну и как?

– Смеются – нюни енто бабские.

– Чего ж Щелканов власть не употребит?

– Так с него самого план по гусям требуют. Еще каждый год повышают. Хорошо хоть рыбы не убывает. Ведь на Севере слова «рыба» и «еда» – синонимы, – продолжал Павел. – Если человек говорит «без еды сижу» – значит, без рыбы, а «без рыбы» – значит, без еды. Тут и сиг, чир, муксун и здоровущие нельмы. Не говоря уж про такой «мусор», как налим, щука – их лишь собакам.

Прежде здешний рацион состоял из рыбы и птицы процентов на девяносто. Остальное приходилось на мясо, чай, соль и муку. Про зерно говорили: «Оно, слышал, на икру похоже, токо твердое». Да и сейчас рыба – основной продукт. Едим сами, а зимой кормим еще и наш «транспорт» – ездовых собак. Рыбная кухня насчитывает несколько десятков блюд, но основное все же – щерба.

– Что за рыба такая? Не слыхал.

– Щерба – не рыба, – улыбнулся Павел. – Здесь так называют уху. Поскольку с солью здесь не просто, засол рыбы практикуется редко. В основном едят в сыром виде. Говорят, это лучшее средство от цинги. На зиму запасают юколу.

– Как ее готовят? – заинтересовался Корней.

– Очень просто. Сперва рыбину пластают вдоль хребта надвое (перед этим убирают внутренности, голову, хребет и кости). Затем делают частые надрезы – чтобы быстрее сохла, и развешивают на сквозняке под навесом. Юкола бывает двух видов: белая – вяленая на солнце и коричневая – ее после вяления еще коптят в дыму очага или в специально устроенной коптильне. Если строганину делают мужики, то юколу только женщины. Каждая нарезает на свой манер. Так что любой местный знает чью юколу ест. А употребляют ее вместо хлеба со всем – и с картошкой, и с чаем, и с ягодой. Поскольку юкола твердая, ее перед употреблением желательно смочить либо погреть над огнем.

Корней Елисеевич, я вот все говорю, говорю, а ведь вы сами много чего повидали, рассказали б.

– Так я ж в сборне два часа вещал. Что еще добавить? За всю дорогу ни одного злонамеренного человека не встретил. На Севере их, похоже, нет.

– Попадаются иногда. Только те, что с гнильцой, не задерживаются. Как-то затесался к нам один хмырь. По документам умершего жил. Нам врал, что дом с семьей сгорел и он с горя на край света подался. С виду приличный, приняли в артель. Занимался, как все, промысловой охотой, рыбачил. А на поверку оказался обычным вором! Про таких говорят: «Речист, да на руку нечист». Повадился подворовывать из домов. Мы ж их не запираем. Выследили, отмутузили как следует и вытурили. А в целом, здесь глубоко укоренился кодекс чести, чувство товарищества, стремление к взаимопомощи, презрение к малодушию и трусости.

– Человек не орех, сразу не раскусишь. Время надо…

– То правда.

– Павел, давеча Щелканов не дал тебе досказать про ваше Устье, а мне очень интересно.

– Из того что знаю вроде все рассказал. Во всей этой эпопее освоения Севера меня поражает то, что казаки сумели, невзирая на тяжелейшие условия, не только выжить, но и пустить корни.

– Я тоже об этом часто думаю и на себя примеряю – а смог бы я? Казалось бы, человеку подобное не под силу, ан нет – казаки и промышленные как-то сдюжили!

– А для меня еще удивительно то, что жители Русского Устья не только сохранили исконно русский язык, бытовой уклад трехсотлетней давности почти в неизменном виде, но и не ассимилировали с местными. Здесь, можно сказать, заповедник русской старины. Правда, у некоторых инородческие черты все-таки заметны. А куда деваться? Поначалу ведь им приходилось брать в жены местных. Вот своих дочерей они уже выдавали за парней-инородцев лишь при условии, что жених принимал крещение и