Конспект - Павел Огурцов

— Об чем речь? А требование где?

Ах, да! Вот оно, требование. Инженер прощается и уходит. Догоняю. Смотрит на меня неприветливо и косится на мои сапоги.

— Вы откуда? Из штаба легкой кавалерии?

— Нет, я сам. По личному делу.

— Ну, тогда пойдемте, поговорим по дороге.

Сказал, — кто я, где работаю и что хочу перейти на производство. Он остановился и вынул изо рта папиросу.

— Ну, дела! С такого места проситесь! И куда? В пекло.

— Скучная там работа. И обстановка плохая.

— Чем плохая?

— Склоки, скандалы, ссоры. Почти беспрерывно.

— О, Господи! С жиру бесятся. Но все равно здесь хуже, переходить не советую. А вы тут как, по назначению?

— Нет, сам захотел.

— А! Из молодых энтузиастов. Таким тут хуже всего.

— Почему?

— Крушение иллюзий.

— Но вы же тут тоже не по назначению!

Василий Андреевич засмеялся.

— Да я тут почти так же, как и вы, только без всяких иллюзий. Я давно уже стреляный воробей.

— Василий Андреевич, а вам помощник не нужен?

— Ну, батенька, специалистов не хватает, а вы — помощник. Помощника не дадут. Если перейдете — получите свой объект, на первый раз попроще, какой-нибудь склад. А на таких объектах хуже всего: им все в последнюю очередь, а людей на прорывы забирают в первую очередь. А спрашивают как со всех.

— Василий Андреевич! А все-таки, как перейти? Пожалуйста, посоветуйте, к кому обратиться.

— А вы, я вижу, настойчивый. А сами откуда? Из Харькова? Хороший город, не Челяба. И родители в Харькове? Знаете что? Раз вы тут не по назначению, вот вам мой непрошеный совет: увольняйтесь и поезжайте домой. Пока не поздно.

— Почему — пока не поздно?

— Пока не засосала обстановка. Знаете, что значит — Челяба? В переводе с башкирского — болото. А тогда из вас уже ничего не выйдет, кроме зауряд-прораба. Разве что в большое начальство попадете. Но это дело вкуса. Комсомолец?

— Нет.

— Вот видите. Езжайте скорее домой, милый вы человек. В институт поступите, хотя бы вечерний. А тут чему научитесь? Матерщине? Небось, и клопы заели.

— Так и вас, наверное, заедают.

— Ну, нет. Жена на страже и соседи чистоплотные.

— Василий Андреевич, а все-таки: как перейти? Хочу попробовать поработать на производстве. Если и на производстве не получится, тогда уж уеду.

— А в вашем бюро не получается?

— Работа получается, но она не интересная и обстановка уж очень неприятная.

— А на производстве, вы думаете, очень приятная? Вот побываете на оперативных совещаниях... Далось вам это производство! Ну, хорошо, надо подумать. Значит, надо вам идти к начальству, которое мое и ваше... Ага! Значит... — Василий Андреевич называет фамилию и должность. — Это в главной конторе, где и ваше бюро.

— Он инженер?

— Инженер. Но зверь.

— Ну, спасибо. До свидания.

— Постойте! Не делайте вы этой глупости, не переходите на производство. Тупик это для вас. Неужели не понимаете?

— Хорошо. Я подумаю.

Оглянулся и увидел: Василий Андреевич стоит и смотрит вслед. У меня потеплело на душе: впервые здесь поговорил по-человечески.

Ловлю инженера, который зверь. Или его нет, или у него совещание, или и без совещания полно народу. Так несколько дней. После работы решил всех переждать. Наконец, уходит в сопровождении нескольких человек. Иду поодаль. Постепенно сопровождающие расходятся. Подхожу. Разговор вылился в короткий монолог:

— Ваша работа очень важна, это начало всех начал. Без нее всем остальным делать нечего. И, вообще, что за разговор — нравится, не нравится... Если каждому угождать, ни черта не построишь! Работать надо там, куда поставили. И хорошо работать. Понятно? Ну, и до свидания.

Зверь-то ты зверь, но и демагог хороший!

— В выходной днем забрел в городской сад. Небольшой, обнесен деревянным забором. У входа лозунг: «Никакой пощады классовому врагу!» Зелень чахлая и пыльная. На каждом шагу наглядная агитация. Из деревянного театра хорошо слышны оркестр и хор. Сажусь, прислушиваюсь. Дают «Аиду». Приличный оркестр, хороший хор, но солисты!.. Халтурщики, эксплуатирующие провинцию. Антракт, выходит публика. Променад вокруг клумбы. Никакого оживления, как будто исполняют надоевший обряд. Заметна фигура — старик с седой бородкой клинышком. Пенсне на шнурке. Строгое лицо и добрые, грустные глаза. Конечно, — врач, притом — детский врач. Ведет за руку девочку лет десяти-одиннадцати с двумя большими белыми бантами. Приобщает к мировой культуре. А как же это банты забыли запретить? Звонки, сад пустеет. Сижу один. А не прав ли Василий Андреевич? Чего мне тут сидеть? Подумаешь важная работа! Попались два неуча с дипломами, и на их фоне — я хороший специалист, незаменимый. Просто смешно. Лучше уж работать с Байдученко, куда приятней. Но и ВЭО не выход, надо менять специальность, сколько можно тянуть? А если менять и учиться, то, конечно, в Харькове. Ну, а что мне нужно?

Я все еще тянул, чего-то ждал, на что-то надеялся. Наступил сентябрь, стало холодать. Впереди долгая северная зима, постылая работа, неприятные люди, столовая и клоповник, в котором зимой и форточку надолго не откроешь. Представил себе такую жизнь и неожиданно для самого себя в выходной день, когда остался дома один, быстро собрал вещи и, никому ничего не сказав, отправился на вокзал. Не стал ждать поезда Караганда-Харьков, уехал первым отправлявшимся Челябинск-Москва. В то время такой отъезд не вызывал никаких осложнений: паспортная система сметена революцией, и никаких ограничений в прописке — живи где хочешь.

19.

В Москве на площади Курского вокзала ко мне подошла девочка-подросток, без пальто и босая.

— Дядечку, скажiть, будьте ласкавi, як проїхати у Полтаву?

— А ти звiдкiля їдеш?

— 3 Сибiру.

— А до кого?

— До тiтоньки.

— А де твої батьки?

— В Сибiру.

— А грошi в тебе є?

— Нi.

— А як же ти їдеш?

— А так.

— А що ж ти їси?

— Що дадуть.

— Ну, добре. Поїдемо разом.

— У Полтаву?

— З початку у Харкiв, а там посажу тебе в поїзд до Полтави.

— А чи довго ще їхати до Полтави?

— Як усе буде гаразд, то завтра ввечерi у Полтавi. Ти там колись бувала?

Бувала. Я знаю, де тiтонька живе. У девочки очень грязные ноги, в вагоне я дал ей свои носки и тогда кондуктор дал и для нее постельное белье. У меня были кое-какие продукты, девочка с жадностью поела, не дождавшись чая, выпила воды и стала засыпать. Я едва успел вместе с соседкой по вагону постелить ей на нижней полке, как она крепко уснула. Пришел кондуктор, укрыл ее вторым одеялом и молча постоял, вздыхая и теребя седеющий ус. Вздыхали и женщины, ехавшие рядом с нами, и в глазах у них светились и сочувствие, и любопытство. Я молчал — ни с кем и ни о чем не хотелось говорить. Вместо чая кондуктор разносил кипяток в стаканах с подстаканниками и чайными ложками. То ли я чересчур много спал до Москвы, то ли по какой другой причине очень долго не мог заснуть. Лежал на своей второй полке, сидел рядом с крепко спящей девочкой и вдруг вспомнил как она, когда мы вошли в вагон, сразу полезла на третью, багажную полку. Потом стоял в тамбуре. На станции вышел кондуктор с фонарем, отпер дверь и спустился на перрон. Я спустился вслед за ним. Никого не было.