Пересуды - Хьюго Клаус

Принято считать, что для достижения столь впечатляющих результатов положено много работать. Однако, судя по всему, процесс творчества у Клауса был естественным, как дыхание. Он абсолютно серьезно утверждал, что книги «пишут себя сами». Вдобавок он был компанейским парнем и умел получать удовольствие от жизни. Знал толк в еде и винах, а в жены и любовницы выбирал исключительно длинноногих красавиц (ярчайший пример — юная Сильвия Кристель, «Эммануэль», прожившая с Клаусом почти 7 лет и имевшая от него сына).

Впрочем, красавицы, скорее всего, сами его выбирали, очарованные обаянием таланта, юмором и непоказным мужеством. Последнее качество проявилось особенно ярко, когда Клаус вдруг обнаружил, что ему стало трудно работать, а врачи нашли у него начальную стадию «альцхаймера».

И Клаус не стал дожидаться конца, постепенно съезжая в слабоумие, но потребовал себе «легкой смерти». В 2008 году, находясь во вполне здравом уме, он удалился в мир иной.

«Я знаю, он хотел уйти достойно и красиво, — сказал один из его друзей. — Но смерть его — огромная потеря для всех, кто любит хорошую литературу, а он был одним из самых прекрасных поэтов в мире».

Книги Клауса, как правило, опираются на солидную реалистическую базу. Однако реализм этот своеобразен и соответствует реальности не более, чем реализм Джойса, Пруста или Фолкнера. Последним из этой троицы Клаус искренне восхищался, и влияние его творчества, в частности, на роман «Пересуды» легко видеть всякому, кто прочел хотя бы «Шум и ярость».

Клаус, подобно Фолкнеру, отдает повествование на откуп его персонажам, один из которых — не вполне адекватный юноша. Персонажей множество, есть даже один собирательный, «Мы», — общественное мнение, так сказать. Этот прием не только позволяет автору смотреть на происходящее со стороны, но и придает тексту большую объемность.

Но если у Фолкнера в «Шуме и ярости» время застывает, то в «Пересудах» оно, соскочив с оси, вылетает за пределы книги. Действие первой части романа происходит в середине 60-х годов прошлого века. Но прошлое не оставляет его героев в покое, оно властно вторгается в настоящее, и события, перетекая друг в друга, словно бы происходят одновременно, в каком-то неведомом «мартобре». Легко и непринужденно, буквально посреди фразы, Клаус уводит нас из деревни, где сосредоточено основное действие романа, то — во Вторую мировую, то — в джунгли Конго. Туда же неожиданно планируют обстоятельства и предметы из будущего — такие, как пистолет «Глок-35», к которому приценивается минеер Кантилльон и которого и через тридцать лет, когда писался роман, еще не существовало.

Клаус, собственно, никогда не стремился к тому, чтобы точно следовать фактам. «Всякая книга вранье, — отвечает он на вопрос интервьюера, много ли правды в его романе. — Писателю приходится врать. Когда пишешь книгу, пытаешься совершить чудо, сотворить новую реальность, только это никогда до конца не удается… Я полагаю, построить новую реальность можно только на основе выдумки… или снов». И — хитрая, хулиганская улыбочка: узнает ли оппонент скрытую цитату из Набокова? («…artists who fantastically re-create observed life…[119]»)?

Итак, читатель, берущий в руки роман Клауса, должен быть готов к погружению в особый мир, созданный весьма неординарным человеком. Даже если в основе романа лежат факты, интрига окажется, для придания ей большей достоверности, выдуманной, а ее герои и места, где они обитают, скорее всего, приснились автору.

Итак, место действия — Западная Фландрия, точнее — вымышленная деревушка Алегем (название образовано от фламандского слова «aal», что означает «жидкое дерьмо»). Отчего вдвойне забавно выглядит цитата из местной газеты, где автор называет Алегем «жемчужиной фламандской короны». В эту самую «жемчужину» возвращается старший сын семьи Катрайссе, Рене, проведший несколько лет в Конго и заболевший там какой-то неведомой хворобой… Но сперва придется пояснить для русского читателя, что Рене, собственно, делал в Конго.

В 50-х годах прошлого века бельгийцы предложили населению этой колонии план перехода к самоуправлению, включавший обучение населения страны (в которой всего несколько человек имели высшее образование). Но желающие поуправлять государством решили, что учиться не обязательно, объявили себя независимыми и создали полсотни политических партий.

Демократически избранный парламент оказался неспособен справиться даже с собственными вооруженными силами. Жизнь находившихся в стране европейцев оказалась под угрозой, и Бельгия, ради охраны населения, ввела в Конго войска. ООН объявила это «нарушением суверенитета» Конго, но бельгийцы обозвали своих военных «советниками» и перестали вмешиваться в местные проблемы. А 25-тысячная конголезская армия, лишившись белых командиров, занялась внутренними разборками, отчего страна погрузилась в хаос и стала распадаться.

Первой, при поддержке бельгийских наемников, откололась богатая полезными ископаемыми Катанга. Ее возглавил Чомбе. Другую окраину отхватил с помощью Китая, Кубы и СССР левый радикал Гизенга. Самый большой кусок территории остался за центральным правительством во главе с генералом Мобуту, казавшимся наиболее вменяемым, его-то и поддержали западные страны. ООН потребовала, чтобы Бельгия вывела из Конго войска, но бельгийский консул смог эвакуировать только солдат регулярной армии, наемники же, покинув Катангу, вернулись туда, как описано у Клауса, через соседние страны.

Они, собственно, хотели подзаработать. Справиться с ними силы ООН не смогли, родная Бельгия бросила «блудных сыновей» на произвол судьбы, объявив «дезертирами», и им пришлось действовать тайно (Рене вспоминает, как они пробирались по джунглям, нарядившись туристами, в цветных шортах и гавайских рубахах, пряча тяжелую технику в кустах).

В начале 1964 года вспыхнуло восстание «симба» (львов). Их вождю-маоисту Мулеле помогал Китай; здесь же отметился Че Гевара, проведший у «симба» несколько месяцев. В августе 1964-го «симба» заняли Стенливиль, захватив почти 2000 белых заложников, которых пришлось спасать бельгийскому спецназу объединившемуся ради такого случая с наемниками. После чего наемники уже никому больше не были нужны.

Клаус весьма ярко показал, как с ними разобрались на родине. А Рене и Шарль, воспоминая свои приключения, расцвечивают сухие исторические факты занятными картинками, включая милые детали вроде казни вымышленного вождя, списанной с убийства Мулеле, использования африканскими временщиками солдат-мальчишек и подробностей культа вуду.

Неожиданно читатель обнаруживает, что события в Конго таинственным образом сплетаются с событиями Второй мировой. Кажется, для жителей Алегема она все еще не прошла, не стала частью истории, как Первая мировая, в память о погибших в которой устраивается ежегодное Паломничество к Изеру. Может, и не прошла, и не только для коллаборантов, поддержавших Гитлера. Клаус рассказывал: «…когда в начале войны в Бельгию вошли немцы, все страшно обрадовались. До этого здесь стояли французские солдаты, они пьянствовали и не пропускали ни одной девушки, а немцы навели порядок…» Не стоит забывать и об антагонизме между фламандцами и валлонами, неудивительно, что дурень-почтальон, точно отражая настроение толпы, называет французский язык «языком врага». Забавно, что они же, при молчаливой поддержке большинства, нарисуют на доме Альмы черные кресты свастик.

Впрочем, и Вторая мировая, и Конго, и поразившая Алегем эпидемия неведомой болезни — лишь инструменты, понадобившиеся Клаусу, чтобы показать лицемерие любезных соотечественников, их назойливое внимание к чужой жизни.

Но — сильно ли отличаются алегемцы от своих европейских соседей, да и вообще от любого человеческого сообщества? Роман не зря перевели во многих странах мира: крошечная фламандская деревушка оказалась точной картиной по-дурацки устроенного общества. Вглядитесь в его «лучших представителей»:

— лицемер-священник — обжора и пьяница, не отказывающий себе в запретных сексуальных утехах;

— идиот-учитель, с умным видом изрекающий бессмысленные сентенции;

— мэр-коррупционер;

— нечистый на руку сенатор;

— бездарный врач, ни черта не смыслящий в медицине;

— бесчестный нотариус…

Чистый паноптикум. Однако жители Алегема делают вид, будто все идет, как положено. Все, что происходит в деревне, обсуждается в баре «Глухарь» (в оригинале — De Doofpot, «Горшок с Заглушкой»), где за закрытой дверью пересказываются сплетни, но «наружу» ничего не выходит. Наружу вообще выпускать ничего нельзя — чтоб «чужие» не увидели.

Такому обществу, чтобы спускать пар, жизненно необходим «козел отпущения». Сперва это место занимает Ноэль, младший сын Альмы, которого после падения с тандема дразнит вся деревня (кто-то из безымянных «Мы» лицемерно замечает: «…должны же люди как-то общаться с себе подобными: кого подразнить, а кого и трахнуть, правда?»).