Пересуды - Хьюго Клаус

Хватит.

О'кей Вы сердитесь на меня?

Нет.

Почему тогда не даете мне допеть?

Я не люблю музыки.

Алиса тоже не любит. Когда я пел в ванной, чтобы забыть, отгородиться от своей беды, ее это бесило.

Какая беда?

Беда, что я такой.

Хочешь послушать заключение психиатрической экспертизы по твоему делу?

Любопытно. Читайте.

Минутку. Дело триста двенадцать. Вот. «Подозреваемый обладает исключительной способностью сокрытия присущих ему отклонений от нормы».

Довольно бестактно с их стороны. Или нет?

Это значит, что ты лжешь. Все время лжешь.

Я?

Да. Не позволяешь нам добраться до сути.

А в чем суть?

В том, о чем мы тебя спрашиваем.

Все началось с Алисы.

Когда ты на ней женился?

Нет. У нас счастливый брак. Был. Все эти годы. Пока не случилось кое-что, сущая ерунда.

Когда?

Весной. Когда мне надо быть особенно осторожным. Весна нас пробуждает. Правда?

Мы с Алисой покупали продукты в супермаркете. Алиса расплачивалась в кассе, а я вышел с сумками наружу.

Девочка с желтыми, как солома, кудряшками подошла ко мне и спросила: «Который час, минеер?» Я хотел ответить: «Самое время подумать о будущем», но не стал говорить, чтобы она не решила, что я над ней смеюсь, и еще мне всегда странно, когда кто-то обращается ко мне «минеер», и я хотел поддернуть рукав, чтобы посмотреть на часы, но сумки мешали. Если бы я поставил их на землю, прислонив к ногам, все пошло бы по-другому, конечно, не без проблем, но то были бы другие проблемы.

Девочка оказалась сообразительной и увидела, что мне трудно подтянуть рукав. Она схватила меня за запястье, подвернула рукав и повернула мою руку к себе. Никому нельзя так со мной обращаться, кто коснется меня, должен быть наказан, но я сделал для нее исключение, ее рука, ее пальчики были прохладными, но обжигали. Меня бросило в жар. И я попробовал отдернуть руку, тому есть свидетели, но она не отлипала, все это видели, не отпускала меня и хохотала над моими неловкими попытками освободиться. Я поднял девочку, нет, сперва я бросил сумки на цементные плиты, потом поднял девочку, она стала вырываться, но чем сильней она сопротивлялась, тем крепче я прижимал ее к себе. А она кричала: «Дурак, дурак!»

Я знаю, ты не можешь соразмерять свою силу.

Не с ребенком.

Ты ведь поцеловал девочку. Это тоже видели свидетели.

Легонько чмокнул в шею. Потом прибежала мать и вырвала ее у меня. Она звала полицию, пинала меня. Расцарапала мне ногтями лицо, на носу шрам остался. Я пытался держать ее на расстоянии и вдруг потерял сознание, со мной такое бывает три-четыре раза в год, и упал на огромные бетонные плиты. Когда я очнулся, вокруг собралась толпа веселящихся покупателей, только одна старушка кричала: «Дайте ему воздуха! Дайте ему воздуха!»

А Алиса все это время, пока не приехала «скорая помощь», стояла за стеклянной стеной супермаркета между рекламой пудинга и рекламой «тойоты». Замерев на месте. Смотрела на меня. Тут-то и прячется суть. Суть сути.

Тут-то я и вышел из берегов. С тех пор жизнь вышла из берегов.

Я думал, она вышла из берегов после случая с Патриком Декерпелом.

Нет. Декерпел был вторым. Но в его случае имело место законное возмездие. Даже если Декерпел пальцем не тронул эту девочку, Флору Демоор, и никогда ее не встречал, все равно он был виновен. Так как намеревался совершить это. Я легко читал намерения на его лице. И на лицах его ученых приятелей.

Что совершить?

Сексуальное надругательство над лицом, находящимся в бессознательном или беспомощном состоянии, или над психически неадекватным, или над ребенком. Так сказано в законе. Так или нет? И правда или нет, что число сексуальных преступлений против детей растет?

Согласно статистике — нет.

Я читаю это на их лицах, когда иду по улице. Эти палачи гуляют на свободе. Прокурор не хочет затягивать процесс, суды низшей инстанции объявляют себя некомпетентными. Нет, Декерпел, номер два, справедливо лежит там, и жирные белые черви копошатся в его кишках. Больше ни слова о нем! Довольно!

Не кричи, Ноэль.

Юдит разговаривала по телефону, по-английски. Она должна была ехать в Кенсингтон. Сказала, теперь мы не скоро увидимся. Отдала мне половину своих денег, банкноты по десять тысяч франков. Хотела пожарить мне картошки. Я сказал, для смеха, что хочу кускус. Она не рассмеялась. Ее переполняла близкая разлука. Словно она уже сидит в поезде, а я стою на перроне. Двери закрылись, и мы машем, машем друг другу, а поезд все никак не трогается, мы снова и снова говорим друг другу «adieu», а поезд продолжает стоять. Что еще сказать друг другу? Что в Сибири нашли скелет мамонта. Что-то такое.

Я просил ее взять меня с собой.

— Проси меня о чем хочешь, я все сделаю. Если это не противозаконно.

— А почему ты помог мне с нотариусом? — спросила.

— То было по твоему закону. Око за око.

Она забеспокоилась. Хотела оставить себе несколько грамм кокаина на завтра. Потом передумала.

Минеер Блауте, а может человек существовать без тела?

Сейчас я не могу думать об этом, Ноэль.

Я думаю, может, потому что если бы мой брат Рене, упаси Боже, попал в какую-то западню и умер, то все равно продолжал бы жить в моей голове. Он, мой брат, и в ваших мозгах жив, да? И Юдит будет жить, пока я не перестану дышать.

— Я знаю, ты все можешь, — Юдит сказала. — Я это сразу поняла, когда тебя увидела.

— И я понял, что ты это увидела.

И хотя она меня не просила, я рассказал ей об Алисе и Карамель. Я-то думаю, ей это было ни к чему, ее занимала только «Армия освобождения», но мне не хотелось иметь от нее секретов.

Ты ей рассказал, где находится Алиса?

Нет. Она мылась в ванной.

Алиса?

Нет, Юдит. Я сидел на краю ванны. Она мылась, как будто была одна. А я сушил ей волосы феном. И рассказывал, как в день соломенной девочки у супермаркета Алиса вернулась домой очень поздно. Похоже, один из ее любовников порвал с ней, она пришла раскрасневшаяся и какая-то странная.

— Как дела, парень? — спросила, и я сказал:

— Могло быть и получше, но вообще-то терпимо.

— Терпимо, — крикнула. — А ты спроси, терпимо ли это для меня. Стоит оказаться среди людей, и я понимаю, какая у меня с тобой собачья жизнь. Как будто меня не существует. Моя жизнь проходит, словно она мне не принадлежит. Что я тут делаю с тобой? Лучше бы мне умереть.

— Об этом можно позаботиться, — пошутил я.

Но она не засмеялась.

— Вот и позаботься.

— Ты пьяна.

— Ну и что?

Обвила руками мою шею, поцеловала. Я почувствовал, как ее язык тычется мне в губы, и подумал: как летучая мышь. Рене, мой брат, подмигнул и усмехнулся, не зло или смущенно, но понимающе, как человек, через чьи руки, когда он служил в Африке, прошло множество женщин. Пропал, испарился.

Алиса завела музыку. Джерри Маллигэн, Makin' Whoopee.

Ей хотелось танцевать. Она вела. С этим я ничего не мог поделать.

Двигалась беспорядочно, махала руками, вертелась и прыгала, из-за этого я с размаху наступил на заводную мышку Карамель. Очень больно, я сделал неверный шаг, шлепнулся на софу. Алиса радостно завизжала:

— Аполло шлепнулся на яйца!

Наверное, вы не знаете, но в деревне меня дразнили Аполло.

Или Гога Поло.

Тоже.

И что потом?

Я сделал это. Она сама напросилась. Заказала сама себя. Я даже не раздумывал. Мне не пришлось сильно сжимать ее горло, большие пальцы с легкостью прошли в глубину. Мясники говорили: «Ноэль не умеет соразмерять свою силу». Она захрипела, забулькала, закашлялась, из нее потекла кровь с водой.

И где теперь Алиса?

В замке. Окна как в церкви, но без стекол. Полы покрыты голубиными перьями и пометом. Под песком и камнями. И Карамель лежит там, у нее на руках. Ей просто не повезло, Карамель, она попалась мне под ноги, когда ее хозяйка умирала в моих руках. Она вертелась, лизала теплую кровь, вытекавшую из Алисы, у нее как раз начались месячные. Мне стало неприятно, и я прикончил ее. Она тихонько пискнула. Ей приснилось, что она умирает. Из-за этого я так расстроился, что в ту же ночь съел все кошачьи консервы, какие оставались в доме.