Пересуды - Хьюго Клаус

Юдит не слушала мой рассказ. Не знаю, о чем она думала. О поездке в Англию, о воинах, сражавшихся за Коран или против Корана, о Рашиде и последних граммах кокаина, о своих трех отцах. Зачем ей вообще понадобился отец? Чтобы спросить его, как жить дальше? Как будто человек начинает понимать, в чем смысл жизни, только когда становится отцом. Она ведь могла и меня спросить, а я не знаю даже, как жить мне самому.

Юдит надела розовый купальный халат Анжелы. Он велик ей, получилось вроде магометанской джеллабы.

— Еще одну ночку поспать, — сказала и улыбнулась. Почему я не погладил ее, не поцеловал? Мой вечный, неоплатный долг.

— Останься.

— Мне запрещено.

— Кем? Теми дурнями-от-Бога? Дурнями-без-Бога.

— Нет, — сказала. Запустила пальцы в свои свежевымытые, ароматные волосы, и, скорчившись, застыла, словно преодолевая боль. — Мамой, — сказала глухо, выпрямилась и закурила джойнт.

Тут-то я и узнал, что сделали Кантилльон с нотариусом.

Юдит и Неджма были отправлены в Алжир на самолете компании «Сабена». Сперва все было хорошо, в своей деревне они попали под покровительство торговца оружием. Затем его автомобиль взорвали вместе с ним. Разумеется, не известно, кто это сделал. И вся деревня отвернулась от Неджмы. Соседи с ней не здоровались. Юдит много ездила, иногда, за ней следила тайная полиция.

Соседи доносили властям, что не слышат голоса Неджмы в отведенные для молитвы часы. Ее предупредили, и она пообещала, что будет молиться и почитать только одного Бога.

Соседи говорили, что Неджма носит под своими черными юбками кружевные черные трусики, как проститутка. Неджма говорила, что они напоминают ей счастливые времена в баре «Tricky».

Затем властям понадобилась Юдит, где она находится, в каком заговоре против государства участвует. И почему Неджма дала дочке еврейское имя. Неджму посадили в клетку. Сто градусов по Фаренгейту днем, шестьдесят ночью. Она едва могла двигаться в своей клетке. Мышцы атрофировались, понос не прекращался, десны гноились, волосы выпадали прядями.

Ее стали бить автомобильной антенной. Подносили к волосам паяльную лампу, волосы загорались. Потом, во время лунного затмения, когда луна прячется от стыда за грехи людей, ее убили. Утром ее отрезанная голова валялась в сточной канаве. В солнечных очках, потому что у нее больше не было глаз, а в рот ей затолкали ее кружевные трусики.

Почти час пролежала Юдит в кровати Анжелы, я обнимал ее. Молча. Потом она решила, что я задремал, осторожно встала и пошла на кухню, принять остатки кокаина. Я слышал, она вздохнула с облегчением. Я слышал, она засмеялась.

Меня разбудили колокола Синт-Баафс. И свист чайника.

— Вставай, засоня! — сказала Юдит.

На ней была нейлоновая ночная рубашка с оборками, та самая, разрисованная яркими павлиньими перьями. Она включила ТВ. Повар рассказывал, как тушить телячьи ножки с грибами и мелкими луковками. В его речь вклинился голос Юдит:

— Тебе сделать яичницу из двух яиц или из одного?

— Из двух, — крикнул я, еще не до конца проснувшись.

Продолжай.

Я услыхал резкое шипение, потом жуткий крик и стон. Я не мог поверить, что это кричит Юдит.

Мне показалось, вспыхнула молния. И я машинально стал считать и досчитал до семи, как будто ожидая вслед за молнией удара грома.

Вдруг запахло барбекю. Я выскочил на кухню, так быстро, что стукнулся локтем о косяк. Там стояла Юдит со сковородкой в руке. И смотрела на меня огромными, испуганными глазами. На ней ничего не было, нейлоновая рубашка исчезла. Остались обгорелые голубые, оранжевые, красные лоскутки, прилипшие к ее коже. Пламя газовой горелки, перекинувшееся на рубашку, она пыталась потушить сковородкой.

— Я жутко испугалась, — сказала она на удивление спокойно. — Это было так быстро, так горячо.

Я спросил ее: больно?

— Немножко.

— Я думал, ты опрокинула фритюрницу, — сказал я. И подумал: может, окатить ее водой? Увидел столовый набор: масло и уксус. Нет, масло нельзя. Или можно? Масло от загара?

И тут Юдит потеряла сознание, совсем как я. Медленно сползла вдоль кухонного шкафчика, коленки вместе, и свалилась на бок, девчонки этому с детства обучаются.

Я был в отчаянии. Вдруг понял, что никого не знаю. Позвонил в магазин «Феликс». Ответил минеер Феликс. Сказал, что пришлет Карлушу. «По какому адресу?» Адреса я не знал, зато его знает Карлуша. Он обещал прислать Карлушу в конце дня, и только потому, что это моя просьба, сказал, он надеется, что я больше никогда не позвоню в рабочее время.

Юдит поднялась. Морщась от боли. Стала, плача, отдирать остатки нейлона. Павлиньи перья на плечах и животе, словно островки красивой, неоконченной татуировки, под ними пузыри.

— Теперь не удастся поехать в Англию, — сказала.

Я рванул ручку входной двери так, что она распахнулась. На площадке стоял магометанин. Он низко поклонился. Турок в сдвинутой на затылок вязаной шапочке.

— Дверь сломалась, — сказал он.

— Я знаю.

— Анжелы нет дома.

— И это я знаю.

— Полицию не надо вызвать?

— Не надо.

Я дал ему десятитысячную банкноту.

Он попятился и, кланяясь, спустился по лестнице.

Я нашел масло от загара, фактор шесть. Но не посмел дотронуться до Юдит.

Надо было что-то делать. Она кричала от боли. Приласкать ее. Лучше боль, чем ничего. Я должен был взять ее, даже если это сто раз запрещено законом и наказывается пожизненно. Пожизненным чувством вины.

Она что-нибудь говорила об Англии? К кому она должна была ехать?

Она едва могла говорить.

Мы сидели друг против друга. Она глотала мои пилюли валиума.

Спросила, похожа ли она на маму. Я сказал, что не был знаком с ее мамой. Только слышал о ней.

— И все-таки похожа, — сказала упрямо.

— О'кей.

— Где была твоя свадьба?

— В мэрии Алегема.

— А где ты провел праздничный вечер? Двенадцатого октября?

— В нескольких кафе, в «Глухаре», в «Дерби», в «Фантазии»… Дальше не помню.

— В баре «Tricky».

— Вряд ли. Не люблю блядей.

— Ты провел ночь в баре «Tricky».

— Кто?

— Ты. И твоя невеста, жена, Алиса. И еще один человек. И этим человеком была Неджма. В тот день Неджма забеременела. В тот день, двенадцатого октября, у нее было три клиента. Один из них был избран. Сладчайший.

— Невозможно.

— В спальне Луи XVI, которую Камилла обставила по фотографиям из «Всеобщей истории искусств»…

Странно. А ведь мне иногда снятся не стаи собак, а роскошная комната, кремовые стены, кровать с балдахином, на которой лежат две женщины. Белая и смуглая. Обе целуют меня. Я им это позволяю. Время летит. А мне все мало. Я ласкаю их, но мне немного неловко. И я говорю с ними тоненьким голоском малыша, каким я говорил до того, как разбился: «Одна женщина у меня из ванильного мороженого, другая — из шоколадного».

Тут Юдит стала умирать. Он кричала так громко, что мне пришлось закрыть ей рот мокрым кухонным полотенцем.

Потом я позвонил в службу помощи, телефон 900, и попросил их найти вас. Потому что вы меня лучше всех знаете.

Минеер Блауте.

Да, Ноэль.

Я, что ли, этот… серийный… серийный… ну, о которых газеты пишут?

А кем еще ты можешь быть?

Я хочу быть собакой, которую уничтожают, если она хоть раз попробует человеческого мяса. Меня нужно уничтожить.

И это все?

Это все.

Послесловие

Хьюго Клаус и его роман «Пересуды»

Хьюго Клаус, самый известный в мире фламандец после Тиля Уиленшпигеля, родился в апреле 1929 года в самом знаменитом городе Западной Фландрии, Брюгге. Чтобы родиться в таком городе, надо быть поэтом. И Клаус им стал. А еще — художником, драматургом и режиссером. А еще — переводчиком Сенеки, Шекспира, Марло, Оскара Уайльда, Лорки. А еще — прекрасным прозаиком.

Клаус был блестяще образован, знал не меньше семи иностранных языков, друзья называли его «последним представителем эпохи Ренессанса». Но почти всему, что знал, он выучился сам: школу бросил в пятнадцатилетнем возрасте, год или два обучался в гентской Академии искусств и, наконец, выпустил свой первый роман — в двадцать один год.

За полстолетия творческой жизни Клаус опубликовал 150 книг, их перевели в двадцати странах мира, число переводов перевалило за сотню. Он получил больше 50 литературных премий, не только в Бельгии и Голландии, но и в Америке, Франции, Италии и других европейских странах. Это неудивительно, его книги — мастерски написанные, лишенные малейших признаков «политкорректности» истории о том, что волнует людей во всем мире: об уме и глупости, таланте и бездарности, любви и ненависти, силе и слабости.