Потрясение - Лидия Юкнавич

Астер выдергивает капельницу, и катетер повисает и болтается, как пуповина. У него течет кровь, но немного; он зажимает ранку рукой. Он не знает, сколько уже пробыл в цистерне, поэтому поворачивается к ближайшему соседу и спрашивает. Сосед начинает плакать. Астер больше ничего у него не спрашивает.

Когда пришла облава, Астер стоял на кухне и готовил рагу. В тот день в окно он увидел, что зима достигла своего пика и вскоре им придется придумывать, как согреться, призывать на помощь все свое воображение и использовать все ресурсы, чтобы выжить. Разводить костры в переулке и греть кирпичи. Заворачивать их в полотенца и класть под одеяло на ночь. Прокладывать слои одежды газетами, картоном или целлофановыми пакетами.

Только бы не было припадка.

Он помнил, что видел снег – первые хлопья, те еще не падали, а разлетались в разные стороны на ветру. На стене на кухне висело на гвоздике красное пальтишко Лайсве. Когда пришла облава, она не успела его схватить.

Как дочь выживет без пальто?

Выследили ли они ее? Нашли ли? Проникли ли в потайной ход под раковиной на кухне, спустились ли по лестнице следом за ней? Ему кажется, что сердце его не выдержит, что оно пластинируется в груди и станет похожим на восковое яблоко. Нашли ли ее волосы там, где тоннель резко сворачивает в сторону? Нашли ли едва заметные следы крови? Ударилась ли она головой, пытаясь ползти как можно быстрее, так быстро, как только умели ее руки и ноги? Оцарапалась ли о стену, оглядываясь и высматривая меня позади – не ползу ли я следом? Нашли ли они хоть что-нибудь? Может, ботинок?

Или один из ее драгоценных предметов?

В паре коек от него заплакал еще один задержанный, ребенок. Мальчик; он едва вышел из младенческого возраста, но его пропорции уже немного изменились, как бывает у детей, когда те растут. В этой цистерне слишком много детских сердец, слишком много детей, навсегда канувших в воду. Астер подходит к нему, садится рядом, обнимает тонкое тельце и баюкает его.

Все, что ему известно о нежности, он узнал от своего друга Джозефа Теканотокена.

– Вы с моим внуком ровесники, – много раз говорил ему Джозеф. Джозеф, взявший его под крылышко, Джозеф, на чьем лице было больше дорог, чем на карте, Джозеф, чей отец и дед не были канадцами и не были американцами, а ездили из Канады в Америку и обратно в поисках работы; Джозеф из народа хауденосауни, включавшего в себя шесть племен, Джозеф из семьи потомственных высотников, что построили самые знаменитые здания и мосты в этом городе. Джозеф, могавк в восьмом поколении, ходивший по балкам на высоте птичьего полета, как и семь поколений его предков.

Джозеф, пропавший после облавы.

Знай Астер, кем были его предки, он рассказал бы Лайсве свою историю. Ребята, с которыми он работал на строительстве дамбы, приняли его к себе, потому что он выдумал историю о своих предках, но на самом деле Астер не знает, кем они были. Может, он просто человек без рода без племени, сварщик на крупной стройке, живущий в этом городе нелегально и пытающийся прокормить дочь.

Она хотела знать, кто она. Но ему было нечего ей рассказать.

Он гладит тонкую спинку мальчика. Плач ребенка тонет в глубоководных звуках.

Астер ощущает покалывание в стопах. Воздух на дне цистерны давит со всех сторон. У него болят уши, руки и ноги словно налились свинцом. Неправда, что высотники не боятся высоты; он-то знает. Им просто нужна работа, и они готовы делать то, что другие не хотят.

«И в прошлом, и сейчас», – всегда напоминал ему Джозеф. Сердце Астера сжималось, когда он ступал по железным балкам. На кончиках пальцев словно поселялись сотни живых бабочек. Ноги немели. Но стопы сами находили балку.

– Астер, – часто говорил ему Джозеф, – ты мог бы ступать по балке с закрытыми глазами. – И добавлял: – Но не будь дураком, не закрывай глаза, ладно? Только этого не хватало.

Кем становятся мужчины, потерявшие отцов? Матерей? Дочерей?

Ощущает ли эту пустоту его сын, потерянный мальчик, что до сих пор где-то там, в мире?

Мальчик в его объятиях – тоже чей-то сын – перестает плакать.

Девочка из воды и плач отца

Я знаю, что отец уже почти всплыл на поверхность. Я чувствую его своим брюхом. Бал научил меня выстраивать карту, ориентируясь на брюхо и звезды.

Я знаю, какое течение вынесет меня туда.

Отец наверняка ломает голову, что со мной случилось. Но этот вопрос давно не дает ему покоя, еще с тех пор, как я впервые нырнула за матерью.

В тот день, перед тем как нырнуть, я услышала его плач. Поэтому я знаю, как отыскать его сейчас – в его теле до сих пор звучат отголоски этого плача.

Не знаю, сколько мне сейчас лет. Да это и неважно. По ощущениям я где-то в середине жизни. К тому же, в брюхе кита времени не существует.

Не знаю, реальны ли мои воспоминания и истории, что рассказывала мне мать, или с тех пор, как я начала переправлять предметы и путешествовать сквозь время, у меня в голове все перепуталось. Я точно знаю, что, когда мать с отцом повстречались, она изучала якутский язык и народы, живущие в ледяных сибирских лесах. Отец не знал, были ли у него среди якутов родственники, но те вели себя как родные люди. Они были к нему добры. Не относились к нему или к нам как к чужакам. Помогали отцу ухаживать за матерью, когда та вышла из тюрьмы.

Так что, может быть, истории, хранящиеся в моей голове, рассказаны мамой, а может, людьми, с которыми мы там встретились; возможно, они смешались с отцовскими рассказами. А может быть и так, что истории множатся, накапливаются по мере того, как я своими глазами вижу животных, деревья, предметы и воду, и повторяются, накатывая, как волны.

Я знаю одно: говоря «я помню мать», я могу подразумевать что угодно. Говоря «когда-то у меня был маленький брат», я могу подразумевать что угодно.

При перемещении сквозь временные порталы с запада на восток течение быстрее всего близ Антарктики, как когда плывешь на корабле.

Дороги, соединяющие здания и города, непохожи на реки и океанские течения. Построенные человеком трассы не ведут в