Воспитанник Шао.Том 1 - Сергей Разбоев

Чан живо кивнул головой в знак согласия.

— Значит, для нас удобная альтернатива та, которая увязывает событие с тем, что агента на территории Поднебесной не имеется?

Шеф удивленно вскинул брови, выпрямился.

— Что я слышу, полковник? В вашем голосе нотки раздражения. Это усталость или еще что?

— Трудно разубеждать в чем-то неприемлемом для нас, — голос Чана звучал непривычно зло и настойчиво. — Первое: его еще никто не видел, не опознал.

— Как сказать, — вставил генерал, но офицер не обратил внимания на прямой выпад начальника.

— Второе: я далеко не сентиментальный человек, но агент мне симпатичен, и именно своей непреклонностью. Именно дерзким отстаиванием того, что он имеет в себе, что мы так успешно скрываем на протяжении всей жизни от себя и других. Столько недель, но он не сдается. Он знает, куда идет, верит в себя. Как мы марионеточны в сравнении с ним. В делах общественной значимости мы, конечно, выше его, но это от должности. Нам не сравниться с ним в чистоте человеческой. Не захотел он быть тем, к чему готовили его, и баста. Пошел сам лицезреть жизнь, как она есть. Что всколыхнуло его серое, как мы считали, сознание? Что подняло его на протест? Что повело его в люди? Что ищет он там, среди них, этот малограмотный схимник, кроме бойцовских качеств ничем не отличающийся? Пришло время — встал, пошел. Не оглядывается, не боится. Этим он дорог мне, как частица той наивной искренности, сопровождает нас только в детстве. Пустынный цветок, который поднялся до величины видимости. Конечно, будь он с головой, будь опытней в житейских делах, он сделал бы все иначе. Пусть с той правдой, что сейчас в нем, но она уже не выглядела бы такой чистой и свежей. Все просто и вместе с тем наивно возвышенно. Столько недель непрерывных потрясений, но он из всего этого сохранил в себе силы, голова у него ясная. Какой характер! Какая воля! Все на уважительном уровне.

Генерал мечтательно улыбнулся. И, хотя усталость взгляда придавала всему облику строгость и суровость, все же многое отдельно откладывалось в нем положительными штрихами.

— Остановитесь, мой любезный психолог. Не отнимешь у вас дара агитировать. Все думаю, как это вы в разведку попали. Наставник, педагог — и на такой черной работе. Парадокс! Или, может, тоже своя логика была? Не сидеть же только мерэавцам и прохиндеям на ключевых постах. Но, — генерал наставительно поднял руку, — видите ли, полковник, я при всем желании не имею права увязывать ваши рассуждения с предположениями глубинного характера. Моя должность — тоннель связи от спецслужб в политику, в верха исполнительной власти. Там не до литературы, не до высоких материй. Там сухая интрига — кто кого. Со своим грохотом фанфар и лязгом речей. Там все на нервах, на костях, на крови. Там чисто то, что сильно. Возвышенно то, что убедительно и дает свои дивиденды. Поймите, я не могу идти на поводу пусть личных, но недостаточно точных измышлений с отчетом к высшим инстанциям. Оттуда они совсем не так смотрят. Что им до кого-то, если собственное благополучие подобно качелям. Не тебе, Чан, рассказывать о низости чиновничьей карьерной кухни. Но, если вы лично сможете в комиссии по иностранным вопросам убедить тамошний анклав, я немедленно издам приказ о прекращении всяких действий против агента сразу же после вашего выступления. Сам лично прослежу за выполнением такового.

Чан понимающе расслабился.

— Простите мое некоторое отступление от сути. Просто я лично не хотел бы входить в какие-нибудь серьезные трения с монахами — они немало помогали нам — и не горю желанием заявлять им о своих противоположных намерениях. И им, и нам выгодней, чтобы монах оказался за пределами метрополии.

Шеф понимающе покачал головой.

— Хорошо тебе, Чан, разговаривать, со мной. Никакой угодливости. Что думаешь, то и говори. Старик выслушает. Сочувствие проникает в его покладистую душу. На него можно воздействовать. Он будет не так тверд после увещеваний подчиненных. А кто задумывался, каково мне там, средь надменных масок, карьеристских душ и эгоистичных мыслей. Да и не дойдет ли до них вредная информация иным путем, в обход нашей цензуры?

— Если информация бездоказательна, то на веру ее никто не примет. Даже самый авантюрный руководитель.

— Но если дойдет? В каких штанах мы останемся? Конечно, меры предосторожности мною приняты. Но как оставить в стороне майора Виня?

Чан слабо приподнял брови:

— Винь не тот, на кого Теневой может рассчитывать.

— Все равно доносчик.

— Болтун он, а не доносчик.

— Но он уже давно сует нос туда, где полномочия его заканчиваются задолго до подхода к исследуемому месту. Я убедился, что вот эти рапорты побывали сначала в его руках и в руках некоторых лиц, которые играют не последнюю скрипку в наших судьбах. Насколько это оказалось недальновидно с их стороны, вы сейчас убедитесь. Только благодаря нерасторопности и вязкости ума Виня мне удалось доказать, что до сего момента неудачей с неизвестным (хотя министры настаивали на формулировке неизвестного, как агента русских) мы полностью обязаны бетонной голове майора. Он не кадровик. Дальше приказано делом заняться нам. Как это вы себе представляете, решайте сами. Ваши убеждения я уже знаю и думаю, что у вас может что-нибудь случиться. А для своего успокоения познакомлю с некоторыми наиболее характерными донесениями, которые живо натолкнут вас на отдельные детали и определят дальнейшие действия.

— Для нашего спокойствия, — неожиданно, с некоторой задержкой в голосе добавил Чан, — необходимо изолировать газетчиков.

— Будьте спокойны, полковник. Я сам их боюсь, потому и принял надлежащие меры. Газетные крысы любому биографию испортят. Это у них в крови. Так вот, — шеф сел удобней, облокотился локтями о стол, и взял первый рапорт. — Здесь к каждому донесению приложена пояснительная записка, свидетельства очевидцев, которые и составляют самую живую, необходимую часть происходящего. Из всего этого количества я отобрал те, которые прямо наводят на мысль, что данное могло быть совершено в большей степени искомым агентом и никем другим. Девятый день. Скрупулезно проанализировав эти, сейчас уже малозначащие бумажки, я пришел к выводу, что они опаздывали к моему столу в среднем на сутки—двое. Вот работаем… — генерал мельком взглянул на успокоенного Чана. — И сейчас, чем дальше монах от Пекина, тем с большей задержкой приходят депеши. Замечаете, как дружно работает наше управление, если в нем незримо появляются теневые начальники? И это несмотря на мое категоричное распоряжение. Кое-кто поплатится местом. Субординацию, приказы еще никто не позволял отменять. В своем аппарате хозяин я, и терпеть двоеслужество не намерен.

Он встал, подошел к карте Китая.

— Определяйте, — продолжил, не глядя на Чана. — Шанхай, плюс сутки—двое. Вопрос банальный, с упреком к разуму. Но кто сейчас более менее достоверно скажет, где беглец? В Ханчжоу, в Нинбо, а может быть, в Вэньчжоу, или, если считать, что фортуна также добротно дует в парус, то, наверняка, его стылые глаза приглядываются к проходам к Фучжоу.

Отошел от карты. Как-то вся усталость и передряги последних дней резко проявились в нем сейчас, и к столу он уже подходил не так, как выходил из-за него. Старческое брюзжание, подрагивающие губы, сгорбленная осанка — все явно говорило о нервной усталости генерала. Глубокие складки над бровями, сеточка морщин у краев поджатых губ выявляли долгую борьбу с самим собой и с теми внешними раздражителями, которые надолго выводят из равновесия даже такие сильные характеры, каким обладал начальник. На ходу размышляя, ясно понимал, что не так-то просто довести до сведения отделов на местах сущность приказа; слишком далеки они от центра не только, географически, но и просто в житейском понимании своей работы, долга. Он тяжело сел.

— Приказ мы, конечно, отдадим, — говорил вроде бы как в открытую дверь. — Наши агенты найдут его. Но спецгруппы просто не успеют занять исходные позиции. Непостижимо быстр юнец. Для небольших групп нужно точное определение места. Но, упустив сутки, гадай, где и куда будет нести свои стопы отшельник. Вероятней, что после Шанхая крупные города будет обходить. Над нами висит меч наказания. И он не замедлит обрушиться, если мы не так повернемся… Самое неприятное в этой истории то, что никто прямо не требует исполнения и соблюдения обычных формальностей. Нет. Просто удивляются, почему так неловки наши службы, почему позволяем иностранным агентам шнырять по территории страны, допускаем жертвы и прочее. Чем скорее мы покончим с этим делом, тем спокойнее для наших душ, — генерал зябко поежился, устало потер веки. — Что это я в меланхолию вдаюсь. Слушай меня, Чан! Не основе вот этих казусов неплохо прослеживается путь агента, что лишний раз доказывает неопытность использования имеющихся материалов майором Винем. А Ведь он, по моим размышлениям, впал в идиотизм и действует вопреки фактам. Возможно и то, что на примере с монахом известные лица желают убедиться в нашей лояльности, — с этими словами шеф внимательно посмотрел на подчиненного. Поморщился. Махнул рукой. — Единственное, в чем преуспели на местах, так это в красочном описании неуспехов. Но и aгент, похоже, мало боится кого, раз без всякого расчета рубит концы.