Опыт путешествий - Адриан Гилл

Официант рассматривала сдвоенную коляску примерно так же, как французский полировщик мебели — газонокосилку на обеденном столе, и со всей возможной вежливостью попросил разрешения отставить ее куда-нибудь в сторону. «Но она же никому не мешает, — возразил я. — Она не загораживает ни проход, ни пожарный выход». «Да, но ее все равно нужно убрать». Я понял, что возражение официанта в этом прянично-хрустальном раю кофе и пирожных носило скорее эстетический, а не практический характер. «Однако, — добавил я, — в коляске лежит пара младенцев». «Ах да», — безнадежно сказал он, понимая, что на этом наш разговор заканчивается, но не совсем понимая почему.

Вена недружелюбна к детям. И не к ним одним. Она не испытывает дружеских чувств вообще ни к кому. Нежная и любовная гуманность отнюдь не венские черты характера. Если вы внимательно взглянете на венцев, занимающихся своими повседневными делами, то поймете, что они не очень человечны и не особенно теплы по отношению друг к другу. Да, они вежливы, имеют отличные, слегка накрахмаленные манеры, которые крайне приятно видеть, приехав из социального климата насильственного и моментального дружелюбия и разговоров ни о чем. Продуманная формальность этикета — настоящее благословенное освобождение. Но как только вы выпадаете из-под власти напряженного и напускного дружелюбия, вы сразу забываете, что это такое.

В венских ресторанах нет дресс-кода — это и не нужно, так как дресс-код существует у города в целом. Хотя это и считается достаточно эксцентричным, но представители обоих полов часто носят деревенскую одежду — меховые украшения на фетровых шляпах, напоминающие свиную задницу, два ряда роговых пуговиц, милитаристско-фетишистские атрибуты из козлиной кожи и безделушки, сделанные из резного рога. Мне удалось найти старый ювелирный магазин, специализирующийся на продаже зубов, обрамленных серебром. С одной стороны, это кажется красивым, а с другой — уродливым до судорог в промежности. Это ощущение возникает при описании многого в Вене. Ничто не может подготовить тебя к бессвязной какофонии из холодной мраморной ругани и истерического, чуть ли не психического смеха. Здания будто опускаются ниже и хитро смотрят на тебя. А потом принимаются издеваться над масштабами. Все начинается с бесчеловечного предположения о том, что все вокруг должно иметь размер XXL. Достаточно взглянуть на железнодорожный вокзал с его семнадцатью платформами, выстроенный в классическом муниципальном стиле. На тот невероятный Вавилон пьедесталов, колонн, пилястров и всяких там наличников, будто обсыпанный из мешка кондитера-великана фигурками и картинами, вызывающими ассоциации, не приходящие в голову даже страдающему без секса отшельнику. Обнаженные ангелы борются с двухголовыми орлами и полулюдьми-полурыбами, голые бодибилдеры лупят пастухов и попадают в челюсти аллигаторов, в небесах играют духовые оркестры, а напоминающие чирлидеров валькирии скачут по крышам. Какой-то безудержный рог изобилия обнаженных тел — эпатажных, веселых, мускулистых.

Жители Вены одеты достаточно консервативно, но ярко. Пожалуй, это самые чопорно-полированные люди в Европе. Кажется, будто над их головами висят мультяшные облачка с картинками, изображающими безудержные оргии и пьянки (но нарисованные в стиле барокко). Нет ничего удивительного, что Фрейд пришел к идеям либидо, эго и психоанализа именно в Вене. Это не совпадение, даже сам Фрейд утверждал, что совпадений не бывает. Остается лишь догадываться, как могла бы выглядеть психиатрия, если бы он жил в Белфасте или Бельгии. Вена выглядит так, будто постоянно пытается что-то себе доказать. Она живет на стероидах гражданственности. Где-то империи были крупнее, а денег было больше, армии чаще побеждали в сражениях, но никто другой не доказывал себе собственной значимости со столь грандиозным пылом. Но самый потрясающий и трогательный объект, который мне довелось видеть в Вене, был крайне простым и современным. Думаю, он не нравится венцам и вызывает у них больше всего возмущении: я говорю о «Каменной библиотеке» работы Рэйчел Уайтрид — памятнике погибшим австрийским евреям.

Вена всегда находилась на переднем крае Европы, выступая линией обороны против оттоманов, гуннов и коммунистов. Она представляла собой точку опоры и, несмотря на своеобразное понятие о честности и снобизм с поджатыми губами, смогла создать массу поразительных произведений культуры, больше чем любой другой европейский город. Я говорю не только о музыке, но и о науке, философии и искусстве. Сецессионисты Климт и Шиле, писатели Иосиф Рот, Рильке, Артур Шницлер (отправленный в тюрьму за свою бескомпромиссно сексуальную пьесу La Ronde[185]), венские социалисты и эссеисты-утописты, Леопольд фон Захер-Мазох, написавший «Венеру в мехах» и подаривший миру свое имя для обозначения такого явления, как мазохизм. Захер-Мазох: полуторт, полушлепок… Как это по-венски!

Несмотря на всю монументальность зданий, город имеет вполне человеческие размеры. Практически до всех углов можно дойти пешком. Зимой улицы наполнены густым запахом имбирного печенья и глинтвейна. Витрины магазинов скалятся и переливаются разноцветными сладостями, тортами, шоколадками и сладкими украшениями в форме посоха Санта-Клауса. В городе до смешного много магазинов нижнего белья, манекены в которых выглядят столь же вызывающе, как декорации в стиле барокко. Внутри венских домов всегда жарко, поэтому часто можно видеть женщин, кутающихся в меховые шубы, под которыми минимум одежды.

Несмотря на всю цивилизованность, основной дар, который подарила Вена человечеству, — это кафе. Свой вклад внесли и кофе, оставленный оттоманами, и шоколад, подаренный испанской ветвью Габсбургов. Вена изобрела самое совершенное место досуга во всей человеческой культуре. Кафе распространились по всему миру: вы можете посидеть в кафе везде, начиная с Гималаев и заканчивая оазисами Сахары. Это дар Вены всем нам. Эти идеально демократические места принадлежат всем и каждому — здесь можно почитать газету, поболтать о какой-нибудь чепухе, написать книгу о чувстве отчужденности или открыть в себе эдипов комплекс. Кафе не просто трансцедентный образец цивилизации, а строительный кубик культуры: в кафе родилось больше великих мыслей, чем во всех университетах мира. А уж венские кафе в этом смысле далеко опережают все остальные.

Кондитерская Demel, возможно, самая известная в мире, схлестнулась в юридической битве (описать которую мог бы только Роальд Даль[186]) с гостиницей «Захер», владевшей оригинальным рецептом Sachertorte (разница между двумя рецептами заключалась в том, нужно ли класть прослойку из абрикосового конфитюра в середину торта или оставить ее прямо под глазурью). Официантки в кафе облачены в старомодную черно-белую униформу, а торты и сладости лежат на стеклянных подносах, как настоящие драгоценности. На столиках стоят кувшинчики с идеально горячим шоколадом и альпийскими горами взбитых сливок. Все это создает несколько тревожное ощущение того, что вы вот-вот попадете внутрь сказки. Сидя в кафе, можно наблюдать за тем, как кондитеры в поварских колпаках особой формы (которую уже лет восемьдесят не носят никакие другие повара), вручную покрывают глазурью пирожные в виде обнаженных женщин (ну куда же без них?) и животных. Я наблюдал, как девочка в течение десяти минут разглядывала сахарную свинку без какого-то намерения ее купить. Вена — одно из последних мест в Европе, где такие важные вещи, как сахарные свинки в крапинку, готовят не для коммерции, а в силу ностальгической традиции.

В конце войны жители Германии глянули на свою разрушенную страну, заводы и фабрики, которые сровняли с землей, решили взять у американцев деньги и создать новое экономическое чудо. Австрийцы же, судя по всему, предпочли комфорт и славу, хорошие манеры и взбитые сливки. Они осознали, что лучшее, на что могла надеяться Австрия, уже в прошлом и чем плотнее они будут держаться за свою историю, тем лучше.

Вена — город без будущего, но это вполне устраивает ее жителей. Как устраивает и меня — чудесное место, эхо отражений, призраков, белых лошадей и музыки. И если вы собираетесь что-то взять с собой отсюда на память, пусть это будет знание о том, что самым знаменитым австрийцем перестал быть Кристофер Пламмер. Теперь это Арнольд Шварценеггер.

Исландия

(декабрь 2008-го — банки уже рухнули, а извержение вулкана Эйяфьядлайёкудль еще не началось)

Летом 1783 года на юго-востоке Исландии произошло извержение вулкана, лава попала в реку Скафта, которая закипела и стала похожа на огненное проклятие из нордической мифологии. Ядовитые вулканические газы отравили зверей в их убежищах. Облака пепла взвились в небо, закрыв солнце. Все растения, жившие за счет фотосинтеза, увяли и умерли. От голода погибла пятая часть жителей острова — от тех, что остались после недавней эпидемии оспы, убившей каждого четвертого исландца.