Опыт путешествий - Адриан Гилл

Однако нас крайне редко тянет взглянуть на центр нашего континента. Мы смотрим в эту сторону куда реже и с меньшей любовью, чем на юг Европы. Мы предпочитаем Европу оливкового масла Европе гусиного жира — юг кажется нам более зрелищным и сексуальным. Однако именно здесь благодаря широчайшему потоку сознания возникла глубокая и реалистичная идея Европы, которая возникла довольно тихо, как прогулка по стране неторопливо росших деревень и сытой пивной лени. В прошлом мне было сложно любить Германию, однако жизнь здесь действительно красивая, светлая, забавная и отчасти изнеженная. Северная протестантская Германия — земля усердных, организованных и серьезных людей. Католический буколический юг наполнен ностальгией — это Германия, из которой вынули все немецкое. Северяне презирают южан — жирных, жадных и тупых крестьян. Южане называют северян Saupreuss — «прусскими свиньями». Мне же здесь нравится. В этих местах чудится нечто ирландское с легким привкусом кислой капусты. Первая большая стоянка на реке — город Ульм. Ульм — прекрасный и застывший город. В Средние века благодаря торговле он был очень богат, однако затем источник иссяк и город погрузился в нищету. Как и в большинстве красивых немецких городов, то, что мы видим, лишь отчасти напоминает то, что было утрачено. Британская авиация нанесла в город визит всего однажды, в декабре 1944 года, но в результате огненной бури была разрушена значительная часть старого города. Пустоты заполнены поразительно современными зданиями — взять, к примеру, здание школы, сменившие прежнее здание в стиле баухаус[170]. Город знаменит самой высокой церковной колокольней в мире. Лютеранская церковь была выстроена на самой границы Швабии, и католическая Бавария могла беспрепятственно видеть возвышающееся чудо Реформации. Это было самое высокое здание в мире, пока не появилась Эйфелева башня. Строить ее начали в 1377-м, а закончили лишь в 1890 году. Для того, чтобы влезть на самый верх, требуются крепкие нервы — вы описываете круги внутри колокольни, как штопор, пока вас, наконец, не вынесет с хлопком наверх. Открывается потрясающая панорама, но впечатление портит тот факт, что, когда вы вновь спуститесь вниз, вы уже забудете обо всех красотах, которыми любовались.

Хоры внутри церкви примечательны целой серией портретов и изображений философов, ученых, священнослужителей, рогоносцев и пьяниц. Они трогательно приземленны и причудливо эфемерны. Им удалось избегнуть волны протестантского иконоборчества, возможно, из-за того, что резьба представляет собой типичное украшение дома небогатых крестьян. Искусство лукавым образом вышло из ремесла, да и сам Христос был плотником. Геральдическим символом города является воробей. В честь него в городе проводится праздник. Фигурки воробья делают из шоколада, и даже местная футбольная команда названа в его честь. С ним связана следующая история — как-то раз к городским воротам прибыли повозки с древесиной для строительства храма. Бревна были слишком длинными для того, чтобы пройти сквозь двери. Швабы почесали затылки (а, возможно, и животы) и уже были готовы приступить к разбору стены, как кто-то заметил воробья, несшего прутик в свое гнездо. Для того чтобы пролезть в щель в стене, воробей наклонил голову вбок. Эврика! И эта история подтверждает все, что говорят северные немцы о южных. Дело не в том, что они тупее, чем маленькая птичка. Глупость в том, что они продолжают рассказывать эту историю и сейчас. Есть еще история про ульмского портного, который в XVIII веке скроил себе костюм для полета, взлетел над Дунаем и рухнул прямо в воду. Он стал всеобщим посмешищем и спился. Но ему поставили статую. Несмотря на весь бесшабашный идиотизм, примечательно, что именно Ульм — город, в котором родился Эйнштейн.

Река покидает нежно-зеленую тропинку и движется дальше на восток, к Регенсбургу. Но мы сделаем отступление и посетим концентрационный лагерь Дахау с противоречивыми чувствами, в основном с чувством вины. Разумеется, следует отдать дань уважения, но в этом визите нет ничего праздничного. Это бесконечно печальное зрелище, не предполагающее лишних слов. Здесь чисто и тихо. Местная выставка в полной мере объясняет чувство вины, присущее немцам. Они знали об этом. Они все знали. Школьники рассаживаются по автобусам; они непослушны, им скучно, и их не интересует ничего, кроме своих товарищей, — может, это и есть своего рода искупление.

Центр города Регенсбург входит в Список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Там есть старый огромный мост, но мой гид — американец, вспомнивший о своих баварских корнях, — больше заинтересован в местном пиве. Мне удается найти последний из великих шляпных магазинов в Германии, а возможно, и во всей Европе. С моей точки зрения, это самый лучший шляпный магазин в мире. Продавцы рисуют золотом на зеленом фетре мои инициалы: AAJ. Отсюда родом Альбрехт Альтдорфер[171] и астроном Иоганн Кеплер. В этом городе жили нынешний папа римский и Оскар Шиндлер.

Река набирает скорость и движется к границе. Пассау расположен в точке слияния трех рек — Дуная, Ильца и Инна, текущего от Инсбрука. Город смог заработать неплохо, взимая пошлины с проходящих через него судов, и обладал немалой политической силой, находясь на стыке границ и торговых путей. Он не кажется немецким. Близость Австрии придала ему некоторую вальсообразность. Итальянские мастера выстроили здесь блестящий барочный собор. Река часто выходит из берегов и заливает отдельные части города… стараясь превратить их в болото.

Мы садимся на корабль под названием «Авалон», один из местных круизных кораблей, забитый старыми и очень здоровыми американцами и австралийцами. Все они — закаленные ветераны круизов. Отходя от берега, мы разглядываем яркий пейзаж Пассау — настоящее латинское барокко с легким привкусом рококо. Заметно, что текущие мимо нас воды имеют два цвета — зеленый (цвет Инна) и темный, грязно-серый (цвет Дуная). Мы пересекаем границу Австрии. Старая пешеходная дорога вдоль канала теперь используется велосипедистами — спокойно можно, крутя педалями, добраться до самой Вены.

Время от времени мы замечаем на берегах реки парочки, сплетенные в объятьях рядом с брошенными велосипедами, захваченные очарованием окружающего мира и занятые лишь друг другом. Мне нравится наш корабль; он роскошен, как провинциальный мотель, и я представляю себе радость от путешествия вместе со стариками, любящими приключения и живущими наперекор ходу времени. Им нравится все — и походы в аббатства, и винокурни, и визиты в оперу, и народные танцы, и фабрики по переработке чили, и викторины после обеда, и вечерние посиделки. Они разговаривают как оптимисты, а одеваются как пессимисты — прекрасный урок для путешественника.

Но река начинает брать свое. У каждой реки собственное сказание; они текут подобно старым песням, а мы позволяем себе двигаться в ее ритме. Утром я глупо радуюсь, как отраженный от поверхности воды солнечный зайчик скачет по стенам моей каюты. Линц — это европейская культурная столица, и город несет эту ношу с неменьшим трудом, чем его бургомистры — цепь, символизирующую их власть. Город выставляет напоказ концертные залы, музеи, инсталляции, парки со скульптурами и потрясающую коллекцию современного искусства. Линц всегда был богатым городом, родным домом купцов, промышленников и богатых политических воротил. Он имеет яркий вкус публичной филантропии и социальных устремлений. Город приглашает меня поужинать и одаряет меня пресс-пакетами, ручками и компакт-дисками, а также Linzertorte — пирогом с вареньем и миндалем, для которого существует сотня секретных рецептов старее всех остальных, когда-либо записанных на бумаге. Новый, приукрашенный лозунг Линца «Линц: город оживляется» явно требует некоторой адаптации с точки зрения любого туриста.

После войны Линц оказался на границе советской и американской оккупационных зон. Граница проходила по Дунаю, а на мосту Нибелунгов стоял контрольно-пропускной пункт. Люди северного берега голодали во тьме и холоде, но при этом искренне презирали своих невидимых врагов, как настоящие пешки холодной войны. Другой Линц, за рекой, пережил экономическое возрождение 1950-х. Вся остальная Европа забыла о том, как близко была Австрия к тому, чтобы оказаться за железным занавесом. Линц разжирел на промышленном богатстве, обеспеченном щедростью своего самого знаменитого сына: Гитлер перевел в город фабрики, сталелитейные и химические заводы. Но Гитлер — не единственный знаменитый парень из этого города[172]; уроженцем Линца был и Фриц Аустерлитц, отец Фреда Астера[173].

Река продолжает течь сквозь романтический пейзаж виноградников и фруктовых садов, абрикосы и сливы, пасторальные деревни, аккуратные фермы, богатые земли с большими беременными житницами. Она плывет сквозь зеленое знамя сердечности, земледелия, обильных урожаев и глубоко консервативного процветания. Здесь, на возвышении, стоит огромный монастырь Мельк — барочная ледяная глыба католицизма. Библиотека монастыря хранит серию исключительно жестоких и глубоко преданных германскому духу картин кисти Йорга Броя. Также здесь есть церковь, наполненная золотом так, что напоминает содержимое рта гигантского рэппера. Невольно задумаешься, сколько корзин слив и абрикосов, бутылок сладкого вина, коровьих туш и яблочных штруделей ушло у местных крестьян на строительство и поддержание этого шика. На алтаре видна надпись на латыни: «Без сражения нет славы» — громогласное выражение сильной церкви как корпоративного полицейского папы. В тот момент, когда наши рты открываются при виде столь сильной экстравагантности, Мельк дотягивается до нас и вытаскивает молитвы из наших глоток как аденоиды.