Оглянись на будущее - Иван Абрамов

Стрельцов был ошеломлен. Раздавлен. Гнилые трубы? В работу под давлением сто десять атмосфер? Это же бомба замедленного действия. Это… это вредительство, диверсия. Это… Но сварил-то он. Он. Вчера. Ночью. Тайком. Нет, с разрешения и все такое, но почему ночью, при одном свидетеле? Чушь, бред, но почему? Почему?

Вопросов этих никто пока не задал, но Стрельцов ни на один не смог бы ответить. Да он и разговаривать был не способен. У него и мыслей-то не было никаких. Сумбур, красная метель в голове.

Не кто, не почему, не как. Есть, вот что страшно. Сделано. Разве человеку, которого искалечило бы у пульта в вагоне-котле, так уж было бы важно: Стрельцов, Иванов, Сидоров? По оплошке, нарочно, злонамеренно? Нет, само по себе это важно, но тому, пострадавшему… И тому тоже важно, он тоже человек и должен понять… Что понять? Ты-то понимаешь, можешь понять?

Тушков вышел из-за стола, тяжело, косолапо ступая, подошел к Стрельцову, почти коснувшись плечом, посмотрел пристально, спросил тихо и не враждебно:

— Ну а теперь ты понимаешь?

— Теперь? — поднял глаза Стрельцов. — Теперь вовсе ничего. Нет, я понял, что произошло, но… этого не может быть. Это есть, я понял, но как же так?

— Вот мы и хотели узнать, как это получилось? — опять встал Терехов. Но и сел сразу же. Директор оглянулся через плечо. Стало ясно Леониду Марковичу, гнев уступил место благоразумию.

— Ну, так что? — и в третий раз задал Тушков свой довольно странный вопрос.

— Не знаю… пока, — развел Иван руками.

Противная вибрирующая волна прошла от сердца к ногам, к рукам, к голове, превратив все в какое-то чужое, грязное, непосильно тяжкое нагромождение. Свалка отвратительного мусора.

Укоризненно покачав головой, директор посмотрел на Колыванова, вернулся на свое место, сел, тяжело крякнув, задал вопрос совершенно спокойным тоном:

— Стрельцов, вы давно на заводе?

— Восемь лет.

— Семья у вас есть? — поинтересовался Тушков.

«При чем тут семья? — не ответив на вопрос, подумал Стрельцов. — Так не так, речь идет о работе. Всей семьей никто на работу не ходит. И отвечать — дело не семейное».

И совсем мимолетно, неуловимо промелькнуло: «Это он хочет узнать: будут ли мне носить передачи? Но… нельзя же так».

— Семья у вас есть? — повторил громче свой вопрос Владимир Васильевич. — Жена, дети, отец, мать.

— Холост. Живу с дедом.

— Так, — придавил директор что-то мясистой ладонью. Наверно, Ивана придавил. — В цех возвращаться запрещаем. Пропуск сдать. Давайте сюда! — протянул он руку через стол.

— Мой пропуск в табельной, — напомнил Иван.

Тушков сунул руку под стол. Там у него эта кнопка. Секретарша появилась мгновенно.

— Позвоните в табельную энергомонтажа. Пропуск сварщика Стрельцова мне. Лично мне.

— А как я выйду с территории? — задал Иван нелепый вопрос. Не потому нелепый, что без пропуска могут и в самом деле не выпустить, но разве в этом дело? — И потом… что это значит? Вы передадите дело следственным органам, а сами уже вынесли приговор? А если не я виноват?

— Все, товарищи! — поднял руку директор, прекращая возможные разговоры. — Все свободны! Трофим Архипович, — жестом остановил представителя заказчика. — И вы, Леонид Маркович. Задержитесь. А вас тоже прошу не торопиться, — погрозил пальцем Колыванову.

43

Терехов подошел к Стрельцову, положил руку на плечо и вымолвил единственное слово:

— Разберемся.

Наверно, это правда, что бывают очень емкие слова. Полдня можно говорить что-то другое, а не сказать более исчерпывающе. Иван недоверчиво посмотрел в глаза Леонида Марковича, кивнул и сел, чуть не повалив стул. Какие еще разговоры? Верится — не верится — факт налицо.

— Трубы ты где брал? — спросил Терехов, легонько встряхивая Ивана за плечо. — Ты только не паникуй. Ну-у! Не верю я, что так оно и было.

«А я не один, — не обрадовался, просто констатировал Стрельцов. — И не во всем мире, здесь не один. Трубы где брал? Трубы? Заготовки, он хотел сказать. В самом деле, как это так? Заготовки? Но…»

— Заготовки мы сами брали в промежуточной кладовой. Пакетами. На пакетах бирки: «Пятнадцатый энергопоезд». Там и еще остались, но… но те, по-моему, и есть коррозийные. Они там давно лежат.

— Ты что — не понял, вы взяли коррозийные, ты сварил коррозийные! — раздраженно напомнил Терехов. — Погоди-ка! Бирки? Ты точно помнишь, что было на тех бирках?

— Помню — не помню! Они там, около вагона валяются. Можно глянуть.

— Нету их там.

— Как так? Куда делись? — вскочил Стрельцов. — Мы отрывали и бросали. Зачем они, кому?

— Они оказались на тех трубах, которые ты счел коррозийными.

— Что-о-о? Но это уже не ошибка. Это диверсия! Ну а какие-нибудь бирки нашли на стенде?

— Нашли. С восьмого энергопоезда.

— Где нашли?

— Да около вагона.

— Значит, я нарочно сварил ржавые трубы, а бирки оставил, чтоб меня уличили во вредительстве? А? Так получается? — Стрельцов не заметил, что дергает Терехова за лацканы пиджака, словно это был Ефимов или Генка Топорков. — Не получается что-то, не сходятся концы.

— Это не доказательства, — как-то неуверенно, показалось Стрельцову, виновато заметил Тушков. — Бирки бирками, их мог кто угодно перевесить… — И сам переспросил: — Перевесить? То есть… злонамеренно и с определенной целью? Но это немыслимо и недопустимо. Это не уголовное, это… государственной важности преступление. — Сел на стул для посетителей, потер щеки, шею, лоб, посмотрел на представителя заказчика и задал ему довольно странный вопрос: — А вы тут чего ждете?

— Но вы же сказали…

— Что? Кому? Да идите вы!..

«Ему стыдно, — понял Стрельцов. — Не дурак он, отлично понимает, что я во вредители не подхожу. А он уже сообщил кому-то «вверх», что виновные выявлены и понесут заслуженную кару. А они не выявлены, может статься, они вообще не будут выявлены. Ищи-свищи, кто там бирки перевесил. И что же? Обман? Там не любят, когда их так примитивно обманывают. И потому — да будет виновный. И это вовсе не интересно, что виновный не виновен. Нужен виновный, вот что главное. И он будет. Нельзя же обманывать высокое начальство. Конечно, обманывать можно всех, но в данном случае за обман можно головой поплатиться. Зачем такие жертвы? Во имя чего?»

— Нет, знаете, извините! — неожиданно и неоправданно заупрямился представитель заказчика. — Все это меня касается впрямую, и я обязан разобраться. А если там и еще что такое?

— Да-да, конечно. Извините, — признал Тушков свою неправоту. — Ситуация, сами понимаете… Извините, Трофим Артемович, извините.

— Архипович, — поправил директора представитель. — Мне кажется, что все было не так.

— Что было не так? — пристально глядя в спину Трофима Архиповича, спросил Терехов.

— Все, — обернулся представитель. Поправил шляпу, будто собирался позировать фотографу, повторил веско и уверенно: — Все. От начала и до конца. Вот этот товарищ, кажется, Стрельцов, — указал он на Ивана, — явно не знал, что варит коррозийные трубы. Если бы он это знал и предвидел бы, что на него падет подозрение, а этого нельзя не предвидеть, он поступил бы совсем не так. Я уверен…

— Оставьте вашу пинкертоновщину! — грубо посоветовал Тушков.

— Но надо же разобраться, — упорствовал Трофим Архипович. — Я не намерен подписываться под актами о непонятном. Я должен понять и объяснить…

— Послушайте! — вымолвил Тушков. — Вы здесь были — и нет вас. Нам здесь жить и работать.

— Вот это я понимаю и не намерен вмешиваться, — охотно согласился Трофим Архипович. — Если разрешите, я хочу задать парочку вопросов сварщику. Вопрос первый: почему именно на пятнадцатом энергопоезде вы решили опробовать новый метод сварки?

— Для меня все равно: пятнадцатый или двадцатый, — апатично ответил Стрельцов. Он понял: если и поддержит его этот товарищ в зеленой шляпе, то лишь до определенного рубежа. Там, где кончатся его интересы, кончится и его поддержка. — Разрешение на сварку я получил два дня назад. И прошу вас — подождите с такими вопросами. Это несущественно. Надо выяснить главное: почему бирки очутились на коррозийных трубах? Как очутились?

— На этот вопрос не ответишь здесь, — вставил Колыванов, мрачно глядя в пространство, сосредоточившись на чем-то важном, но ускользающем. — Если бы мне было позволено, я пошел бы и осмотрел тщательно место… место происшествия. Владимир Васильевич, — протянул он руку в сторону директора, — поверьте, я ничего пока не понимаю и ничем не могу помочь. Дайте мне возможность.

— Дадим? — спросил Терехов директора. И, приняв молчание за согласие, разрешил: — Идите, Виталий Николаевич. Особенно тщательно осмотрите бирки, вернувшиеся в промежуточную кладовую. Мы, разумеется, не пинкертоны, а все ж сумеем отличить, когда проволочки завязывали-развязывали. И на стенде хорошенько посмотрите.