История шифровального дела в России - Татьяна Соболева

Насколько Николай II интересовался деятельностью «черного кабинета» видно из того, что он однажды собственноручно отобрал три золотых и серебряных с гербами и бриллиантами портсигара в качестве царских подарков и передал их секретному чиновнику для раздачи сослуживцам в виде поощрения за полезную деятельность. В этом отношении император Николай II резко отличался от своего отца императора Александра III, который, когда ему доложили вскоре после его воцарения о «секретной экспедиции» и объяснили ее назначение, ответил: «Мне этого не нужно» и в течение всего своего царствования отказывался читать выписки из писем, добытые перлюстрацией, хотя несколько министров делали попытки заинтересовать его этим[176].

Криптографическая служба Департамента полиции

Дешифровальная служба в Департаменте полиции работала все активнее. И связано это было прежде всего с ростом революционного движения в стране. А рассматривать историю революционного движения всегда следует параллельно с изучением истории сопутствующего ей политического сыска. Впервые эта мысль была высказана М. А. Осоргиным — членом комиссии Временного правительства по спасению архивов московской охранки[177]. С ним нельзя не согласиться. В этой связи особый интерес представляют исторические источники, раскрывающие деятельность главного органа политического сыска царской России в конце XIX—начале XX в. — Департамента полиции (ДП).

Создан ДП был в 1880 г. как орган, не только руководящий розыскными действиями императорской исполнительной политической полиции, но, главным образом, как учреждение, призванное стоять на страже охраны существовавшего государственного строя, с которым и боролись с нарастающей силой все революционные партии и группы. На первых порах, когда только еще происходило становление ДП, его возглавлял В. Ф. Медников. Уровень подготовки сотрудников в тот период был весьма низкий. Достаточно сказать, что во главе политического отдела стояли люди, бывшие до того в филерских отрядах. Однако обострявшаяся политическая ситуация в стране привела к необходимости совершенствовать работу ДП. Уже в 90–е годы XIX в., когда его директором был назначен Степан Петрович Белецкий, начинает активно изменяться кадровый состав сотрудников этого органа, углубляется и совершенствуется его работа. В 1900–х годах уже девять из десяти служащих ДП были людьми с высшим образованием и в большинстве случаев с практическим служебным стажем. Белецкий чрезвычайно заботился о всестороннем развитии своих сотрудников, расширении их кругозора, углублении знаний. Так, все, что было нового в подпольной прессе и на русском и заграничном книжном рынке из области социальных вопросов, все выписывалось ДП, переводилось», читалось, посылалось в форме ежемесячников розыскным офицерам. Всякие сведения, даже личного свойства, касавшиеся того или иного видного деятеля политической оппозиции, принимались Белецким во внимание при обсуждении планов борьбы с различными революционными партиями и группами.

О наиболее интересных для наблюдения лицах в охранных отделениях ДП велся особый дневник — «Сводка данных наружного наблюдения», иногда с приложением списка лиц, «выясненных наружным наблюдением». В дневнике имелись графы: «кличка», «установка», «местожительство», «от кого взят», «с кем виделся», «куда заходил», «кто его посетил и когда». Наружное наблюдение, как известно, велось «филерами», которых следует отличать от «секретных сотрудников». Филер — это простой «шпик», гороховое пальто (несколько выше по типу был филер разъездной и заграничный). Все сведения, полученные с помощью наружного наблюдения, тщательно записывались, попавшие в поле зрения ДП лица выяснялись («устанавливались») и в заключение составлялась чрезвычайно любопытная справка, которая прилагалась к каждому дневнику. Имея такую справку — «картограмму», заведующему секретной агентурой достаточно было ввести в круг интересовавших его лиц одного «сотрудника», чтобы превратить наблюдение наружное в наблюдение внутреннее. Картограмма как бы одухотворялась внутренним светом, и интересующее полицию лицо начинало фигурировать на бланках и карточках отдела внутренней агентуры. Все сказанное этим лицом завтра же делалось известным, поступки — записанными, письма — прочитанными, жизнь — изученной. Осоргин пишет: «Вы окутывали себя вуалем конспирации, вы шептали свою тайну на ухо ближайшему другу, вы переписывались своим шифром по условному безопаснейшему адресу, и днем позже ваш шепот переписывался на машинке, ваш шифр подшивался к делу, а почтовое ведомство посылало в агентурный отдел письма на условный адрес. Ибо даже тяжелый и долгий революционный опыт не выкуривал из нас излишней доверчивости… Есть весьма видные и искренние революционные деятели, круг ближайших соратников и друзей которых состоял на 50—75% из провокаторов. Это может быть подтверждено документами, совершенно неопровержимыми»[178].

Наибольший урон революционному движению наносили агенты ДП, занимавшие в революционных партиях ответственные посты. В среде социал–демократии работали такие крупные агенты, как член ЦК РСДРП(б), глава большевистской фракции IV Государственной думы Р. В. Малиновский (агентурная кличка «Икс»), член Московского областного бюро ЦК РСДРП(б) А. С. Романов (агентурная кличка «Пелагея»), член Московского комитета РСДРП(б) А. И. Лобов (агентурная кличка «Мек») и многие другие. В других партиях также, естественно, работали агенты ДП. Уровень агентурной работы ДП в начале XX в. был весьма высок. Задачи, которые ставились перед агентами, были чрезвычайно сложными, доступными для решения людям с широчайшей эрудицией. Руководство ДП в борьбе с политическим противником выступало на равных, ведя свою «игру» на высочайшем уровне. Задачи такого типа, как внедрение в какую–то среду, отслеживание событий, отчет о них и о деятельности отдельных лиц, считались наиболее простыми. Основные задачи были гораздо интереснее и тоньше. Частично о них рассказал в своих показаниях допрошенный в качестве одного из основных свидетелей по делу Р. Малиновского в 1918 г. сам С. П. Белецкий. Из этих показаний следует, что перед агентурой ДП ставилась задача влиять на политику, проводимую той или иной партией, на принимаемые решения. Одним из примеров такого влияния является раскол между большевиками и меньшевиками в 1914 г., которого упорно добивался Белецкий. Сам он так описывает это:

«Делая Малиновского не сотрудником Охранного отделения, а Департамента полиции, не только органа руководительного розыскными действиями имперской исполнительной политической полиции, но главным образом учреждения, призванного стоять на страже охранения существовавшего в то время государственного строя, с которым боролась социал–демократия, я лагерь своих политических противников изучал всесторонне… Изучая с одинаковым вниманием как большевистское, так и меньшевистское течение того времени, я большевиков в ту пору, взятых в отдельности, или, лучше сказать, в своей обособленности, не так опасался, чтобы предполагать в лице их одних наличность достаточных в то время сил и средств для нанесения серьезного удара правительственному строю. Для меня более серьезную опасность в ту пору представляли меньшевики, которые обдуманно, не порывисто, сознательно и постепенно шли к намеченной ими цели, нанося незаметные, но мне ощутительные удары; в это время намечалось со стороны меньшевистской партии стремление, путем уступок, идти на реальное полное слияние с большевиками, и я понимал, насколько такая соединенная и сплоченная сила была опасна существовавшему строю с точки зрения будущего; поэтому этого соединения я не должен был допустить и, взвешивая тот лагерь, в который я должен был проникнуть для осуществления своих планов, я пошел в сторону наименьшего сопротивления, считаясь со многими, выгодно для меня складывавшимися условиями, в том числе и с личностью партийного вождя г. Ленина, который при своем большом уме, партийной убежденности, фанатической ненависти к самодержавному режиму все–таки был догматик, больше знал австрийскую, чем русскую действительную жизнь и не имел в самом себе качеств борца–руководителя. Давая ему Малиновского, который мог и умел, в силу особенностей своей натуры и своих качеств, своим видимым энтузиазмом и энергией не только внушить к себе доверие, но, я бы сказал, загипнотизировать Ленина, я рассчитывал сделать Ленина горячим сторонником идеи раскола с меньшевиками, то есть того, что мне в ту пору реально необходимо было достигнуть. Мне преследование и достижение в конце концов намеченной цели стоило больших напряжений и сил. Прежде всего, мне надо было потратить много усилий, чтобы самого Малиновского, по своей натуре склонного к позировке и самоуверенности, сдерживать, заставить серьезно проникнуться моими намерениями, так как, оставляя в стороне Ленина, вполне в Малиновского уверовавшего, я должен был считаться с окружающими Ленина лицами, с его женою, г. Крупской, с г. Родомысльским (Г. Зиновьевым. — Т. С.), имевшим, с моей точки зрения, тяготение к меньшевикам, и с Трояновским и его подозрительно ко всему относившейся женою г. Розмирович… Затем мне надо было изучить социал–демократическую думскую фракцию в целом в числе новых лиц, до сего в нее не входивших, повести там через Малиновского борьбу, и, наконец, мне все–таки необходимо было и не дать возможности идее большевизма разрастаться, что было для меня затруднительно при наличии Малиновского как одного из видных вожаков ее в России, и только то, что он одновременно был моим сотрудником, облегчало меня. Достиг ли я своей цели, — это видно из того, что за мой период управления Департаментом полиции Ленин и его сторонники в Государственной думе не только не пошли на слияние с меньшевиками — членами Государственной думы, несмотря на сильный напор последних, но даже образовали вошедшую в разговорный обиход «шестерку», а Ленин вместе с командированным мною за границу Малиновским, доведенным даже до председателя фракции, осенью 1913г., совершая турне по Европе, судя по имеющимся в Департаменте донесениям заграничной агентуры, окружавшей их сотрудниками и филерским наблюдением, оба были горячими проповедниками полной изоляции большевиков от меньшевиков»[179].