История шифровального дела в России - Татьяна Соболева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перлюстрирование писем было действием незаконным, оно шло вразрез с Уложением о наказаниях, предусматривающим кару за нарушение почтового Устава. Поэтому работа по перлюстрации держалась в строгом секрете. Никаких циркуляров по ведению этой работы издано не было. Существовало негласное распоряжение об уничтожении всей переписки и всех материалов перлюстрационных пунктов в случае народных волнений. Этим объясняется то, что множество документов погибло в 1905 г. и почти все материалы были уничтожены во время Февральской революции 1917 г.
Особенно тщательно подбирались служащие «черных кабинетов». Как правило, это были всесторонне проверенные люди, «безоговорочно преданные престолу», давшие подписку о неразглашении тайны. Среди сотрудников перлюстрационного пункта в Петербурге были люди, кроме цензуры служившие в других учреждениях: МИД, банке, университете и др., т.е. сохранялась традиция, заведенная еще в середине XVIII в. Непосредственно перлюстрацией по всей России занимались всего 40—50 человек, которым помогали работники почт, отбиравшие письма. В места, где перлюстрационные пункты отсутствовали, в случае необходимости командировались чиновники из центрального пункта в Петербурге. Но чаще губернские жандармские управления привлекали к этой работе узкий круг местных почтовых чиновников и проводили перлюстрацию сами.
Работа в «черных кабинетах» была организована следующим образом. Письма для вскрытия отбирались по двум спискам. Первый список Особого отдела Департамента полиции содержал фамилии лиц, письма которых подлежали просмотру, и адреса, посланные по которым письма подлежали перлюстрации. Также должны были перлюстрироваться письма, освещающие деятельность съездов, партконференций противоправительственных организаций, содержащие материалы об их подготовке, проведении, деятельности основного партийного состава и членов различных организаций. Второй список составлялся Министерством внутренних дел и предписывал перлюстрацию писем общественных и политических деятелей, редакторов газет и журналов, профессоров, членов Государственного совета и Государственной думы, членов царской фамилии. Не подлежали перлюстрации письма только самого министра внутренних дел и царя. В материалах чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, разбиравшей в 1917 г. вопрос о перлюстрации, имеются данные о том, что в 1910 г. командир Отдельного корпуса жандармов П. Курлов обратился к старшему цензору с просьбой, чтобы адресованные ему письма не носили явных следов вскрытия. Такая же просьба высказывалась поборником перлюстрации директором Департамента полиции С. П. Белецким[174].
Степан Петрович Белецкий вместе со Столыпиным служил в Гродно, затем был вице–губернатором в Самаре. В 1909 г. Столыпин лично встречал вызванного им в столицу С. П. Белецкого. Премьер знал, что делает. Вот характеристика, данная Белецкому одним из его сослуживцев: «В этом чиновнике скрывалась потрясающая, именно полицейская, память на мелочи. Умный. Бескультурный. Вышел из низов. Лбом пробил дорогу. Короткие пальцы. Желтые ногти. Чувствителен к взглядам: посмотришь на руку — прячет ее в карман, глянешь на ногу — убирает ее под стул. Нос пипочкой, глаза влажные, словно вот–вот пустит слезу. На пальце колечко — узенькое. Чадолюбив, с хохлацким акцентом: «телехрамма», «хазеты», «ханспирация» …» Столыпину был нужен свой человек в МВД. Так С. П. Белецкий появился в знаменитом здании Департамента полиции на набережной реки Фонтанки; был назначен вице–директором этого департамента.
По сведениям за 1904 г., в списке Особого отдела Департамента полиции значилась одна тысяча адресов, за которыми велось наблюдение.
Самый большой поток писем шел через Петербургский почтамт. Ежедневно здесь вскрывалось от двух до трех тысяч писем. Конверты вскрывались особыми косточками или длинными иглами, отпаривались, отмачивались в ванночках. Письма с «интересными» сведениями откладывались для снятия копий. Просмотренные письма запечатывались, на обратной стороне в одном из уголков ставилась точка (мушка) — условный знак, свидетельствовавший о том, что письмо уже просмотрено и чтобы оно не было подвергнуто перлюстрации вторично. В «черном кабинете» письма задерживали недолго — всего час или два. Лишь в тех случаях, если их текст был написан симпатическими чернилами или зашифрован, их в подлиннике отправляли в Департамент полиции, где и подвергали соответствующей обработке. Копии и выписки из писем делали в двух экземплярах. Один экземпляр по списку Департамента полиции отправляли директору этого департамента, а второй (и оба экземпляра по списку Министерства внутренних дел) шел министру внутренних дел. На местах, в других городах, перлюстрировалась только та корреспонденция, которая шла из этого города или в город, но не транзитная. Копии также делались в двух экземплярах, один из них направлялся в Петербург на имя Соколова.
С местными властями перлюстрационные пункты контактов не имели. Однако, когда в письмах попадались указания на то, что готовится какое–либо политическое событие, забастовка, экспроприация и т.д., выписка посылалась местному градоначальнику. В Московском отделении цензуры в таком случае выписку заклеивали в конверт, делали надпись «Анненкову» и опускали конверт в коммерческий ящик для градоначальства на почтамте. Фамилия «Анненков» была также псевдонимом.
По данным Департамента полиции, ежегодно по всей стране подвергалось перлюстрации приблизительно 380 тысяч писем, из которых делалось от 8 до 10 тысяч выписок. По более точным подсчетам, за 1907—1914 гг. наибольшее количество выписок падает на 1907 г. (11 522), а затем идет спад до 7935 в 1910 г. В 1911 г. поток вновь возрастает до 8658, а в 1912 г. до 10 тысяч. Одновременно возрастает количество шифрованных писем и писем, написанных химическими (т.е. симпатическими) чернилами.
Из некоторых источников известно, как относился к перлюстрации внутренней переписки Николай II. Когда какое–либо письмо представляло собой исключительный интерес, то кроме отправления выписки из него по назначению — министру внутренних дел, начальнику Генерального штаба или в Департамент полиции, — дубликат ее представлялся царю, а иногда, смотря по содержанию письма, выписка представлялась только ему одному. С этой целью такие выписки, чисто напечатанные на пишущей машинке и в особом большом конверте с напечатанным на нем адресом царя относились одним из секретных чиновников, пользовавшихся исключительным доверием царя, лицу, служившему и жившему во дворце и имевшему без особого доклада доступ к царю. Через это же лицо царь передавал приказания следить за перепиской кого–нибудь из его приближенных или даже членов царской фамилии, подозреваемых им в каких–либо неблаговидных поступках. Так, благодаря перлюстрации, по сличению почерков удалось узнать фамилию лица, сообщавшего за границу разные нежелательные, с точки зрения придворной этики, сведения, или имя автора анонимно изданной в Лондоне на английском языке книги с изложением тайн царского двора, каковым оказался пользовавшийся особым расположением Николая II барон.
Когда великий князь Михаил Александрович, увлеченный красотой дочери предводителя дворянства одной из южнорусских губерний, серьезно подумывал о браке с ней, то царем было приказано снимать фотографии с переписки любовной четы и дешифровать детски наивный шифр, которым они думали скрыть свои планы на будущее. Благодаря перлюстрации их намерение уехать в Англию, чтобы там обвенчаться, было расстроено.
Отношение царя к перлюстрации было весьма своеобразным. Он ею, по–видимому, очень интересовался, так как, когда дней восемь — десять не получал конверта с выписками, то спрашивал, почему ему ничего не присылают. Когда же получал хорошо ему знакомый по внешнему виду конверт, то, по свидетельству Майского, оставлял дело, которым занимался, сам вскрывал конверт и принимался тотчас же за чтение выписок. Несмотря на это, обычно он не принимал никаких мер, согласно данным, черпаемым из выписок. Так, например, он не удалил от себя барона — автора английской книги о тайнах дворца, и ничем не дал понять лицу, сообщавшему за границу нежелательные сведения, что он осведомлен о его неблагонадежности. То же замечалось и тогда, когда деятельность какого–нибудь министра критиковалась всеми и в письмах прямо приводились не только его промахи, но и злоупотребления, превышение власти, лихоимство или просто преступления. Царь все это читал, иногда приказывал «привести более точные и подробные данные», а любимец–министр продолжал себе благодушествовать на своем посту и набивать карманы, пока совсем не оскандалился. Заметим, что ст. 1104 действовавшего Уложения о наказаниях предусматривала отстранение почтового служащего от должности за распечатывание письма «хотя из одного только любопытства», а «если содержание письма будет сообщено другому», то предусматривалось заключение в тюрьму на срок от четырех до восьми месяцев. Согласно ст. 1102, если почтовый чиновник «из–за каких–либо видов согласится с кем–либо передавать ему письма, адресованные на имя другого лица без позволения последнего», то он приговаривался к тюремному заключению или ссылке на поселение[175].