«Если», 2011 № 10 - Журнал «Если»

«Корона» — так я назвал про себя это устройство — висела в нескольких сантиметрах над моей головой. Активатор я отсоединил, подключил к кабелю и теперь держал в руке.

Подумав о Говарде, который когда-то прошел через это, и о Тэб, когда она наблюдала за ним, я сглотнул и нажал кнопку.

Вселенная растворилась в водовороте цвета и звуков.

Вряд ли я бы сумел подготовиться к тому, что случилось потом.

Я купался в бескрайнем море хаотических образов. Звуки прокатывались эхом в моем сознании. Затем все это неожиданно сменилось холодной и вполне материальной реальностью. Вот только обсерватория теперь воспринималась пятью десятками разных глаз и ушей, а моргнуть или отключить входной сигнал не получалось. Я закричал, но сделалось только хуже, потому что звук, вырвавшийся из пятидесяти динамиков, вызвал перегрузку моих же пятидесяти микрофонов. В результате чудовищный визг впился в мое сознание, как приступ мигрени.

Спас меня Говард — вернее, его воспоминания.

Надеясь связаться с остатками его разума, я подключил уцелевшие массивы дополнительным кластером к тем, что использовал для себя. Запаниковав, я неосознанно бросился к нему и тут же получил порцию нужной информации. Разум вернулся в норму, поле зрения сузилось до одной камеры, а способность слышать — до одного-единственного монотонного голоса:

— Доступ разрешен, Мирек. Жду дальнейших инструкций.

Система знала мое имя.

У меня получилось.

Вот только особой радости я не испытал. Конечно, я понимал, что должен чувствовать облегчение. Но теплое ощущение триумфа, удовлетворения, свойственное людям, исчезло. Остались лишь стремительные чистые мысли — и головокружительные возможности. Любые вычисления теперь в моей власти. Стоит лишь сформулировать задачу, как ответ тут же возникнет в сознании. Память оказалась столь же стремительной — теперь, когда в системе появилась надежная церебральная матрица, данные Говарда объединились с моими.

За пару минут я выстроил сеть и протестировал все уцелевшие системы обсерватории.

И сразу же осознал, насколько неуклюжими выглядели мои прежние попытки управиться с ними. Общая эффективность упала до сорока двух процентов, а количество желтых, оранжевых и красных узлов перевалило за сотни. Продолжая сканирование и расстановку приоритетов, я в то же время получал данные из массивов Говарда. Едва подумав о решении какой-нибудь проблемы, я тут же видел ответ, как будто находил его уже сотни раз.

Хотя присутствие Говарда и ощущалось (как слабое послевкусие), я понимал: его уже не вернуть. Мысленно поблагодарив своего спасителя в сотый раз, я продолжил путешествие.

У помещенного в компьютер разума есть одно преимущество: можно заставить время двигаться с нужной тебе скоростью. Недели и месяцы казались мгновениями, пока я чинил реакторы и составлял расписание расхода топлива, постепенно ускорялся и в то же время следил, чтобы оставшихся ресурсов хватило для торможения. Не имея ни малейшего представления о том, что ждет меня в конце пути, я все же считал дурным тоном пронестись мимо Бродяг, как прицеп, скатившийся с крутого холма.

Направив передатчики вперед, я предварил свое появление многочисленными приветствиями.

Хотя маяк и выглядел обнадеживающе, я, конечно же, понимал, что он может оказаться лишь артефактом, пережившим Бродяг. К счастью, мой компьютерный разум не мог испугаться по-настоящему. Столь сильные эмоции теперь доходили до меня будто бы с опозданием. Осмысливая страх, я воспринимал его лишь как далекое, никак не мешающее моей задаче и не подтачивающее моей решимости прошлое.

О конечном пункте моего путешествия я пытался не думать. Что толку Бродягам от моего компьютерного сознания? Вряд ли мне удастся вернуться в свою прежнюю голову. Впрочем, желание это ослабевало с каждым днем. Новые возможности затягивали, как наркотик, и через пару лет уже стало казаться, что возвращение к одному-единственному набору глаз и ушей вызовет лишь сводящую с ума клаустрофобию.

Микрометеоритный шторм лишил обсерваторию главного телескопа, поэтому, когда мои процессоры простаивали, я сканировал узкий отрезок пояса Койпера, по которому пролетал.

Хотя многие люди и считали даже на протяжении двадцать второго столетия эту часть космоса абсолютно пустой, я обнаружил огромное количество осколков. Гипотеза Бродяг подтверждалась: похоже, меня окружали следы былых катастроф, погубивших планеты Солнечной системы. О причинах этих давних событий оставалось только гадать: ими могли стать и кометы, и сильные вспышки на Солнце, и коллективная глупость человечества.

Потеряться на просторах пояса Койпера не составляло труда. Я чувствовал себя отшельником, выискивающим необходимые для выживания ресурсы и сторонящимся других людей.

Со временем я нашел еще два маяка — они передавали сообщения, аналогичные первому.

Оставшееся в моем распоряжении количество антиматерии перевалило за точку невозвращения, но меня это не волновало. Я стал Бродягой, и мне незачем поворачивать назад.

С поразительной легкостью минуло целое десятилетие, после чего я вновь столкнулся с микрометеоритами. Защита, которую я некогда возвел вокруг компьютеров, не подвела, и на сей раз обсерватория не лишилась ничего важного — если не считать гидропоники и систем жизнеобеспечения.

Я продолжал рассылать свои сообщения, но они лишь улетали, как брошенные в пруд камни, и не находили ответа.

Возможно, Бродяги по природе своей никогда не показывались без крайней необходимости.

Двадцать девять лет спустя после того, как обсерватория покинула Юпитер, меня, вопреки ожиданиям, не охватило радостное предчувствие.

Я не видел ни одного корабля. Меня окружали лишь призраки.

И вдруг — совершенно неожиданно — рядом со мной возник конус пятидесяти метров в длину, который синхронизировал со мной свою скорость и курс.

Я окатил его дождем приветствий и стал ждать ответа. Реакция оказалась весьма неожиданной: конус выпустил множество крошечных кораблей, которые вцепились в обсерваторию, словно блохи в собаку. И тогда до меня дошло: я в ловушке.

Из каждого корабля высыпалось множество паучков. Разрезая камень и металл, они, это было понятно, направлялись внутрь обсерватории.

Мои приветствия стали сначала настойчивыми, а после и вовсе отчаянными, но паучки игнорировали все мои потуги и целеустремленно направлялись к комнате, в которой хранился мой разум. Я следил за ними с помощью камер и, наверное, закричал бы, если бы счел такое проявление паники необходимым.