Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский

Я бы, возможно, и попытался запустить пробный шар, поухаживать за ней — связка «больная-врач» уже распалась, — но для этого во мне должна была свершиться целая революция.

Мы заговорили о детях, и я, разоткровенничавшись, рассказал Маргарите о потрясшем меня замужестве Ларисы — рана была еще слишком свежа, ныла при любом прикосновении. Правда, старался не выглядеть несчастненьким, подпускал иронии:

— В известном смысле заделался на сорок первом году тестем почти ровесника-зятя и косвенным дедушкой двух его детишек. А на подходе третий, собственный внук, считанные месяцы остались.

У Маргариты редкий, особенно для женщин, дар слушать. Я получил отличную возможность убедиться в этом на протяжении шести связывавших нас лет, но верный диагноз поставил еще во время первой встречи, в то воскресенье. Она из тех людей, которым хочется исповедоваться, — знаешь, они всё примут и оценят как нужно. А главное — не растреплются потом, сохранят доверенную тайну. И я боялся, что она — мы уже опустошили по две чашки — скоро уйдет, а я останусь наедине с мокнущими в тазу рубашками и растревоженным сердцем. Ни у кого, ни до, ни после, я не видел таких глубоких, таких понимающих глаз.

— Вам плохо? — вдруг спросила она.

— Да нет, — усмехнулся я, — всё, в принципе, нормально, так, подпирает иногда что-то, но это ерунда. Наверное, ваш мед обладает коварным свойством заставлять откровенничать. Или его дарительница.

— Вам плохо, — пасмурно, не принимая вымученной моей бравады, сказала она. — А мне плохо оттого, что вам плохо. — Вышла из-за стола, приблизилась ко мне, тронула ладонью за щеку. — Я могу что-нибудь сделать, чтобы вам не было плохо?

Я накрыл своей Маргаритину руку, глухо произнес:

— Разве что выпьете третью чашку.

Я сидел, она стояла передо мной, глаза мои оказались напротив ее дразнящего треугольника. Ткнулся в него лицом, она обняла меня за голову, и мы застыли так, ни слова не произнося и не ласкаясь. Затем она отстранилась, повернулась и, бросив короткое «пойдемте», направилась в комнату.

Я не сразу последовал за ней. Тяжело поднялся, несколько раз встряхнул головой, точно избавляясь от наваждения, и сделал первый трудный шаг.

Она лежала на диване, спиной ко мне, раздевшаяся. Халат не швырнула, — ровненько повесила на спинку стула, аккуратно сложила на сиденье белье. Я сбросил спортивный костюм и, почему-то в трусах, лег рядом, обнял ее. И снова мы оцепенели, не разговаривая и не шевелясь, будто ждали еще чего-то. Наконец она медленно повернулась лицом вверх, я приподнялся на локте, в глаза мне бросился красный полукруглый рубец в ее правом подреберье. И все пропало. Я четко осознал, что не смогу навалиться на этот располосованный мною живот, что вообще ничего не смогу. Она еще раз повернулась, теперь лицом ко мне, прижалась большой и мягкой грудью, всем своим гладким, податливым телом. Замерла, прислушиваясь, потом едва слышно сказала:

— Ничего не надо, просто так полежим. Вместе. Не думай ни о чем, все хорошо.

Я, в совершеннейшем смятении, с крепко сомкнутыми веками, молчал, не зная, как себя повести.

— Можно, я тебя поцелую? — виновато спросила Маргарита. — Ты лежи, не двигайся, я сама.

Ощутил на своих губах ее сладкие, пахнущие медом губы, открыл глаза, и совсем близко от себя увидел ее глаза, неестественно большие и темные.

— Пожалеешь, — прошептал.

— Я тебя люблю, — тоже шепотом ответила она. — Даже не представляешь, как. — И начала покрывать мое лицо частыми, хаотичными поцелуями.

Я обнял ее, прижал к себе, горячая, нетерпеливая кровь задолбила в висках. И, почувствовал, не только в висках. Высвободил одну руку, принялся, путаясь и мысленно чертыхаясь, сдергивать заупрямившиеся трусы.

Все произошло очень быстро, слишком сильно я ее хотел. Но потом было второе сближение — пылкое и нежное, продлившееся, к счастью, долго…

— Мне пора, — вздохнула Маргарита, лежащая рядом со мной, притихшая, умиротворенная, жертвенная. — Господи, как не хочется уходить…

Сколько раз еще суждено мне было услыхать эти слова, даже подумать тогда не мог, что столько раз…

Бедная моя Маргарита… Женщина, которую я предал, унизил, женившись на Вере. Женщина, которую оскорбил. Я не хотел этого. Пытался ей что-то объяснить, доказать, сравнивал себя, помню, с человеком, угодившим под машину, просил меня понять…

Будет ли Маргарита на моих похоронах? В каком качестве? Соседки? Оперированной мною больной? Веревочка не может виться бесконечно, рано или поздно тайное становится явным. И тем не менее — шесть лет были мы любовниками, шесть лет бегала она ко мне, но ни одна живая душа не догадывалась о наших свиданиях. Какие чувства возьмут у нее верх ко мне — мертвому? Мелькнула вдруг настойчивая мысль оставить и ей прощальное письмо — передать его при желании нетрудно, — но тут же передумал.

Что мог бы я написать ей, какие слова? Она ведь и так все прекрасно понимала, умница моя Маргарита, женщина с булгаковским именем. Моя Маргарита, не моя Маргарита… Изредка мы сталкивались с ней. Не думаю, что она, после окончательного выяснения отношений, подкарауливала меня, — мы жили в одном доме и обречены были на случайные встречи. К тому же она слишком горда, чтобы, как ни относилась ко мне, выпрашивать, навязываться. По горло хватало первых трех разбирательств — нетрудно вообразить, чего ей это стоило.

Последний раз мы виделись в минувшее воскресенье — я выходил из подъезда с пустыми молочными бутылками, она выколачивала во дворе повешенный на перекладину ковер. Маргарита стояла спиной ко мне — в ситцевом летнем халатике, с волосами, небрежно собранными в узел на затылке. Я глядел на ее округлившуюся талию, на по-прежнему гладкую шею, на голые до плеч, располневшие, налившиеся женской силой руки. Вспомнил вдруг, как обнимали они меня, как ласково, даже Валя так не умела, гладили. Стоял, как дурачок, и пялился. Она почувствовала мой взгляд, медленно оглянулась, несколько секунд мы смотрели друг на друга. Потом она резко отвернулась, удары посыпались один за одним на безвинный ковер. Я знал, кому они предназначались, эти яростные, мстительные удары…

Нет, Маргарите я писать не стану. Мне бы с Верой объясниться — задачка потяжелей. Что мне сказать, прощаясь, Вере?

* * *

Самое смешное, если в этом есть что-либо смешное, — лежать мы с Сидоровым будем рядышком, Может даже, бок о бок — на кладбище только что открыли новый район, слишком мало времени пройдет между нашими похоронами. Вера, приходя на мою могилу, — должна же она, молодая вдова, навещать безвременно усопшего мужа, — сможет заодно осчастливить и Севку. Цветочки ему на