Алмаз раджи (сборник) - Роберт Стивенсон

Гостиница, которую нам посоветовали в Карте, была переполнена; вернее, мы не понравились ее хозяйке. Надо сказать, что мы, с нашими прорезиненными дорожными мешками, представляли собой очень сомнительный тип цивилизованных людей. Папироске, например, казалось, что мы похожи не то на лоскутников, не то на ветошников.

– Скажите, господа, вы торговцы-коробейники? – спросила нас хозяйка гостиницы и, не дождавшись ответа, который она сочла излишним в данном случае, посоветовала нам отправиться к мяснику; он, по ее словам, живет поблизости от башни и сдает комнаты приезжим.

Мы пошли к мяснику, но он собирался переезжать, и все его постели увезли, иначе говоря, ему тоже не понравились наши лица. В заключение мы услышали: «Скажите, господа, вы торговцы-коробейники?»

Стало всерьез смеркаться. Мы уже не могли различать лица людей, встречавшихся нам и невнятно произносивших «здравствуйте». По-видимому, жители деревни Пон очень берегли керосин, потому что мы не заметили ни одного освещенного окна на всей длинной улице. Я думаю, Пон – самая длинная деревня на свете, впрочем, в нашем положении каждый шаг казался нам втрое длиннее. Мы совсем пали духом, подходя к последней гостинице. Взглянув на темную дверь, мы застенчиво спросили, не можем ли мы переночевать. Женский голос пригласил нас войти. Мы сбросили мешки и ощупью отыскали стулья.

В комнате стояла глухая тишина, лишь красным светом светились щели и конфорки топящейся плиты. Наконец хозяйка зажгла лампу, чтобы взглянуть на новых постояльцев. Полагаю, только темнота и спасла нас от нового изгнания, так как наши фигуры явно не доставили ей удовольствия. Мы находились в большой, почти пустой комнате, украшенной двумя аллегорическими литографиями, изображавшими «Музыку» и «Живопись», а также текстом закона, запрещающего пьянство в публичных местах. С одной стороны зала виднелся прилавок с полудюжиной бутылок. Двое крестьян, по-видимому, до смерти утомленных, сидели в ожидании ужина. Некрасивая служанка возилась с заспанным двухлетним ребенком.

Хозяйка переставила кастрюли на плите и положила на сковороду бифштексы.

– Господа, наверное, торговцы-коробейники? – спросила она отрывисто, и этим вопросом ограничился весь ее разговор с нами.

Мы уже сами начинали думать, не коробейники ли мы? Никогда в жизни не встречал я людей со столь бедной фантазией, как содержатели гостиниц в Пон-сюр-Самбр. Однако манеры и прочие внешние признаки, как и банкноты, не имеют международного хождения. Достаточно пересечь границу, и ваши тщательно отполированные манеры не стоят уже ни гроша. Жители деревни не видели разницы между нами и разносчиками. Пока жарилось мясо, мы имели возможность убедиться, что все смотрят на нас, как на совершенно равных себе, а наша утонченная вежливость и попытки завязать разговор казались им вполне соответствующими поведению мелочных торговцев вразнос. Во всяком случае, это большой комплимент французским коробейникам: даже перед такими судьями мы не могли побить их нашим же собственным оружием.

Наконец нас позвали к столу. Двое крестьян (один из них казался страшно истощенным и был мучнисто-бледен) ужинали какой-то кашей, картофелем в мундире, запивая все это кофе, подслащенным патокой. Перед ними стояло также по стакану деревенского пива. Хозяйка, ее сын и упомянутая выше прислуга ели то же самое. По сравнению с их трапезой наш ужин выглядел настоящим банкетом. Нам подали бифштексы, может быть, чересчур прожаренные, картофель, сыр, пиво и сахар к кофе.

Вот видите, что значит быть джентльменом… простите, что значит быть коробейником. До этой минуты я никогда не думал, что бродячий торговец – важное лицо в сельском трактире, а между тем, это так и есть. В этом смиренном пристанище он пользуется примерно таким же почетом, как человек, снимающий в столичном отеле номер с гостиной. Чем больше вы всматриваетесь, тем чаще замечаете бесконечную цепь классовых различий между людьми; может быть, не найдется ни одного бедняка, который оказался бы на самой низшей ступени общественной лестницы; каждый считает, что он выше кого-то другого, и это тешит его самолюбие.

Ужин не доставил нам особого удовольствия, особенно Папироске. Я же старался доказать ему, что все это забавное приключение, и жесткий бифштекс, и все прочее. Если довериться мнению Лукреция[49], жесткое мясо должно было казаться нам вкуснее при взгляде на кашу, которую ели другие, но на практике это не оправдалось. Вы можете знать, что другие живут гораздо беднее вас, но вам неприятно (я чуть было не сказал, что это нарушает мировой порядок) сидеть за одним столом с бедняками и пировать, видя, как другие люди гложут свои корки. Я не бывал в таком положении с тех пор, как в школе один жадный мальчик на глазах товарищей поедал кекс, подаренный ему в день рождения. Я и сейчас помню, как тошно было смотреть на него, и никогда не предполагал, что мне придется разыгрывать подобную роль. Но вы опять видите, что значит быть коробейником! Несомненно, беднейшие слои населения в нашей стране отличаются большей добротой и милосердием, чем те, кто богаче их. И мне кажется, что это главным образом зависит от того, что у менее преуспевающих людей границы между различными сословиями не так резки. Рабочий или торговец не в силах отгородиться от своих менее зажиточных соседей. Если он позволяет себе какую-нибудь роскошь, на него смотрят глаза дюжины людей, для которых подобные расходы недоступны. А что же более прямым образом может вести к состраданию? Вот так бедняк, бредя по жизни, видит ее такой, какова она на самом деле, и знает, что каждый проглоченный им кусок отнят у других голодных.

Когда же человек достигает известного благополучия, с ним случается то, что бывает с воздухоплавателем, который поднимается на воздушном шаре: он проходит через слои облаков, и весь подлунный мир делается для него невидимым. Он созерцает только небесные тела, подчиненные известному порядку, которые блестят, как новенькие. Он обнаруживает, что Провидение трогательно о нем заботится, и невольно уподобляет себя лилиям и жаворонкам. Но с каким скромным видом восседает он в своем открытом ландо!

О, если б весь мир обедал за одним столом, его философии точно бы не поздоровилось.

Пон-Сюр-Самбр. Разъездной коммивояжер

Подобно лакеям в мольеровской комедии, чью великосветскую жизнь нарушило появление настоящего аристократа, нам суждено было встретиться с настоящим коробейником. Словно для того, чтобы урок оказался назидательнее для падших джентльменов вроде нас, в нашу гостиницу въехал торговец гораздо более почтенного разбора, нежели такие простые коробейники, какими, как считалось, были мы. Он явился, как лев среди мышей или военный корабль между пирогами! Действительно, новый постоялец не заслуживал звания простого разносчика, он мог считаться разъездным коммивояжером.