Алмаз раджи (сборник) - Роберт Стивенсон

– Садитесь-ка в поезд, юноша, – сказал он, – и отправляйтесь к папе и маме.

Злобные речи старика так ошеломили меня, что я только молча смотрел на него. Дерево никогда не стало бы говорить со мной таким образом! Наконец ко мне вернулся дар речи. Мы плывем от самого Антверпена, сообщил я, а это не так уж мало, и проделаем весь остальной путь назло ему. «Да, – добавил я, – если бы у нас не было никаких иных побудительных причин, я сделал бы это только потому, что вы осмелились сказать, что нам не удастся довести дело до конца». Почтенный старец бросил на меня презрительный взгляд, охаял мою байдарку и удалился, покачивая головой.

Я все еще курил, когда ко мне подошли двое молодых крестьян, вообразивших, что я лакей Папироски, вероятно, потому, что я был одет в свитер, явно проигрывавший в сравнении с непромокаемым плащом моего друга. Молодые люди принялись расспрашивать меня о моих обязанностях и о характере моего господина. Я сказал им, что он более-менее добрый малый, но, к сожалению, вбил себе в голову мысль об этом нелепом путешествии.

– Ну нет! – возразил один из крестьян. – Не говорите так, ваше путешествие совсем не нелепость, напротив, ваш хозяин задумал смелую вещь, которая делает ему честь.

Мне кажется, в образе крестьян передо мной явились ангелы, желавшие поддержать во мне мужество. До чего же приятно было повторять зловещее карканье старца так, словно оно исходило от меня в роли недовольного слуги, и слушать, как эти великолепные молодые люди небрежно отмахиваются от него, точно от мух.

Когда я рассказал все это Папироске, он сухо заметил:

– У них, должно быть, странное представление об английских слугах! У этого шлюза ты вел себя совершенно по-свински.

Я обиделся. Однако мой характер действительно начал портиться, это факт.

В Ландреси

В Ландреси все еще лил дождь и дул ветер, но мы нашли комнату с двумя кроватями, полной меблировкой, с настоящими кувшинами, в которых была налита настоящая вода. Получили мы и натуральный обед, не без натурального вина. После того, как я был коробейником целый вечер и в течение целого дня – жертвой стихии, я гораздо острее чувствовал, как все эти блага согревают мое сердце. За обедом мы встретили английского фруктовщика, который путешествовал с фруктовщиком бельгийским, а вечером, сидя в кафе, мы видели, как наш соотечественник спустил кучу денег, играя в «железку», и, не знаю почему, это нам понравилось.

Нам пришлось пробыть в Ландреси дольше, чем мы ожидали, потому что на следующий день погода окончательно спятила. Вряд ли кто-нибудь добровольно выберет Ландреси местом для отдыха, потому что почти весь этот городок состоит исключительно из укреплений. Внутри укреплений расположено несколько кварталов жилых домов, длинные казармы и церковь, и все это, насколько позволяют обстоятельства, выдает себя за город. По-видимому, в Ландреси нет никакой торговли, и лавочник, у которого я купил огниво за шесть пенсов, был так тронут, что набил мои карманы запасными кремнями. Из общественных зданий нас заинтересовали только гостиница и кафе. Однако мы посетили и церковь, в которой покоится маршал Кларк[53]. Но так как мы никогда даже не слышали об этом доблестном воине, то выслушали это известие с неколебимым мужеством.

Во всех гарнизонных городах парады, смена караулов, побудка и прочее вносят в жизнь граждан романтическое разнообразие. Трубы, барабаны и флейты сами по себе превосходнейшая вещь на свете; когда же они возбуждают в уме мысли о марширующих армиях и живописных превратностях войны, то в сердце рождается горделивое чувство. Однако в призрачных городках вроде Ландреси, где все остальное застыло в оцепенении, эти атрибуты войны производят особое действие. Собственно, только они и остаются в памяти. Именно здесь стоит послушать, как проходит во мраке, под ритмичный топот марширующих ног и грохот барабана, ночной дозор. И тогда вспоминаешь, что даже этот городишко представляет собой один из стратегических узлов великой военной системы Европы и когда-нибудь в будущем он, среди грома орудий и порохового дыма, может на века прославить свое имя.

Барабан, благодаря своему воинственному звучанию, психологическому воздействию и даже благодаря своей неуклюжей и комичной форме, стоит особняком среди других громкозвучных инструментов. И если правда, что барабаны обтягивают ослиной кожей, в этом есть горькая ирония! Как будто недостаточно терпела кожа многострадального животного на протяжении его жизни – то от лионских уличных торговцев, то от надменных иудейских пророков! Но нет – из его бедного крупа выкраивают куски кожи, натягивают на барабан и день и ночь гремят вдоль улиц каждого гарнизонного городка Европы. На высотах Альмы и Спихерена, везде, где развевается багряный стяг смерти, и она сама выбивает могучую дробь с помощью артиллерии, с полком идет мальчик-барабанщик, продолжая колотить по куску кожи мирного осла, даже ступая по трупам.

В обычной жизни, когда человек колотит по ослиной шкуре, он только напрасно тратит силы: мы знаем, насколько слабо это действует при жизни осла, как мало проку от таких побоев. Но в загробном существовании, после смерти животного, кожа его гремит в такт движениям кистей барабанщика, и эта дробь проникает в самое сердце человека, вливая в него то безумие, те безотчетные порывы, которые мы напыщенно зовем героизмом. Нет ли здесь мрачной иронии? «Прежде, – мог бы он сказать осел, – вы колотили меня, заставляя взбираться на холмы, колотили в долинах и в горах, а я все терпел; но теперь, когда я умер, эти удары превратились в потрясающую, поистине адскую музыку; и за каждый рубец, оставленный вами на моих боках, зашатается и упадет, обливаясь кровью, ваш товарищ»…

Вскоре после того, как барабанщики прошли мимо кафе, Папироску и Аретузу стало клонить в сон, и они отправились в свой отель, расположенный через один дом от кафе. Но хоть мы и были довольно равнодушны к Ландреси, Ландреси не остался равнодушен к нам. Мы узнали, что в промежутках между ливнями местный народ бегал смотреть на наши байдарки. «Сотни людей, – так нам сказали, хотя это плохо вязалось с нашим представлением о городке, – сотни людей осматривали их в том угольном сарае, где они лежат». В Ландреси мы стали героями, тогда как накануне, в Поне, были всего лишь мелочными торговцами!

У самой двери отеля нас нагнал сам мировой судья – насколько я понимаю, что-то вроде шерифа в Шотландии. Он вручил нам свою визитную карточку и пригласил отужинать у него, и сделал это так мило и любезно, как умеют лишь французы. Тем самым, добавил он, мы окажем честь Ландреси. И хотя мы отлично знали, что едва ли в силах добавить этому городу чести, но решили, что не принять приглашения судьи было бы неучтиво.