Волкодав - Мария Васильевна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
“Святы Мать Земля и Отец Небо, – явились неведомо откуда и запросились на уста слова небывалой молитвы. – Святы дети их, Люди. Свято всё дышащее и живое…”
Дивные образа смотрели на Хономера. Хономер, замерев, стоял на коленях и тоже смотрел, смотрел, смотрел…
Жила-поживала когда-то большая семья.
Настала пора переезда в иные края.
Когда же мешки с барахлом выносили во двор,
У взрослых с детьми разгорелся нешуточный спор
И “против” и “за” раздавались у них голоса –
Везти или нет им с собою дворового пса.
А тот, чьих зубов опасался полуночный вор,
Лежал и внимательно слушал людской разговор.
“Я стал им не нужен… Зачем притворяться живым?”
И больше не поднял с натруженных лап головы.
Спустя поколение снова настал переезд
На поиски более щедрых и солнечных мест.
И бывшие дети решали над грудой мешков –
Везти или нет им с собою своих стариков.
5. Доказательство невиновности
Путь “за Челну, на кулижки”, что насоветовал Оленюшке премудрый слепой Лось, оказался именно таков, каким и следовало быть пути в подобное место. А именно – далеко не прямоезжим.
И Крупец, на чьём берегу обитали гостеприимные Зайцы, и Ель, вдоль которой, собственно, располагались обетованные кулижки, были правыми притоками великой Светыни, – текли с севера, из самого сердца бесконечных веннских лесов. Однако попасть с одной реки на другую было не так-то легко.
О том, чтобы идти туда сухим путём, “горой”, как выражались венны, и речи не шло. Водоёмины<Водоёмина. – Теперь мы говорим “бассейн” такой-то реки. > Крупца и Ели ко всему прочему разделял изрядный сопочный кряж, называвшийся Камнб. Этим словом венны искони обозначали всякие порубежные урочища и в особенности межи, отмеченные камнями. Так что кряжу размером со. всё государство Нардар, изобилующему скальными обрывами и гольцами, оно подходило как нельзя лучше. Камно считался едва проходимым, и не просто из-за близости заповедного края у реки Ель. Кто бывал там (а бывали немногие), те рассказывали, что и без неведомых сил, норовящих исполниться против пришельца, запросто можно шею свернуть, а уж узлы какие с собой тащить, хоть ту же добычу, – вовсе погибель. То есть ни Шаршава, ни Оленюшка, ни молодая Заюшка никаких чащ отроду не боялись и уж кряж бы как-нибудь одолели. Но с двоими грудными детьми в такой путь отправляться – только от смерти спасаясь. Зачем зря ноги стаптывать, если можно добраться на лодке?
В лесном краю река – первейшая дорога. Даже загадка есть: “По какой дороге полгода ездят, а полгода плавают?” О ней сказано, о реке. Вот только иная такая “дорога” в своём зимнем обличье гораздо покладистее, чем в летнем. И к матушке Светыни это относится в самой полной мере, какая только бывает. Если в своём нижнем течении, в землях сольвеннов, она делается степенной и годной для плавания не только по течению, но и против, – то здесь, в верховьях, её воды несутся могучей стремниной, пересечь ещё кое-как можно, но подниматься – не одолеешь ни под парусом, ни на вёслах. Разве берегом добредёшь, ведя лодку на клячах<Кляч – здесь: толстая верёвка. >. Так ведь и берег таков, что далеко, не всюду пропустит…
Крупец же припадает к Светыни гораздо ниже слияния Ели с сестрицей Челной. Как добраться?
– А вот как, – наставлял Оленюшку Лось, много слушавший странников и оттого представлявший себе земные пути отчётливей иных зрячих. – Спуститесь по Крупцу до Светыни. Переправитесь, если дозволит…
– Уж попросим, дяденька Лось. Непременно дозволит!
– По левому берегу ещё полдня по течению вниз. Там будет волок. Не очень длинный, не бойся. Потом два озера и река. Она называется Шатун, потому что течёт сперва на север, а после на юг. По ней плывите с опаскою…
– А кого пастись-то, дяденька Лось? Чьи там земли?
– Раньше до самых западных вельхов были свободные. Теперь, лет пятнадцать уже, сегваны живут… Бежь<Бежь – беглый народ, вынужденные переселенцы. > с какого-то острова. Худого слова не скажу, просто люди нрава неведомого, не спознались мы ещё как следует с ними, не пригляделись. Оттого на всякий случай – паситесь.
– А дальше как, дяденька?
– Дальше вас Шатун выведет до Челны, по ней спуститесь и до Ели. А как уж там быть – на месте смекнёте.
Ко времени того разговора сородичи именовали Заюшку кузнечихой, и уже не в шутку, как поначалу. То, что она собиралась покинуть родительское гнездо, было делом неслыханным и печальным, но неизбежным, и потому приданое любимой доченьке собирали не только мать с отцом, – весь род. И самой ей, и малым Щегловнам, что полюбили сладко засыпать на руках у Шаршавы. Самого кузнеца, гордо носившего в волосах целую низочку бус, тоже славно отблагодарили за труд. Зря ли коваль-Заяц до последнего не хотел его отпускать, говоря, что так славно у него работа никогда раньше не спорилась!.. Нашлись у добрых Зайцев подарки и для Оленюшки, и не потому, что были так уж добры, а потому, что заслужила. Понапрасну ли из каждого дома ей мотками нашивали верёвки: сплети сеточку, лещей покоптим, на ярмарке с руками небось оторвут!.. Умницы-Зайки пробовали повторить, не у всех получалось, хотя она потаек не держала, показывала. Большуха же попросила Оленюшку сплести накидку на сундук, красивую, из цветного шнура. И очень ею гордилась.
Потому-то, когда лодка отплывала вниз по Крупцу, было в ней немало и снеди, и всякого хорошего добра. Особое же место занимала дюжина корзин, нарочно сделанных мастером Лосем. Корзины были с узкими донцами и все снабжены крышечками – против веннского обыкновения, зато в самый раз для сегванов. “В их деревню придёте, – наставлял Лось, – будет чем набольшему поклониться, чтобы приняли хорошо. Да и еды выменять на остаток дороги, охотиться-то да грибы собирать небось некогда будет…”
А ещё вместе с людьми на лодку взошёл пёс. Справный кобель, настоящей веннской породы, что оберегал покой Заюшки и её
