Волкодав - Мария Васильевна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Легко клевещется, да не легко отвечается, – согласно развёл руками продавец. – Что же касается второго, о котором ты упомянул…
Но тут Волкодава отвлекло ощущение пристального взгляда, устремлённого в спину. Сказать, что такие взгляды он не любил, значило ничего не сказать. Тем более недоброжелателей по белому свету у него развелось более чем достаточно. Но это был не просто косой или злобный взгляд. Он содержал в себе нечто такое, что венну очень захотелось сперва выхватить меч, а потом уже оборачиваться. Он, конечно, сдержался.
– Прости, почтенный…
И Волкодав оглянулся, сразу найдя глазами того, кто на него смотрел.
Вернее – ту…
Ибо за спиной у него стояла девушка-мономатанка. Рослая, стройная, черней сажи и очень красивая. Облачённая в огненно-алое цельнотканое одеяние своей родины, невероятно выгодно оттенявшее природный мрак кожи. Волкодаву невольно подумалось, что девушка была бы ещё красивее, если бы улыбалась. И даже не потому, что зубы у неё наверняка были ровные и блестящие, как нанизанный жемчуг, а просто оттого, что почти все люди становятся красивее, когда улыбаются. Но нет. Мономатанка смотрела на венна так, словно он только что изнасиловал её родную сестру, а значит, заслуживал немедленной и очень жестокой расправы.
Во имя справедливых молний Бога Грозы, за что?..
А самое странное и тревожное, что она не просто желала наказать его смертью. Она ещё и могла это сделать, причём прямо здесь и сейчас, сделать каким-то неведомым. Волкодаву, но очень страшным и очень действенным способом.
Настолько действенным, что вместе с одним-единственным врагом обратилась бы в прах половина рынка.
Насколько мог понять Волкодав, только это и спасло его от мгновенной расправы.
Не первый раз его порывались убить, но обыкновенно он знал хотя бы – за что. Он покинул лоток с книгами и неоконченный разговор с продавцом и двинулся к девушке, намереваясь прямо осведомиться о причине её гнева. При этом он не сводил с неё взгляда, и случилось так, что его посетила весьма неожиданная мысль. А потому и спросил он совсем не о том, о чём собирался:
– Скажи, госпожа моя, почему мне кажется знакомым твоё лицо?
Мономатана – обширный материк, населённый очень разными племенами. И языки у них тоже разные, но совсем уж неродственных среди них нет. Так что, если овладел каким-нибудь наречием запада Мономатаны, будь уверен, что и на востоке тебя через пень-колоду, но всё же поймут. И Волкодав не придумал ничего лучшего, чем обратиться к девушке на языке народа сехаба, единственном, который знал.
Он никогда не забывал мест, где прошёл хотя бы однажды. Мог даже узнать дорогу, виденную когда-то совсем с другого конца. Люди запоминались ему существенно хуже. И тем не менее лицо девушки было ему знакомо, он мог бы в этом поклясться.
Она не двинулась с места, лишь враждебный взгляд сделался ещё более надменным.
– Не слишком добра была ко мне жизнь, – на том же языке процедила она в ответ, – но, благословением Алой Матери и заступничеством небесной госпожи Нгуры, до сих пор судьба милостиво уберегала меня от встреч с такими, как ты!
Повернулась и не то чтобы пошла – прямо-таки поплыла прочь той особой величественной, свободной и немыслимо изящной походкой, которую считают присущей лишь женщинам Мономатаны. Волкодав же за всё хорошее удостоился ещё и презрительного жеста: небрежно откинутая длиннопалая кисть как будто выплеснула в него из чашки какую-то гадость.
И этот жест, против всякого ожидания, очень о многом сказал ему. Волкодав испытал мгновенное, как вспышка молнии, озарение и вспомнил, где видел её лицо. То есть не совсем её. Те же самые черты были как бы перелиты в иную, более суровую и грубую форму. Он узнал женщину, потому что помнил мужчину. Он сказал ей уже в спину:
– А я-то думал, у родственников славного Мхабра не принято без вины срамословить добрых людей.
Девушка обернулась… Волкодаву приходилось видеть, как бледнеют мономатанцы. Если белые люди становятся восковыми, то чернокожих отток крови делает серыми. Вот и на лице надменной красавицы укоризненные слова Волкодава мгновенно выжгли всю черноту: уголь стал пеплом. И куда только подевалось её беспредельное высокомерие!.. Стремительно шагнув обратно, девушка бухнулась перед ним прямо в пыль и, думать не думая о красивом дорогом одеянии и подавно видеть не видя глазеющего народа, поползла к венну на коленях, чтобы обнять его потрёпанные сапоги:
– О могучий и добродетельный господин, не прогневайся на ничтожную рабыню, наделённую поганым и бессмысленным языком!.. Накажи её как угодно, только не уходи… не поведав мне прежде о моём брате…
…Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком. Костлявый подросток-венн, запоротый надсмотрщиками, почти безжизненно распростёршийся на неровном каменном полу. Отрешённая полуулыбка, блуждающая по рассечённым шрамами губам великана мономатанца…
“Одиннадцать поколений моих предков были Теми-Кто-Разговаривает-с-Богами, – произносит он медленно и торжественно. – Они умели просить Небо о дожде, а распаханную Землю – о плодородии. Но вся их сила перешла по наследству к моей маленькой младшей сестре. Мне же выпала лишь ничтожная толика. Поэтому я и стал всего только вождём… А теперь, – обращается он к напарнику, безногому халисунцу, – во имя Лунного Неба, которому ты молишься, и шести пальцев славного Рамауры, что первым одолел Бездонный Колодец, – прошу тебя, помолчи! Я и так могу и умею немногое, так хоть ты не мешай!..”
Волкодав нагнулся и, подхватив под локти, поставил девушку на ноги. Опытный каторжник при этом успел заметить на точёной шее полустёртый лекарскими усилиями след. След, который мог оставить только ошейник. Девчонка упоминала о рабстве не для красного словца и не самоуничижения ради. Она не понаслышке знала долю невольницы.
– Встань, госпожа моя, – негромко сказал Волкодав. – Негоже Той-Кто-Разговаривает-с-Богами прилюдно валяться в пыли. Сам я приехал издалека и ничего здесь не знаю… Может быть, ты подскажешь мне тихое, пристойное место, где мы могли бы сесть и побеседовать о твоём брате?
Мономатанка хотела что-то сказать, но не смогла и расплакалась. Волкодав не принадлежал к числу тех мужчин, которых зрелище женских слёз приводит в неописуемый ужас. Напротив,
