Смерть президента - Виктор Пронин

Но до этого далеко, это может вообще не состояться. Пока еще в утреннем светлеющем небе полыхал золотом кристалл, воткнутый острием в космос.

Просыпались и заложники.

Потягивались, мяли лица, смотрелись в зеркала, терли отросшую щетину. Некоторые подходили к окнам и подолгу смотрели вниз, на возникающие в серых сумерках кварталы города. Скоро должны были доставить завтрак — Пыёлдин настоял, чтобы завтрак заложникам подавали дважды — к семи утра и к одиннадцати.

Заложники знали, что этим утром у Пыёлдина должен состояться телефонный разговор с президентом, и пребывали в радостном нетерпении, словно их усилиями завертелись события, заставившие вздрогнуть планету, словно с ними собирается разговаривать могущественный Боб-Шмоб.

Постояв с полчаса на крыше и продрогнув на утреннем ветерке, Пыёлдин дождался первых солнечных лучей, брызнувших из-за дальнего леса. И только после этого, словно убедившись, что день все-таки наступит, спустился с крыши.

И тут его ожидало первое потрясение этого дня.

Пыёлдин уже привык к тому, что все заложники одеты достаточно прилично — черные костюмы, вечерние платья, нарядные туфли, полупрозрачные накидки, воротнички из шелковистых мехов и так далее. Осмелевшие за последние сутки заложницы расхаживали по коридорам, вели светские беседы, кокетничали с мужчинами, которые тоже выглядели весьма достойно. Человек новый, попавший сюда неожиданно, ни за что бы не догадался, что девочки, невесомо порхающие с подносами, уставленными хрустальными бокалами с шампанским, обслуживают заложников, которые весело чокаются, болтают непринужденно и озорно. Но Пыёлдин к этому уже привык и нисколько не удивлялся, как и подчеркнутому уважению, с которым здоровались с ним заложники, издали раскланиваясь и посылая приветственные жесты.

Однако то, что он увидел, спустившись с крыши…

Навстречу ему шла пара, один вид которой заставил его отшатнуться. Это были бомжи. Самые дремучие, запущенные бомжи, которых можно встретить разве что в московских подворотнях, под платформами электричек, в подземных переходах. Бывшие ветераны труда и войны, окончательно отощав и обнищав, продавали последнее, что у них было, и уходили куда глаза глядят, в святой надежде, что люди не дадут им помереть с голода. Их можно было встретить в канализационных люках, в недостроенных домах, в лесопосадках и в городских свалках, во многих других местах, которые недремлющая человеческая мысль обнаружила с наступлением счастливых демократических перемен.

Так вот пара…

У мужика был подбит глаз, на щеке пылал кровоподтек, на плечах болталась фуфайка, у которой отсутствовал один рукав, на ногах красовались растянутые тренировочные брюки и черные калоши с розовыми внутренностями. Непередаваемая сизость его заросшей физиономии выдавала не просто бездомного бродягу, а бродягу убежденного, с хорошим стажем.

Лицо его подружки покрывала та же сизость, что говорило об их одинаковом образе жизни, но было оно в гораздо худшем состоянии. А приспущенные чулки, мужские туфли чуть ли не сорок пятого размера, лоснящийся среднеазиатский халат, надетый на голое тело, составляли ее туалет.

Но самое странное — несмотря на затравленность, глаза у обоих светились какой-то радостью. Увидев Пыёлдина, они не смутились, не попытались скрыться, наоборот, устремились навстречу, обрадовавшись ему.

— Каша! — хрипло заорал мужчина, протягивая к Пыёлдину трясущиеся руки. — Наконец-то, Каша! Я увидел тебя!

— И я тебя увидел, — проговорил Пыёлдин, тщетно пытаясь оттолкнуть от себя обрадованного бродягу. Но едва он шагнул в сторону, как у него на шее повисла женщина и, изловчившись, довольно громко чмокнула в щеку.

— Ты совсем не изменился, Каша, — проговорила она, промокая замусоленным рукавом халата повлажневшие глаза. — Я всегда верила, что мы с тобой увидимся! Сердце меня не подвело, не обмануло…

— Я тоже надеялся на встречу, — смятенно бормотал Пыёлдин. — Хотя, конечно, понимал, что мои мечты вряд ли сбудутся. — Беспомощно он оглянулся на постигавшую Анжелику, но та на эту сцену смотрела спокойно, просто пережидала, когда схлынут первые восторги и бомжи произнесут что-нибудь внятное.

— Твоя девочка? — спросил бомж, кивая в сторону Анжелики. — Хорошая девочка… Умытая. Моя такая же была… Но, видишь ли… Конечно, пару ударов я в своей жизни пропустил…

— Скажи мне лучше вот что… Кто ты есть, как сюда попал и чего хочешь?

— Каша, — прошептал бомж потрясенно, — Каша… Ты меня забыл?! Я буду плакать, Каша, я буду плакать долго и безутешно… И Лиля будет плакать…

— Можете начинать, — твердо сказал Пыёлдин.

— А накопитель в Краснодаре помнишь?

— Что? Накопитель?

— В Краснодаре… Ну, ну… Еще одно усилие, Каша!

— Краснодарский накопитель… — Что-то начало просачиваться в сознание Пыёлдина, что-то изменилось в его лице, в глазах появилось осмысленное выражение.

— А Брынзу помнишь?

— Помню.

— Так я и есть Брынза! — закричал бомж.

— Ты — Брынза?!

— Да! А это Лиля. Помнишь Лилю? Ну! Каша! Напрягись! Помнишь, она все пела… «Расцвела сирень в моем садочке, ты пришла в сиреневом платочке… Ты пришла, и я пришел… И тебе, и мине хо-ро-шо!» — все эти слова бомж не столько пропел, сколько проговорил, но мелодия узнавалась. Из его глаз полились слезы, легко и послушно, обильные слезы, которые он уже не мог сдерживать. — Ну, Каша! Скажи, что ты все вспомнил, что ты узнал нас, что ты любишь нас, как и прежде!

Подружка бомжа стояла рядом, и из ее глаз тоже текли прозрачные слезы, прокладывая себе путь среди морщин на лице. Она склонила голову к плечу и смотрела на Пыёлдина с нескрываемым умилением.

— Это она, Лиля, узнала тебя по телевизору, — Брынза благодарно положил ладонь на плечо подруги. — Смотри, говорит, это же наш Каша… Я глянул и обмер — точно Каша! Представляешь, я прямо весь обмер, и голос мой оборвался. Я заплакал, Каша! От радости! И Лиля заплакала… Мы оба с ней обнялись и плакали навзрыд… Как будто вернулись те наши молодые, счастливые, влюбленные годы… Ты помнишь те годы? — Брынза не мог продолжать, — прижав ладони к лицу, он отвернулся к окну, принялся тереть глаза уцелевшим рукавом фуфайки.

И Пыёлдин вспомнил, до мельчайших подробностей вспомнил краснодарский накопитель, жаркое лето, безжалостное солнце, свирепую кампанию по борьбе с бродяжничеством, вспомнил, как собрали пропойц со всего юга страны и заперли за колючей проволокой в пустом пионерском лагере. Да, и случайно оказались там двое молодых ребят, парень и девчушка, которые, влюбившись друг в друга до полного беспамятства, решили вместе провести лето на берегу Черного моря. Они были молоды, глупы и счастливы. Старые, пропитые бродяги, чем могли, помогали им, растроганные их юностью, беззащитностью и тем вызовом, который всегда несут в себе юность и беззащитность. Эти двое ходили только рядом, только вместе, крепко держа друг друга за ладошки, боясь расстаться даже на секунду. Они вместе входили в море и вместе выходили на берег, рядом лежали на песке, все так же держа друг друга за ладошки. Оба были загорелые, худые и голые, но боже, боже, как же они были счастливы, счастье просто лилось у них из глаз, как сейчас льются безудержные пьяные слезы…

— А вы изменились, ребята, — произнес Пыёлдин. — Я мог бы вас и не узнать…

— Нас никто не узнает! — сказала Лиля. — Нас уже давно никто не узнает. — Пошарив рукой за спиной, она, не оборачиваясь, нащупала ладонь Брынзы, ухватила ее и как бы успокоилась. И только тогда Пыёлдин узнал их окончательно, только тогда наверняка убедился — это они, мальчик и девочка из краснодарского накопителя, где он и познакомился с Ванькой Цернцицем, кудрявым, нахальным и страшно хитрым.

— Ни фига себе, — проговорил Пыёлдин слова, которые могли означать все, что угодно — озадаченность, восторг, сомнение, искреннюю радость и полную подавленность.

— Мы к тебе пришли, Каша, — сказала Лиля доверчиво.

— Как?! — заорал Пыёлдин. — Как вы смогли прийти, если даже мышь не может просочиться сюда! Крыса не может проникнуть в этот Дом? А вы?!

— Ох, Каша, — вздохнула Лиля, и в ее голосе прозвучала горделивость. — Мы ведь и в самом деле, как крысы… По норам, по трубам, по стенным пустотам… Канализация, вентиляция — это все наши дороги, наши пути.

— А на фига вы пришли? Нас штурмовать собираются, газами травить, какими-то лучами выжигать…

— Ну как же, Каша, — Лиля обиженно заморгала. — Ты же оказался в беде… помочь надо… А потом… По телевидению сообщили, что вам сюда пищу доставляют… Мы подумали, что и нам кое-что перепадет… Опять же, крыша над головой.

— Кто тебе глаз подбил? — ничего другого Пыёлдин спросить не догадался.

— Хулиганы, — бесхитростно ответила Лиля. — Этот вот халат хотели отнять… А у меня под халатом и нет ничего, — она улыбнулась, — поэтому я и сопротивлялась. А тут Брынза подоспел… Отбились. Ты не думай, это не он, это хулиганы меня обидели…