Смерть президента - Виктор Пронин

— Вы тоже изменились?

— Разумеется.

— В какую сторону?

— Конечно, в лучшую, — улыбнулся Цернциц.

— И тоже готовы взять в руки оружие? Отбиваться от штурмовиков и спасать террористов?

— Да, — кивнул Цернциц. — Да, — повторил он тверже. Подняв голову, Цернциц спокойно взглянул в глаза человечеству. Какая-то жутковатая сила исходила от его фигуры, от взгляда, от выражения лица.

Корреспонденты молчали, подавленные услышанным, и только камеры безостановочно наматывали все новые сотни метров пленки, чтобы сообщить человечеству о странностях, происходящих в Доме.

Суматошливо и спешно, словно опасаясь, что Пыёлдин передумает и спустит их не в лифте, а другим путем, более коротким, корреспонденты рванули в кабину. Несколько добровольцев из заложников пинками вогнали выступающие части тел, двери захлопнулись, и лифт, охнув, провалился и понесся, понесся с затухающим свистом. Оставшиеся, дожидаясь возвращения лифта, метнулись по лестницам вниз, лишь бы только побыстрее покинуть это зловещее, колдовское место.

И тут выяснилось, что уехали не все, что остался странный тип с редкими седыми волосенками, мокрыми губами и заискивающими глазами. Обнаружили его за креслами, он лежал там, распластавшись на полу и сунув нос в алый ворс ковра. Заложники, естественно, дали ему по морде, обыскали, но в карманах ничего, кроме хлебных крошек и табачной пыли, не нашли. Тогда ему дали по морде еще раз и спросили, кто он такой и чего хочет. Тип назвался Адамом Агдамовичем и заявил, что желает встретиться с главарем террористов. Тогда заложники, поддавая ногами под тощеватый зад Адама, погнали его в комнату отдыха, где главарь, устав от всемирной славы, наслаждался молчаливым общением с Анжеликой.

Пыёлдин некоторое время рассматривал нежданного гостя, потом повернулся к Анжелике — как, дескать, это понимать. Но красавица ничего не ответила, только передернула божественными своими плечами. В этом жесте проявилось и легкое недоумение, и явное пренебрежение. А по ее улыбке можно было догадаться — Анжелика знала этого человека.

— Тебе чего? — спросил Пыёлдин.

— Меня зовут Адам Агдамыч.

— Очень рад. Что дальше?

— Вы меня не знаете?

— А на фига мне тебя знать? Ты что, пуп земли?

— В некотором роде. — В позе Адама Агдамыча появилось нечто горделивое, он приосанился, вскинул голову, откинул назад прядки седоватых волос.

— Ванька, ты что-нибудь понимаешь? — спросил Пыёлдин у Цернцица, который вошел только сейчас и, не вмешиваясь в разговор, сел в сторонке.

— Я его вспомнил, — ответил Цернциц. — Известная личность.

— Да! — обрадовался Адам Агдамович. — Меня все знают. Я защищаю угнетенных, попранных, преследуемых, обиженных, униженных, оскорбленных, растоптанных…

— Заткнись! — крикнул Пыёлдин, потеряв терпение. — Ты чего хочешь? Жрать? — По внешнему виду гостя Пыёлдин почему-то прежде всего подумал, что тот обязательно попросит поесть.

— Не откажусь, — с достоинством ответил Адам Агдамыч.

— Судя по имени, ты и выпить не против? — предположил Пыёлдин. — Портвейном балуешься?

— Не только, — потупился Адам Агдамыч. — Но не это главное. Я защищаю униженных…

— Слышал. Зачем ты здесь?

— Видите ли, дело в том, что я готов защищать вас в глазах мирового общественного мнения.

— От чего ты намерен нас защищать?

— От несправедливых нападок.

— Чьих?

— Мало ли… Откуда бы нападки ни прозвучали, я тут же выступаю и начинаю защищать. От красно-коричневых, от желто-голубых…

— Серо-буро-малиновых? — подсказал Пыёлдин.

— И от них тоже. Между прочим, как раз серо-буро-малиновые и являются наиболее опасными, непримиримыми фанатиками…

— Скажи мне, Агдам…

— Адам Агдамыч, — быстро поправил мокрогубый.

— Да? Хорошо… Скажи мне, Агдам Адамыч…

— С вашего позволения, я опять вынужден поправить… Меня зовут Адам…

— Слушай, Адам… Я тебе по морде дам! Если ты еще раз меня перебьешь! Кто ты есть на самом деле — круглый дурак или шут гороховый?

— Мне кажется, вы мне не верите. А напрасно. Я готов встретиться и с Биллом-Шмиллом, и с Джоном-Шмоном, и с Жаком-Шмаком… И уговорить их выступить в вашу защиту.

— И что же ты им скажешь?

— Скажу, что только безысходность существования в этой стране толкнула вас на столь неожиданные и дерзкие действия… Что если бы вы пользовались правами и свободами, которые дают своим гражданам Билл-Шмилл, Жак-Шмак…

— Какой дурак! — простонал Пыёлдин, оглядываясь вокруг в полнейшей беспомощности. Он словно умолял избавить его от этого проголодавшегося защитника.

— Он не дурак, — поправил Цернциц. — Он просто какашка вонючая. Но при этом не врет.

— Неужели ты не понимаешь, что нас невозможно защищать? — спросил Пыёлдин. — Нас нельзя защищать! Нас преступно защищать! Мы убийцы… Чтобы взяться нас защищать, надо действительно быть немного сволочью!

— Я совершенно уверен в том, что вы — яркая личность, способны совершать необычные поступки, вести за собой людей, которые готовы вручить вам свои жизни, свои судьбы и надежды! Вам присуща убежденность, вы обладаете организаторским талантом, вы умны и решительны. А система, которая довела вас до такой жизни…

— Я сам довел себя до такой жизни.

— Свалим на систему! — Гость лукаво изогнулся немощным своим телом и, почти вплотную приблизившись к Пыёлдину, прошептал, страстно брызжа слюной: — Завтра же Билл-Шмилл позвонит Бобу-Шмобу и…

— И что?!

— И амнистия обеспечена.

— Да? — Пыёлдин вопросительно посмотрел на Цернцица, на Анжелику.

— Гони его, Каша, — сказала Анжелика. — Он поганый. От него воняет.

— То-то я чувствую, откуда-то вонь идет, — пробормотал Цернциц. — Анжелика права. Надо его, Каша, гнать. И не затягивать с этим делом.

— И Джон-Шмон позвонит президенту, и Жак-Шмак… — продолжал настаивать Адам Агдамыч. — Все позвонят. И Коль-Шмоль, и Шимон-Шимон…

— Тут, понимаешь, Каша, что получается, — Цернциц с трудом подбирал нужные слова. — Тут вот что получается… Вся шелупонь, которую он перечислил… Они действительно этого Агдамыча и примут, и обласкают, и к сердцу поприжимают, поесть дадут, денег на обратную дорогу из своих бюджетов выделят… Они до крови, до костей будут вылизывать его, как кошка вылизывает сдохшего котенка.

— А ему-то это зачем?

— Ну как… На виду, при деле… опять же, всегда покормить могут, на дорогу бутерброд завернут… Глядишь, и еще день прошел, еще ночь пролетела… Понимаешь, Каша… Дело, которое ты затеял и так успешно провернул… не очень симпатичное. Найдутся люди, которые тебя осудят. Но будут и такие, кто восхитится, станет на твою сторону… Те же заложники… Но если ты свяжешься с этим Агдамом, то уже никто не поддержит, не восхитится. Больно личность отвратная.

— Ну почему же, — обиделся Адам Агдамыч. — Напрасно вы так… Меня знают во многих странах, охотно принимают…

— Морда у тебя больно потрепанная.

— Сидел я многовато… Потому и потрепанная.

— Не-е-ет, — Пыёлдин покачал указательным пальцем из стороны в сторону. — Тут уж ты меня не надуешь… Сидел ты как раз маловато. Десяток лет я бы тебе набавил на раздумья. И каждый год ко дню рождения еще бы набавлял… За нарушения внутреннего распорядка.

— А я бы его не нарушал! — воскликнул Адам Агдамыч, вскинув головенку с растрепавшимися волосенками.

— Это уже была бы моя проблема. Ты вот и сейчас нарушаешь… Стоишь с ширинкой нараспашку. Хочешь этим безнравственным актом выразить мне свое презрение? Оскорбить меня хочешь? Что за намеки?! Да я бы тебе только за эту ширинку год набавил. Ты бы у меня вообще с зашитой ширинкой срок досиживал!

— Вы, право же, так выражаетесь, уважаемый Аркадий Константинович, что мне даже неловко…

— Пшел вон, — улыбнулась Анжелика.

Цернциц широко распахнул дверь и вытолкал упирающегося Адама в коридор. Увидев подвернувшегося Посибеева, который с закатанными рукавами прохаживался по коридору в ожидании клиентов, Цернциц поманил его пальцем.

— Вот этого типа надо бы вниз спустить…

— Из окна?

— Не стоит, наверно, — раздумчиво произнес Цернциц, глядя на побледневшего Адама Агдамыча. — Пусть по лестницам добирается. И это… поторопи… Чтоб ни на одной площадке не задержался.

— О, это я с удовольствием!

— Между прочим, когда меня принимал Шимон-Шимон, — начал было говорить Адам Агдамыч, но закончить не успел, поскольку дальнейшие его слова были смазаны скоростью и все увеличивающимся расстоянием. Никто так и не услышал, какие такие почести оказал ему Шимон-Шимон.

В этот вечер эфир планеты был заполнен кадрами, которые засняли журналисты в Доме. Снова и снова на экранах возникала разможженная голова агента чьей-то там разведки, мир с содроганием видел, как гигант Посибеев волок дергающийся труп, кто-то изловчился даже снизу заснять жутковато приближающееся сверху тело, выброшенное из окна.