Возвышение Сайласа Лэфема - Уильям Хоуэллс

— А что толку тянуть дальше? — сказал он. — Я уже месяц как понял, что к тому идет. В Западной Виргинии объявилось несколько парней, которые тоже стали выпускать краску и за дело взялись крепко. Многого добиться они не могли, пока продавали ее сырой. А недавно и варить стали; рядом с их фабрикой оказался природный газ, горючее обходится им десять центов, а мне — доллар; и краска у них получается не хуже моей. Ясно, чем это кончится. А еще и рынок завален товаром. Ничего не оставалось, как только закрыть, и я закрыл.

— Что же станется с рабочими сейчас, в середине зимы? — сказала миссис Лэфем, ухватив лишь одну эту мысль из водоворота бедствий, кружившихся перед ней.

— А мне плевать, что с ними станется! — вскричал Лэфем. — Они делили со мной удачу, пусть теперь делят и это. Если уж ты так жалеешь рабочих, прибереги хоть каплю жалости для меня. Или ты не знаешь, что значит закрыть фабрику?

— Знаю, Сайлас, — сказала жена ласково.

— Ну так вот! — Он встал, не притронувшись к ужину, и пошел в гостиную; там она и застала его, склонившегося над ворохом бумаг. Это напомнило ей о листке, лежавшем в ее рабочей корзинке; решив не заставлять измученного человека искать его, она принесла его сама.

Он рассеянно взглянул на него, но потом смутился, покраснел и выхватил листок из ее рук.

— Откуда он у тебя?

— Ты выронил его, а я подняла. Кто такой «Ум.М.»?

— «Ум.М.», — повторил он, растерянно глядя то на нее, то на листок. — Да так — ничего. — Он изорвал листок на мелкие клочки и бросил в камин. Утром миссис Лэфем спустилась в гостиную раньше него; увидев на полу клочок, видимо, не попавший в камин, она подобрала его и разглядела на нем: «М-сс М.». Она подивилась, что за дела могли быть у мужа с какой-то женщиной; вспомнила его смущение при виде листка, которое она объяснила себе своим вмешательством в его рабочие секреты. Она все еще размышляла над этим, когда он вошел к завтраку — с набрякшими веками и глубокими морщинами на лице.

После долгого молчания, которое он, видимо, не склонен был нарушать, она спросила:

— Сайлас, кто такая миссис М.?

Он уставился на нее:

— Не понимаю, о чем ты?

— Не понимаешь? — спросила она насмешливо. — Когда поймешь, скажешь мне. Тебе налить еще кофе?

— Нет.

— Ну, что ж, когда кончишь, позвони Алисе. А мне некогда. — Она резко встала и вышла. Лэфем тупо поглядел ей вслед и продолжал завтракать. Он допивал кофе, когда она снова влетела в комнату и бросила на стол рядом с его тарелкой еще несколько листков. — Вот еще твои бумаги, будь добр, запри их в свое бюро, а не разбрасывай у меня по комнате. — Только теперь он понял, что она сердится, и, кажется, сердится на него. Его взбесило, что в такое трудное время она вот этак накидывается на него. Он ушел из дому, не сказав ей ни слова.

В тот день, уже перед самым закрытием конторы, в дверь его кабинета постучал Кори и попросил разрешения поговорить с ним.

— Конечно, — сказал Лэфем, поворачиваясь на вращающемся кресле и подтолкнув к Кори стул. — Садитесь. Я сам хотел поговорить с вами. Я обязан сказать, что вы попусту теряете время. Я уже как-то говорил, что вы легко найдете место получше, и сейчас еще могу вам в этом помочь. Никакого сбыта краски за границей — против наших ожиданий — не будет, и лучше вам это дело бросить.

— Я не хочу его бросать, — сказал молодой человек, сжав губы. — Я в него по-прежнему верю. А сейчас я хочу предложить то, о чем уже однажды намекал вам. Я хочу вложить в него кое-какие деньги.

— Деньги! — Лэфем нагнулся к нему и нахмурился, сжимая ручки кресла, словно не совсем понимая.

— У меня есть около тридцати тысяч долларов, и я могу вложить их в дело. Если вы не хотите считать меня компаньоном — помнится, вы возражали против компаньона, — пусть это будет просто инвестиция. Как мне представляется, перед нами открываются сейчас некоторые возможности в Мексике, и мне не хотелось бы выступать там только в роли коммивояжера.

Они сидели, глядя в глаза друг другу, потом Лэфем откинулся в кресле и медленно провел рукой по лицу. Когда он отнял руку, черты его еще хранили следы сильного волнения.

— Вашей семье это известно?

— Известно дяде Джеймсу.

— Он считает это для вас выгодным?

— Он считает, что мне пора полагаться на собственные суждения.

— Я мог бы повидаться с вашим дядей в его конторе?

— По-моему, он сейчас там.

— Так вот, я хотел бы на днях с ним поговорить. — Он немного подумал, потом встал и вместе с Кори пошел к двери. — Полагаю, я не изменю своего решения насчет вашего участия в деле, — сказал он холодно. — Уж если я раньше имел на то причины, то теперь и подавно.

— Хорошо, сэр, — сказал молодой человек и стал запирать свою конторку. Общая комната была пуста; Кори принялся складывать свои бумаги, как вдруг в комнату ворвались две женщины; оттолкнув швейцара на лестнице, они направились прямиком к кабинету Лэфема. Одна из них была машинистка мисс Дьюи, на вторую она обещала стать похожей лицом и фигурой лет через двадцать, если тяжелую работу будет перемежать с беспробудным пьянством.

— Это его комната, Зерилла? — спросила женщина, указывая на дверь кабинета рукой, которую она еще не успела высвободить из-под грязной шали. Не дожидаясь ответа, она направилась к двери, но тут дверь распахнулась, и в ней, заполняя ее всю, появился Лэфем.

— Послушайте, полковник Лэфем! — визгливым голосом закричала женщина. — Я хочу знать, почему это вы так обходитесь со мной и с Зериллой?

— Что вам надо? — спросил Лэфем.

— Что мне надо? А то вы не знаете! Денег мне надо, за квартиру платить. В доме есть нечего, значит, и на это нужны деньги.

Лэфем нахмурился так грозно, что женщина отступила.

— Так не просят. Убирайтесь!

— И не подумаю, — захныкала женщина.

— Кори! — сказал Лэфем властным тоном хозяина — он проявил такое безразличие к присутствию Кори, что молодой человек решил, что о нем забыли. — Деннис еще здесь?

— Да, сэр, — ответил с лестничной площадки сам Деннис и появился в комнате.

Лэфем снова обратился к женщине:

— Ну как, послать за извозчиком или послать за полицией?

Женщина заплакала, утираясь шалью.

— Не знаю, что нам и делать.

— Прежде всего — убраться отсюда, — сказал Лэфем. — Кликните извозчика, Деннис. А если еще раз сюда придете, велю вас арестовать. Помните об этом! А вы, Зерилла, понадобитесь мне завтра с утра.

— Да, сэр, — смиренно сказала девушка и вместе с матерью ушла вслед за швейцаром.

Лэфем молча закрыл свою дверь.

На следующий день за завтраком Уокер, видя молчаливость Кори, говорил за двоих. Он говорил о Лэфеме, который, с тех пор как начались его очевидные трудности, приобрел для своего бухгалтера загадочную притягательность, и наконец спросил:

— Видели вчерашний цирк?

— Какой цирк? — спросил в свою очередь Кори.

— Да этих двух женщин и нашего старика. Деннис мне все рассказал. А я ему сказал, что, если он дорожит своим местом, пусть лучше держит язык за зубами.

— Отличный совет, — сказал Кори.

— Ну ладно, не хотите говорить — не надо. На вашем месте и я бы не стал, — ответил Уокер, уже привыкший к тому, что Кори и не думает задирать перед ним нос. — Но вот что я вам скажу: старик не может на всех полагаться. Если и дальше так пойдет, молва поползет обязательно. К вам в контору заявляется женщина и угрожает вам при швейцаре — и вы надеетесь, что швейцар при этом не задумается? А это уж последнее дело, потому что, когда швейцар начинает думать, он начинает думать не то что надо.

— Не понимаю, отчего бы даже и швейцару не подумать обо всем этом правильно, — ответил Кори. — Я не знаю, кто была эта женщина, но она, видимо, мать мисс Дьюи; неудивительно, что полковник Лэфем рассердился, когда к нему так нагло ворвались. Вероятно, она жалкая, опустившаяся женщина; он делал ей добро, а она стала этим злоупотреблять.

— Так, вы считаете, это? А почему тогда фамилии мисс Дьюи нет в платежной ведомости?

— Это опять-таки доказывает, что речь идет о благотворительности. Только так и можно это понять.

— Ну ладно! — Уокер закурил сигару и прищурился. — Значит, не только швейцару, но и бухгалтеру не следует думать не то что надо. Но, сдается мне, мы-то с вами думаем об этом одинаково.

— Да, только в том случае, если вы думаете то же, что и я, — твердо сказал Кори. — И я уверен, вы думали бы именно так, если б видели этот «цирк» своими глазами. Когда человека шантажируют, он ведет себя иначе.

— Смотря по тому, что это за человек, — сказал Уокер, вынимая сигару изо рта. — Я никогда не говорил, что наш старик чего-нибудь боится. Не тот характер.

— Характер, — продолжал Кори, не желая долее обсуждать эту тему иначе как в общих словах, — должен чего-то стоить. Если он становится добычей случайности и видимости, то не стоит ничего.