Элита. Незаконченное дело - Абриль Замора

нужно ли ей ставить сначала правую, а потом левую ногу, чтобы ходить. Она вцепилась в фотографию, как будто это был один из тех оранжевых жилетов, которые бросают потерпевшим кораблекрушение людям на лодках. Она, без сомнения, просто плыла по течению. Но когда зазвонил телефон и она услышала голос матери, разрыдалась, вспоминая слово в слово то, что та сказала. Она, которая не любила говорить о том, что чувствует, не могла удержаться, чтобы не выплеснуть все это, как из пулемета горести и драмы… И они обе плакали по телефону. И с каждым словом Мелены они обе чувствовали боль.

Это было очень болезненно для них обеих.

Выйдя из ванной, Жанин никого не увидела и снова почувствовала себя неудачницей, аутсайдером, которого все забыли, той, на кого никто не рассчитывает, а платье, к которому она уже привыкла, снова показалось ей дурацким. Она могла бы оставить сообщение для Мелены, чтобы узнать, куда та подевалась, но казалось несправедливым, что она помогла ей осуществить мечту, что она принесла ей фотографию в рамке от фото с причастия, а благодарностью за это стали равнодушие и молчание. Она считала, что у нее есть все основания самой быть убийцей подростков, что у нее есть все основания убить их всех. «Какая отвратительная жизнь», – подумала она. Но все стало еще сложнее, когда мать ждала ее на новую сессию кризисного консультирования, посвященную ей, ее поведению и так далее. Родители упомянули хорошего психиатра, друга семьи, и ее мать сказала:

– Ты никогда ничего нам не рассказываешь, дочка, мы ничего о тебе не знаем.

На что Жанин с нехарактерной для нее серьезностью ответила:

– Ты хочешь знать? Это замечательно. Я не сумасшедшая, мама. Прошлый учебный год был для меня ужасным. Я заявила на парня, который меня унижал, за насилие, а потом он оказался мертв, и нас заставили поверить, что это было самоубийство. Но я знаю и уверена… Даю руку на отсечение, что это было убийство… Что его убил тот же парень, который убил его тупую бывшую подружку.

Но нет, я не убийца… Я просто подросток с нормальным телосложением и адекватными размерами одежды, но это общество настойчиво заставляет меня верить, что это не так и что я толстая. Но я не толстая, а если бы и была, ничего бы не случилось. Но люди осуждают меня за то, что я ношу сороковой размер, как будто съела на завтрак кучу человеческих младенцев, и это очень тяжело. И я думала о том, что лесбиянка на этой неделе, немного. Но я действительно думаю, что сексуальность не должна быть обозначена кем-то, даже самим собой. Так что, даже если я целовалась с моей подругой пару раз, не могу сказать, что я лесбиянка, независимо от того, как сильно хочу целовать ее в губы, может быть, ее грудь и, может быть, киску тоже, ну, не знаю… А сегодня я пошла на вечеринку, и все ушли, даже не попрощавшись со мной. Как будто меня не существует, и я начинаю думать, что невидима, как та девушка из эпизода «Баффи – истребительницы вампиров», сериала, который вы никогда не видели и не знаете, что это один из моих любимых сериалов. Что теперь вы хотите знать? Ни разу за мои семнадцать лет вы не спросили ничего обо мне, моих вкусах или интересах.

Может быть, я действительно невидимка? Вы понимаете, что я говорю, не так ли? Ну тогда не неси чушь про крутых папочек, которые страдают, потому что они перепробовали уже все способы коммуникации со своей дочерью. Ты никогда не пыталась сблизиться со мной. Ты такая же, как и все остальные. Ты, мама, только и делаешь, что ходишь по дому с таким кислым выражением лица, как будто жизнь раздавила тебя чертовым катком. Катком – да. А папа… ну, папа… Не думаю, что он может сказать, какого цвета у меня глаза, не сходя с ума от перебирания всех возможных вариантов. Вы можете отвести меня к психиатру или куда угодно еще, но это не принесет никакой пользы. Он не увидит меня, потому что я невидима. Так же как полиция не увидела меня, когда я рассказала им все, что знала. Так же как никто не видит меня, когда я иду по коридору в школе… Никто не видит меня. Подростковый возраст – это очень одинокий путь, мама.

И она замолчала. Пытаясь восстановить воздух, который она потеряла, выплеснув столько вещей с такой скоростью, она спокойно вздохнула и села на пол, раскинувшись, не заботясь о том, как плохо она выглядит с испорченным макияжем и золотистым мини-платьем, в котором она пришла, но из которого, вероятно, не сможет вылезти, не разрезав его ножницами. Отец начал плакать, создавая эффект домино. Сначала он, потом мать, а затем и главная героиня сцены, которая чувствовала себя ужасно, но, увидев, как родители с любовью и без вопросов обнимают ее, превращаясь в толпу плачущих людей, она поняла, что не была невидимкой, по крайней мере, для них.

– Дочка, я точно знаю, какого цвета у тебя глаза.

– Да, какого? – спросила Жанин, фыркнув.

– Самый красивый цвет, который я когда-либо видел.

И они обнялись на полу и плакали еще какое-то время.

Глава 8

Можно сказать, что эта ночь была худшей для многих участников благотворительного вечера, как будто кто-то проклял место проведения, мероприятие и всех присутствующих, но ночь была длинной и только начиналась.

Капли слишком горячей воды падали на тело и волосы Андреа. Она не любила мочить волосы перед сном, но ей хотелось избавиться от боли в груди, и она подумала, что вода может смыть ее вместе с ощущением прожитого дня. Ей это не удалось, и, словно съев горсть ржавых гвоздей, она вышла из душа и высушилась как могла. Ей было так больно…

Как я могла быть настолько глупой, чтобы поверить в это? Как я могла позволить себе так уйти в омут с головой? Почему я не остановилась? Он рассказал мне о Пауле, немного, но избегал этой темы, подразумевая, что скрывает гораздо больше, чем то, о чем он молчит… Все было слишком идеально, чтобы быть правдой. Ну, идеальным он тоже не был. Все было сложно… Но я люблю его. Не могу выкинуть его из головы так просто, словно нажать на кнопку выключения.

Андреа была очень умной и мыслила по-взрослому. Поэтому она не пыталась обмануть себя заблуждениями