Заветные поляны - Михаил Фёдорович Базанков

вышла из березняка на лесовозную дорогу, постояла, прислушиваясь, устало села на свежие лежни, привезенные для ремонта разворотной площадки. Сняла резиновые сапоги, растерла набрякшие ноги и снова обулась. Достала из сумки карту квартальников, развернула и склонилась, разглядывая, чтобы еще раз мысленно пройти там, где побывала за день, сделать кое-какие пометки.

Она не слышала, как подъехала машина, и подняла голову, когда шофер распахнул дверцу и спросил:

— Вы больны? Вам плохо?

— Нет, нет. — Елена Ивановна виновато улыбнулась. — Жду вот попутную.

Пока она усаживалась в кабину, шофер протер ветровое стекло, сдвинул под ногами в свою сторону какие-то железки.

— Удобнее вам будет.

— Не мешают, не беспокойся.

— Бренчат они на том краю, — пояснил парень.

Когда въехали на длинный подъем, он откинул фуражку со вспотевшего лба и заговорил сначала о погоде, потом о работе, которая ему нравится, хотя тоже мечтал стать лесничим, а вот шоферит теперь.

— У меня папаня лесничим работал, — пояснил он и, помолчав, добавил: — Но в лес почти не ходит… Протезы у него… С войны.

Некоторое время они молчали, словно прислушивались к напряженному гудению мотора, к постукиванию лежней под колесами.

— Я вчера вашу дочь видел, — снова первым заговорил шофер. — Она в институте учится?

— В лесном. Заменить меня собирается.

— А почему она приехала, сейчас ведь занятия?

— На практику вот направили в Карелию…

— С мужем приехала или просто со знакомым?

— С женихом… Свадьба завтра.

Любопытный шофер показался Елене Ивановне совсем еще мальчишкой, и было приятно отвечать на вопросы. Но парень вдруг перестал выспрашивать. Дорога пошла неровная, с перекосами, и он, видимо, сосредоточился; Елена Ивановна тоже напряглась и глядела вперед так, будто сама вела машину. Стекла кабины «слезились» — шел мелкий дождь. И вспомнилась ей давняя дорога.

В третьем послевоенном году Елена Ивановна Налетова решилась уехать из города. Сложив в солдатский рюкзак небогатые пожитки и оставив свою комнатенку многодетной соседке, поехала она будто бы к родственникам. Соседка отговаривала, не советовала трястись в такую даль, потому что с малым дитем хлопотно. Напрасно она отговаривала…

Елена Ивановна пошла от станции пешком, прижимая спящую девочку к груди. Темь застала. Ночевали в небольшой придорожной деревеньке. Грелись на печке, сушили промокшую одежду и пили топленое молоко. Малышка Нина от еды не отказывалась, к молоку она была привычная (Елена Ивановна часто ездила в пригород — надо же было кормить грудного ребенка). Девочка вообще не знала вкус материнского молока, крохотная осиротела — мать подорвалась на мине. И медсестра Елена взяла дитя. Потом вот решила переменить жизнь, поехала подальше от города, поближе к родной деревне.

Трудно было идти с тяжелой ношей за плечами, с ребенком на руках. Встречный осенний дождь все хлестал и хлестал. Солдатские сапоги совсем размокли. Ох, трудна была та дорога.

В лесном поселке приняли ее приветливо. Женщины сочувствовали, но с дотошными расспросами не приставали: много было тогда солдаток. Елена Ивановна жила открыто, общительно, на людях не печалилась, работала с хорошим настроением, с азартом. Мужчины на нее заглядывались, и некоторые женщины начали опасаться за семейный покой, не надеясь на своих, якобы неустойчивых мужей. Правда, не один из лесопунктовских и заезжих кавалеров пытался добиться ее внимания. Но Елена избегала встреч.

Подрастающая Нина, милая, хрупкая, была и дочерью, и счастьем, и напоминанием о прошлом, в котором остались дни, проведенные рядом с любимым.

Теперь эта девочка выходит замуж…

Приехали на нижний склад, к месту разгрузки лесовозов. Шофер посмотрел на задумавшуюся пассажирку и осторожно спросил опять: «Вы больны? Вам плохо?»

— Нет, нет. Загрустилось просто… Спасибо, сынок.

Она медленно и с трудом поднялась в гору, остановилась, разгладила помятые полы куртки, поправила платок. И снова, оглянувшись на близкую желтоватую реку, задумалась. «Что с тобой? — сама себя спросила. — Жалеешь единственную дочь? Боишься одинокой остаться? Но так положено. И нет в том беды, что дети распоряжаются своей судьбой, не дожидаясь материнского благословения». Она понимала: ее согласие теперь условно, дань традиции, потому что Нина и Виктор сами нашли друг друга и все решили.

Они встретили ее на крыльце. Нина была в белом свадебном платье, в белых туфельках — очевидно, примеряла, — но без фаты. А Виктор — в узеньких студенческих брючках и в клетчатой рубашке. Елена Ивановна пристально и даже придирчиво смотрела на него, словно в первый раз увидела и отметила про себя: «Ишь, какой лобастый. И высокий, статный. А смутился-то. Скромный, видать, парень».

— Что же ты, мама, что же так долго? Мы думали, заблудилась. — Нина ластилась, обнимала и целовала ее.

— Мама, — неуверенно сказал Виктор.

И тут Елене Ивановне захотелось после долгого трудного молчания открыться перед ними, рассказать. И подумала она: вот сейчас, если дать себе волю, можно все выложить и тогда… О, нет, нет. От этого дочь не будет счастливей. Не надо, не надо рассказывать. И она решила, что легенда о героически погибшем отце будет для детей правдой и в трудную минуту прибавит им сил…

Вошли в избу. И сели за накрытый стол, чтобы поужинать, поговорить, посмотреть друг на друга, вспомнить-перечислить приглашенных. Елена удивилась, как много у нее близких, необходимых людей, родственников. Виктор сказал, что родственников у него нет, друзья есть, но они далеко, там, на Камчатке, где живет его отец. О матери же он ничего не сказал, ни слова. Елена не решалась расспрашивать — видела, понимала: этот разговор Виктор настойчиво обходит…

Елена Ивановна в отличие от других женщин поселка не умела докучать расспросами. Детям хорошо, любят друг друга, обо всем договорились — вот и ладно. Что надо, сказали. Виктор признался: в детдоме воспитывался, пока отец был в госпитале, целых три года отца-то после окончания войны лечили, теперь мастером на строительстве работает. Жаль, конечно, хотелось бы повидаться и с отцом жениха, да что поделаешь, если он так далеко проживает… Обещался позднее побывать, пока никак нельзя: электростанцию, говорит, пришло время государственной комиссии предъявить. Вот ведь как совпало. И молодым не терпится: перед поездкой на преддипломную практику расписаться надо, чтобы не… скучать в разных сторонах. Решили: на Камчатке можно вторую свадьбу справить, а здесь для мамы надо сделать радость. Правильно, поди, решили. Нынче все как-то по-своему, в спешке да впопыхах. Или станешь препятствовать в самые счастливые деньки? Все приготовила, не хуже, чем у людей: пускай дочь радуется. Самой не довелось свадебное счастье испытать, пусть хоть дети теперь…

Так рассуждала она, представляя себя в те давние дни, которые вспоминаются по ночам с болью в сердце, и если уж вспомнятся — не уснуть, сколько