Спасти Колчака! «Попаданец» Адмирала - Герман Романов

— Молодцы немцы, к Георгиям нужно представлять, — пробурчал Петр, и тут правую щеку обожгло, он ладонью машинально за нее схватился, пальцы тут же окрасились кровью.

— Прижмите к щеке вот это, Петр Игнатьевич, вас пулею зацепило, — Миллер сунул белоснежный платок и заорал сквозь разбитое окно: — Беглый огонь по вагонам! Пулеметам — по пехоте!

— Благодарю, Владимир Оттович, — Тирбах прижал ткань к глубокой царапине и всмотрелся в темноту. — Чуть дальше у второй баржи два парохода пришвартованы. Надо десант высадить!

— Есть, господин лейтенант, — машинально ответил Миллер и приказал рулевому: — Правь туда, на первую баржу! Не дай бог этим колесным лоханкам корпуса сомнем. Самый малый!

«Кругобайкалец» резко снизил ход и, спустя несколько минут, плавно навалился на баржу. На импровизированный причал тут же спрыгнули морские пехотинцы с ручным пулеметом, за ними последовали и матросы с мичманом Иконниковым во главе. А ледокол через минуту отвалил от баржи и направился в погоню за третьим пароходом, что отчаянно задымил трубой и стал уходить вниз по Ангаре.

— Далеко не уйдет, ваше благородие. Через пяток верст лед стоит крепкий, его даже наш ледокол не взломает. Догоним, плыть ему некуда, — рулевой небрежно ответил на невысказанный вопрос Тирбаха.

Глаза старого речника пристально смотрели на темную гладь Ангары — каким-то нюхом он знал все неглубокие места и время от времени менял курс, маневрировал. К удивлению Тирбаха, удиравший от них пароход они догнали быстро, тот едва прочапал до середины Знаменского.

— Дай ему под скулу, пусть на якорь становится, — бросил короткий приказ Петр.

Оглянулся, прижав бинокль к глазам. К барже пришвартовался буксир, с него прыгали матросы. Пароходы уже занимались десантниками, было хорошо видно, как моряки устанавливают на корме пулеметы.

Громыхнуло баковое орудие, и под самым носом парохода, на борту которого уже можно было прочитать название — «Бурят», взлетел высокий белый бурун, обдав ледяной водой палубу. И тут же снаряд кормовой пушки влепился в надстройку, оставив в ней маленькую аккуратную дырочку. Это было последнее предупреждение, и на «Буряте» осознали, что следующими будут уже не болванки, а нормальные фугасы.

Пароход выдал длинный гудок, гребные колеса перестали молотить по бортам воду, а с носа шлепнулся в реку якорь. Однако на нем имелись и такие, кто не жаждал свидания — от парохода отвалила небольшая лодочка, и четверо гребцов дружно навалились на весла…

— Уйдут, сучьи дети! Огонь по лодке! — прорычал сквозь зубы Миллер, и с кормы затявкала мелкокалиберная пушка, к которой присоединился пулемет с левого борта. Через несколько секунд лодка буквально рассыпалась на доски, а гребцы оказались в шуге, крошеве мелкого льда.

Трое сразу ушли под воду, они были ранены или убиты, а четвертый уцелел и еще с полминуты держался в ледяном крошеве. Несчастный захлебывался криком, но потом камнем ушел под воду — или сердце остановилось, или судорогой свело.

— Эй, на «Буряте»! Принимай буксир, теткины кр…. — боцман «Кругобайкальца» добавил еще несколько слов из матерно-морской терминологии.

На пароходе забегали матросы, и через три минуты ледокол потащил его обратно. У баржи уже стоял «Михаил», а буксир «Волна» отшвартовался у понтона на другом берегу, напротив здания прогимназии Гайдука. Рядом с ним уже собрались люди…

— Так, и кто вы есть?! — скучным, до тошноты невыразительным голосом обратился Тирбах к двум господам в дорогих, с меховыми воротниками, пальто.

С остальными пассажирами «Бурята» было ясно — полсотни солдат дрожали овцами при виде волков, после того как сначала потопили лодку, на которой погибли четверо заводил повстанцев. Да потом на берегу совершенно спокойно лейтенант Миллер застрелил еще двоих солдат, которые вздумали агитировать моряков, говоря о революционных ценностях.

— Видел уже я их ценности в марте семнадцатого, когда матросики всех офицеров в Кронштадте перебили. Мичман один умолял хотя бы глаза ему завязать перед расстрелом, а они ему их выкололи, а потом живот вспороли, — Владимир Оттович спокойно говорил Тирбаху, но смотрел на штатских граждан взглядом голодного волка.

Те потоптались, пугливо переглянулись между собой. Наконец один из них, представительный господин семитской наружности, с легкой картавостью в голосе, выдавил из себя слова:

— Я председатель Политцентра Федорович…

— Большую мы рыбу изловили, Владимир Оттович, самого председателя! Ну а вы кто такой, товарищ? — последнее слово прозвучало у старшего лейтенанта с явной издевкой.

— Член Политцентра Ходукин. Я требую…

Что он требует, Тирбах не понял, ибо господин получил плюху от Миллера, из носа брызнула кровь. Ходукин присел на корточки, схватился за разбитое лицо и совершенно по-бабьи запричитал.

— Смотрите на них, солдаты! — неожиданно громко сказал лейтенант. — Эти люди подняли вас на мятеж здесь, подняли обманом. Они призывали вас умирать, а сами боятся обычной пощечины. И вы хотели с этими трусливыми вождями победить? Так они вас всех с потрохами чехам продали за 17 миллионов русского золота, — Тирбах не знал, откуда взял эту цифру Арчегов, который вчера выступил с речью перед экипажами кораблей. Но ротмистру он уже доверял безоговорочно, слишком многое, что было ранее непонятным в его словах, получило наглядное подтверждение. И потому не грех использовать его слова в общении с солдатами.

— За сколько?! — изумленный выдох потряс солдатскую толпу. А затем последовал дружный вывод: — Ах вы суки червивые! С чехами подлыми за нашей спиной снюхались! В Ангару их, да камень привязать!

Федорович с Ходукиным молчали, их сотрясала дрожь. Какая уж тут дискуссия, если от созерцания множества трупов чешских солдат тошнота к горлу подступила, а в глазах морских офицеров ни капли жалости или интереса, а одна только лютая злоба. Тирбах сокрушенно покачал головой, глядя на этих пламенных революционеров.

— Этих «товарищей» доставить к поручику Насонову в контрразведку. Солдат под конвоем направить в их казармы, там их превосходительство живо в чувство приведет и научит сапоги чистить и на свежую голову надевать, — Петр вспомнил одно из странных изречений Арчегова.

— Вы правы, Петр Игнатьевич. Константина Ивановича уже многие вашим превосходительством называют. И я, кстати, тоже, — Миллер похлопал перчаткой по карману шинели, — потому что он всех генералов в Иркутске стоит вместе взятых. Это первый в моей жизни ротмистр, которого я в обиходе «крупой» никогда не назову и другим морду набью.

— Я тоже его уважаю и охотно подчиняюсь, — устало сказал Тирбах и с нескрываемым удовлетворением посмотрел на свои корабли…

— Ну и холодрыга, ваше высокоблагородие. — Ермаков стал растирать ладонями побелевшие от мороза щеки, скинул бекешу с плеч на топчан. Бросил взгляд на тикающие на руке часы — без четверти семь.

— Заканчивается ночка. — Сычев чуть скривил губы. — Окаянная ночь, право слово, Константин Иванович. Я полковником через нее стал, а солдаты тебя превосходительством именовать стали. Но не томи душу, говори же…

— Скажу честно — первый раз так в жизни крутился, как уж под вилами. Кое-как уговорил этих чистоплюев, слава Господу. Как такие вообще могли управлять Сибирью в прошлом году? Теперь я уверен твердо — с такими вождями белое движение победить не могло, да и не сможет… Если им ускорение не придавать. Никакой решительности, одни сопли по стеклу размазывают — нельзя так, это налагает на нас определенные обязательства, — Ермаков изменил голос, явно кого-то пародируя, но эти слова и кривая ухмылка никак не сочетались с довольным видом. Ротмистр жмурился от удовольствия, чуть ли не урчал, и у Ефима Георгиевича отлегло от сердца — чересчур волнительными были для него последние полчаса.

— Не томи душу, выкладывай! — настойчиво повторил свой вопрос Сычев. Генерал перешел с Арчеговым сразу на «ты», хотя виделись первый раз в жизни два часа назад, под обстрелом чешского пулемета, который до последнего патрона пытался остановить продвижение китайцев у Звездочки. Отчаянно дрались трое чехов, отстаивая честь потомков гуситов, что бросились сломя голову из предместья…

Вот тут они и обговорили все свои проблемы, наметили, как говорилось в последние годы XX века, перспективы сотрудничества и взаимной выгоды. После чего Ермаков на «Волне» отправился к прогимназии, где его с нетерпением ожидали привезенные Сычевым министры бывшего Сибирского правительства, которых Константин вновь хотел поставить во главу…

— Согласились, мать их за ногу. И все мое творчество одобрили, правда, с кривыми рылами. Но деваться некуда — Рим горит по самые крыши, и времени нет на интеллигентскую трепотню. В общем, так — Вологодский сейчас премьер-министр и министр иностранных дел, Серебренников сел на должность министра экономики и снабжения, а Михайлов согласился на министра финансов. Гинс по-прежнему управляющий делами кабинета. Все, как и прежде, остались при своих интересах. Твой покорный слуга отныне командующий действующими против чехов войсками, и все это дерьмо предстоит разгребать мне. Не скаль зубы — не я один буду его нюхать, ты тоже в этом деле активно поучаствуешь, господин военный министр…