Дневник А.С. Суворина - Алексей Суворин

16 ноября.

Звал мин. внутр. дел Горемыкин. Был у него в 4 часа. Встретил у подъезда Н. И. Петрова, который выходил от него.

— «Вы к нему?»

— «Да»

— «Чорт знает, что у нас делается», — сказал он.

Я с ним согласился.

Горемыкин встретил меня в мундире, весь в золоте и орденах. «Я с утра в мундире», — сказал он. Говорил против корреспонденции в «Нов. Вр.» о западном крае. Зачем де мы посылаем своих корреспондентов, производим свое следствие? — «Этого не надо». Инициатива государя о молитвах перед учением: — «Он желает веротерпимости» Я намекнул, что раскольников забывает.

— «У Шарапова хорошая статья в «Русском Труде», я ей вполне сочувствую, хотя дал предостережение.

Статья эта против церкви и Победоносцева. Я удивился, что газеты получили наказание за перепечатку прокламаций варшавских студентов, сказав, что сначала запрещено было печатать о студ. беспорядках, а потом дозволено, и циркуляр отменен.

— «Писать позволено, но никому не позволено печатать прокламаций, направленных против правительства. Ведь не стали бы вы печатать прокламаций о деле Ветровой». (Сожглась в крепости).

— «Я бы не стал, но ведь в Варшаве эта прокламация причина беспорядков».

— «Совсем нет. Было много причин».

Горемыкин говорит кратко, точно торопится. Он был не в духе. Говорят, он не крепок.

19 ноября.

С удовольствием прочел во всех газетах похвальные рецензии пьесе Борисова «Следователь», которую я поставил на нашем театре, режиссировал я сам.

1898 год

1 января.

Сегодня вечером Боря вошел и говорит:

— «Правда, что в Порт-Артур вошли английские корабли?»

— «Правда».

— «Что ж это государь, проглотит такую обиду?»

— «Отчего не проглотит? Он только полковник».

— «Ну пускай он произведет себя в генералы, и таких обид не прощает».

Когда государь окружен глупцами или прохвостами, в роде графа Муравьева, которого Витте называет «сыном Ивана Александровича Хлестакова», то не это еще будет. Он воображает, что он — сила, а на ином деде он — очень маленькая величина, без ума и дарований. Имп. Вильгельм II сердится на него за депешу к Фору с поздравлением с Новым годом. Депеша послана из Гатчины. Две императрицы враждуют: одна тянет во французский союз, другая в немецкий. Государь сидит между стульями очень неловко.

Встречали Новый год весело. Горбунова недоставало. Какой талант!

Роздал сотрудникам 35 тыс. рублей. Потом еще Скальковскому 2500 р., да еще одному сотруднику. Всего 38 или 39 тыс.

6 марта.

С 1 янв. ничего не записывал. В это время рассердился на меня К. А. Скальковский, которому я не выдал пая, потому что он богат и без того; работая в газете, он оставался на службе, играл на бирже счастливо сначала, и сам говорил, что у него до миллиона руб. Он утверждал, что болтал о своем состоянии «для баб», что его нет у него в таком количестве, в каком он болтал. Я велел ему послать 2500 руб., хотя не нахожу, что это справедливо, ибо помимо сказанного, он не работал пять лет сряду, когда сделался директором горного департамента.

Моя пьеса «Татьяна Репина» поставлена в Праге 11 марта 1898 г. с огромным успехом, как пишет мне переводчик, Прусик, и директор др. театра Шуберт. Мне присланы вырезки из немецких и чешских газет, выходящих в Праге.

Написал духовное завещание. К нему надо было бы объяснение Но и без оного дело обойдется. Я распределил все справедливо.

Сезон театральный у нас кончился без убытка. Помогла пьеса Бухарина «Измаил», затронувшая патриотические чувства.

Сегодня Татищев в магазине очень резко говорил Н. Г. Гартвигу о политике Муравьева, по поводу того, что нас выгнали из Кореи Гартвиг сначала защищался, а потом сам стал рассказывать о гр. Муравьеве анекдоты. Он ведет личную политику, то желая понравиться вдовствующей императрице, то на зло С. Ю. Витте.

— «На днях мне говорят: что ваш бульдог?» — «Какой», говорю «бульдог?» — «Да ваш министр, гр. Муравьев». — «Почему же вы его бульдогом величаете?» — «Да он у великой княгини Ксении Александровны играет роль бульдога?» — «Каким образом?» — «А вот таким. Он носит монокль, выбрасывает из глаза. Ксения Алек. говорит «пиль», и он подбрасывает его и на лету ловит его глазом. А она смеется. Хорош министр, нечего сказать!»

Здоровье все хуже и хуже, и необъяснимое отвращение к врачам. Мне ни с кем не хочется посоветоваться. Только злишься на эту старость, которая съедает и энергию, и талант, съедает душу. Очень скверно, но ничего не поделаешь.

12 марта.

«Гражданин» назвал сегодня «Новое Время» — горохом. Я бы ему ответил, если б можно было, что при царе Горохе только и можно быть горохом газете, а гороховыми шутами — министрам. Князь Мещерский всегда был гороховым шутом, — шутом царя Гороха.

Привозил в цензуру драму графа Алексея Толстого «Царь Федор Иоаннович», не дозволенную к представлению. Плющевский говорил о ней в цензуре, написал маленькую докладную записку в несколько строк. Я прочел ее. «Вам надо подписать», сказал А. П. Коломнин.

— «Этого не надо, сказал Плющевский. — Я поставлю марку, и подадим так». Я понял, что он хотел сделать это от себя. Господь с ним, пусть делает. И. М. Любимов, цензор, давно мне сказал, что драму пропустят, если сделать исключения, которые я и сделал. Плющевский говорил и о «Поручике Гладкове» Писемского, о котором я хлопотал еще в 1895 г., когда только что открылся наш театр.

15 марта.

Я совсем расклеился. Вспыльчивость становится прямо сумасшедшей. Я не могу удержаться, чтоб не вспылить, не наговорить всякого вздора и обидных слов. Это делает меня невыносимым. Я сознаю это. Даю себе слово воздерживаться и при первом же случае все забываю. Никакой злопамятности у меня никогда не было. И теперь вспылить и через минуту готов просить прощения. Однако, его не просишь, и это скверно. Кончится тем, что порвется сосуд, и отправишься туда, откуда не приходят. Мне тяжело становится от бессилия работать. Напряжение утомляет и становишься никуда не годным. Сегодня накричал на Плющика. Я видел, как он взбесился сам. Этот чиновник сованьем своего носа всюду сделался мне невыносимым.

2 апреля.

Александра Никол., изд. «Игрушечки», рассказывала мне в кн. магаз., что она только что приехала от Л. Н. Толстого. Он получает угрожающие письма, одно от какого-то духовного братства, другое —  от человека, который писал: «я — христианин. На меня выпал жребий, убить вас. Я возьму на себя этот тяжелый грех, и вы будете убиты 3 апр.». Льва Николаевича это тревожит, особенно в виду того, что на днях он шел по улице, к нему подходит человек и спрашивает: «Какого вы мнения о чуде в Курске?» — «Это дело моей совести, отвечал Толстой». Человек поглядел на него и ушел далее. Вероятно, это дикие угрозы, или шутка чья нибудь, или ненависть, ограничивающаяся словами. Меньшиков поехал вчера к Толстому…