Аэропорт - Сергей Лойко

Самым страшным, однако, было то, что критически таяли запасы питьевой воды. Снег время от времени выпадал, но бегать по взлетке, ловить его ртом или собирать пригоршнями, пока он не растаял или не превратился в черный гололед под ногами, было равносильно самоубийству. До такого состояния киборги еще не дошли.

Нет, питьевая вода еще имелась, по составу (Н20), в дюжине пятилитровых бутылей. Но за последние дни, чередующиеся со все более морозными ночами, вода в бутылях замерзла. Растапливать ее на горелках было невозможно, да и некогда, ну и газ уже подходил к концу. Поэтому жажду утоляли довольно первобытным способом: срезали ножом пустую часть верхней секции бутыли и потом этим же ножом долбили лед внутри, откалывая кусочки, кладя их в рот и рассасывая, как леденцы.

Салам признался Алексею, что вдруг понял: последний раз он ел два дня назад, всей его едой или питьем были эти самые леденцы, а вот в туалет вообще забыл, когда ходил. Организм перестраивался на безотходное производство. Алексей вообще не мог вспомнить, когда последний раз ел.

Отступая накануне из оранжевого зала, при взрыве танкового снаряда Салам залег на пол. Не успел он это сделать, как ему на спину свалился какой‑то рюкзак, легкий и, казалось, пустой. Но мудрый многоопытный Салам, продолжая лежать, пока не стихла танковая пальба, все же проверил карманы незнакомого рюкзака и обнаружил там литровую армейскую алюминиевую флягу. Жидкость, которая оставалась во фляге, чудесным образом не замерзла. Она заполняла ее почти на половину и призывно переливалась внутри. Салам открыл флягу, поспешно поднес ее к сухим губам и... Конечно же, никакой социально близкий ему Хоттабыч не вылетел оттуда и даже «кроме мордобития — никаких чудес» Высоцкого не выплыло и не разметало по взлетке бесчисленные полчища орков, чтобы, наконец, открыть киборгам путь домой.

То, что так заманчиво булькало в таинственной фляге, обожгло ему губы резким, почти медицинским вкусом и химическим ароматом холодной паленой водки. Найди сейчас это богатство Юрка, Панас, да тот же Бандер, — и под дырявыми сводами скелета Аэропорта мог бы раздаться победный раскатистый рык первобытного охотника или собирателя.

Салам не нарушил тишину войны посторонними звуками. Сорокадевятилетний ветеран, любивший повторять, что «наконец‑то защищает Родину на Родине», несмотря на годы, проведенные в Советской Армии, потом по контракту в российской армии в Таджикистане и в Чечне и теперь вот в украинском отдельном разведбате, он сохранил свою этническую девственность. И водку не пил, как и не ел свинину, то есть свиную тушенку. Даже в «жопе мира» под названием Аэропорт.

Салам торжественно принес флягу в КСП, где за столом вокруг коптящей горелки собралось человек семь киборгов, включая Бандера и Алексея, то есть всех тех, кто не лежал или не сидел, замерзая, на последних пяти постах по периметру.

Все присутствующие обернулись на вошедшего, освещая его налобными фонариками, словно измученные голодом и жаждой шахтеры, ожидающие, что Салам вот-вот достанет откуда‑то пару хлебов и рыб, переломит хлебы и разорвет рыб на части... И насытятся все страждущие, и останется еще двенадцать коробов объедков. Но то, что предстало их взору и особенно поразило их обострившееся обоняние, превзошло все их библейские ожидания.

Салам, как тот самый Хоттабыч, пустил по кругу открытую флягу с полулитром водки. Сначала ее подержал Юрка и вдруг, не притронувшись, передал Алексею. Тот после секундного раздумья — Светику, тот моментально (чего еще от Светика ждать?) передал ее Панасу, тот — другому бойцу, тот еще дальше, пока, наконец, фляга, совершив почти полный круг, не оказалась в руках Бандера.

Тот надсадно нюхнул (именно нюхнул, а не понюхал) из горлышка, будто готов был одним только носом вдохнуть в себя все содержимое фляги. Затем оторвался от нее, встряхнул головой, как после нашатыря, и обвел всех присутствующих тяжелым взглядом. Никто не решился сделать первый глоток. Все взоры теперь были обращены к командиру.

Стояла мертвая тишина. Слышно было, как у всех, кроме Салама и разве что Светика, буксуя, ворочаются кадыки.

— Отже, друзi мої! — с былинной значимостью произнес Степан. — Дозвольте менi завершити дебати на наших комсомольських зборах у вузькому колi загальною думкою, що вмicт цiеї фляги буде випито усiма нами разом, коли ми виберемося з цього пекла.[168]

— В которое сами себя загнали, — грустно прошептал себе под нос расстроенный Панас.

И было непонятно, относилось ли это к конкретному соломонову решению или к общей гнетущей картине мира. Панас встал и вышел из комнаты. Алексей вышел вслед за ним, чтобы занять место у холодильника с «дневальными» и еще раз прокрутить на экране камеры фото. Устойчивой связи не было уже второй день. И он даже не доставал лэптоп для обработки. Просто маркировал потенциально интересные фото прямо на флешке.

После возвращения из Песок он съездил в Мариуполь, потом опять в Пески. Новый 2015 год встречал в одиночестве в прохладном номере «Днiпра», когда вдруг позвонила Ника и сказала, что обнаружила его непринятые звонки. Ага, обнаружила. Последний раз он звонил ей три месяца назад, в октябре, до первой поездки на войну в Пески с тем самым потрясающим водилой, который провел сутки на фронте, под обстрелом, без броника, каски, теплой одежды и ни разу не заскулил.

— Я скучаю по тебе, — вдруг сказала Ника. — Нет, то есть ничего такого. Просто соскучилась по общению с тобой. Просто хотела увидеться. И все. Может, выпьем чаю или шампанского как‑нибудь? Кстати, с Новым годом тебя!

— И тебя. Я рад, что этот год закончился, наконец. Я рад слышать твой голос.

Алексей говорил негромко, медленно и сухо, изо всех сил старясь сдерживать подступивший вдруг приступ волнения, сдавливающий горло.

— Ты не ответил, — сказала она тоже тихо, после паузы.

— Ника, я уезжаю послезавтра.

— А завтра ты не можешь?

— Нет, — сказал он не очень решительно, потому что, как мог, сдерживал себя, чтобы не крикнуть: да, да, да! Хоть сегодня! Хоть сейчас...

Она молчала. Он слышал в трубке ее дыхание, которое показалось ему более учащенным, чем в начале разговора. Ника подготовила себя к этому разговору, но очень скоро поняла, что теряет самообладание. Ей трудно было говорить. Ей казалось, что голос у нее дрожит. Мысли у нее сбивались, наскакивали одна на другую. Голова кружилась. Она протянула руку, пододвинула стул, села и внимательно, не отрывая трубки от уха, посмотрела себе в глаза в зеркале напротив.

— Я уезжаю, — повторил после паузы Алексей.

— Куда, если не секрет?

— Не секрет. В Аэропорт.

— Ты улетаешь?

— Нет, оттуда не летают самолеты.

— Прости, я не поняла. Что?

— Я еду в Краснокаменский аэропорт.

— Ты шутишь? Туда же никого не пускают.

— Но там твой муж.

— Да, я знаю. Ты что, поэтому едешь туда?

— Нет, просто там никто из фотографов никогда не работал.

— И кто же тебя пустил туда? Неужели Степан?

— Нет, мне сказали, что он сильно возражал.

— И как же ты туда попадешь?

— Степану прикажут меня принять и разместить.

— Кто?

— Министр обороны.

— Ну да, ты же теперь у нас герой Украины. Все только и говорят, что о твоих военных фото во всех газетах. Кстати, поздравляю. Мне тоже, все что видела, безумно нравится. Ты такой молодец! Я горжусь тобой. Фото такие настоящие... такие живые... Как и ты...

— Спасибо.

— Ты позвонишь мне оттуда?

— Там, говорят, плохая связь.

— Да, я знаю. Я со Степаном переписываюсь только смсками.

— Ника.

— Да?

— Ты счастлива с ним?

— Я... Мне с ним хорошо... Надежно.

Алексею хотелось крикнуть: «Так какого хрена ты мне звонишь?» — но он пересилил себя и сказал:

— Я напишу тебе, если смогу, когда приеду туда.

— Пожалуйста. Я буду ждать. Странно, что мне Степан ничего не сказал.

— Он еще не знает, что это вопрос решенный. Ну, до свидания?

— До свидания.

— Пока?

— Пока.

Они оба не поняли, кто первым повесил трубку.

Прямо перед Панасом, спиной к нему, стояли два бойца. Они прислушивались к отчетливым звукам, доносящимся с дальнего конца багажного отделения, над которым как раз и находились сепары. Или спецназ ГРУ, или чеченские бандиты, кто их там теперь разберет. В абсолютной темноте ночи сверху на бетонный пол падали друг за другом какие‑то массивные предметы. По звукам — сначала мешок, потом что‑то увесистое, вроде ящик, потом опять мешки. Не могли же с таким звуком сепары десантироваться сверху, как пожарники по тревоге, для последнего решающего штурма? Панас вытащил из разгрузки тепловизор и вгляделся в темноту.

Зависла пауза, словно он увидел в зловещей тьме нечто такое, что просто не мог поверить своим глазам.