Аэропорт - Сергей Лойко

— Сепары освещают нам путь, — шутит один из солдат.

В доме, куда в конце концов добрались на ночлег, в четырех комнатах уже спят или просто валяются без сил человек десять. «Легко» размещаются еще десять. В темноте расстилают на полу карематы. Зажгли на всех один налобный фонарик. Ночью и в доме свет заметен. Валятся кто куда. Кто‑то сразу начинает храпеть. Бывалый. За окнами в саду и на соседних участках одна за другой рвутся мины. Попади такая в дом, и братская могилка готова.

— Восьмидесятка, фигня, — комментирует кто‑то. — О, а это уже серьезно — сто пятьдесят два миллиметра — гаубица, не х...р собачий.

Алексею и водителю выделяют подвал, в котором уже спят, похрапывая, три человека. Алексей включает свой фонарик, отстегивает от рюкзака коврик, стелет его в углу. Достает спальник. Протягивает его водителю. Тот сначала отказывается, потом соглашается принять. У Алексея свитер и брюки теплые. У Александра Сергеевича вообще ничего теплого нет. На полу находят еще один коврик, укладываются. Обстрел прекратился.

Проснулся Александр Сергеевич так же неожиданно, как и уснул. От холода. Встал, походил по подвалу, перешагивая через тела. Привык к темноте. Нашел лестницу. Поднялся в дом, внутри которого гораздо теплее, но мало кислорода. Стараясь никого не разбудить, вышел на улицу, чтобы подышать... дымом своей сигареты.

Вспомнил про Надю, про то, что собирался вечером вернуться, про рыбалку. Поспешно достал телефон. Зоны покрытия нет. Зарядка в автобусе. Как его сейчас найти и где? Как он вообще по такой грязи сюда добрался? Вот что значит немецкое качество, подумал он и ужаснулся, вспомнив про простреленные окна. Кто будет ремонтировать? За чей счет? «На войне был? — спросят. — А кто тебя туда посылал, мил человек?»

В самом деле? Почему он поехал? Почему согласился? Ведь не испугался же он, в конце концов, этого похмельного Дикого. Клиенты разные на его веку попадались. Пострашнее капитана. Так почему поехал? Нет ответа.

Александр бросает окурок на землю, обхватывает плечи руками, чтобы согреться, спускается с крыльца и идет по нужде в глубь сада. Отходит метров на тридцать между здорово посеченными осколками яблонями и грушами. Светает.

— Стоп, мужик! — истошный крик сзади. — Не шевелись!

К нему бежит какой‑то рыжий солдат лет тридцати, без каски, без оружия, с перевязанной кистью правой руки. Добежал, обдал водителя перегаром, отодвинул его рукой назад и показал ему на провод на уровне лодыжки, натянутый между двумя яблоневыми стволами.

— Растяжка, дядя! — переводя дыхание, говорит рыжий. — Еще бы шаг — и все. Аля-улю. Мы тут поставили парочку против нежданчиков с фланга. Вон в той лесополосе сепары.

Рыжий указывает рукой на черную линию деревьев почти на горизонте. В рассветных сумерках кажется, что далеко, а на самом деле — всего километр. На главной улице, которую ночью перебегали, вдруг начинается автоматная стрельба. Взрываются подряд несколько гранат.

— Пока, дядя, — кричит рыжий, — береги себя тут.

Он бежит назад к дому, даже не поинтересовавшись, что вообще безоружный штатский здесь делает и кто он такой.

С трудом отлив (попробуйте пописать под обстрелом), водитель направляется назад к дому, из окон и дверей которого выскакивают вооруженные кто чем солдаты и бегут на улицу, за рыжим.

Александр возвращается в дом, чтобы спросить у кого‑нибудь, что дальше, как ему быть, где его автобус. В доме уже никого нет. Повсюду разбросаны коврики, рюкзаки, сапоги, ботинки, носки, открытые и закрытые консервные банки, бутылки и бутыли, пустые и с водой, газовые горелки, цинки с патронами разного калибра, коробки с гранатами, парочка автоматов и гранатометов. В углу одной из комнат — канистра с бензином для генератора. Мебели почти нет, пошла на обогрев, как дрова (все комнаты соединены массивной дровяной печкой). В крыше над одной из комнат зияет громадная дыра. Хорошо, что ночью дождя не было. Над всем этим бедламом возвышается черный телевизор с пулевым отверстием посреди экрана.

На улице идет настоящий бой. Александр в свое время отслужил срочную от звонка до звонка, сначала год в десантной учебке в Рязани, рядовым и сержантом. А потом еще год в Афгане, в Паншере, был пулеметчиком на настоящей войне против самого паншерского льва — Ахмад-Шаха Масуда. То есть ощущения знакомые, но не из приятных.

Стрельба немного стихла. Слышны только одиночные. И то — не близко. Александр осторожно выходит на улицу, чтобы посмотреть, где его автобус. Рыжий надел каску. Лежит в укрытии прямо на улице. Перед ним дымится пулемет.

«Да это ж родной «дегтярь»![164] Вот уж не думал встретить», — удивляется Александр.

У него был такой же в армии, но и тогда, в 80-х, уже был устаревшей моделью, все‑таки с 40-х годов машинка. Скорострельность так себе — сто пятьдесят выстрелов в минуту.

Если не дать остыть вовремя, то перегрев ствола наступает после трехсот выстрелов, — приходят к Александру из глубин памяти воспоминания. В Афгане его «Дегтярев», бывало, перегревался так, что можно было на нем яичницу жарить. И у рыжего, похоже, уже перегрелся. Вокруг середины ствола облако то ли дыма, то ли пара.

— Щас опять попрут, — кричит рыжий водителю, — вон их танчик крутится.

За спиной рыжего стоит украинский танк Т-64. Без движения. И, похоже, без команды.

— Движок накрылся, — глядя на него, продолжает пулеметчик. — Но сепары не знают. Пусть думают, что у нас танк есть. Вообще‑то, было два, но первый еще на прошлой неделе сожгли, там, в конце села.

Рыжий неопределенно показывает рукой куда‑то вдаль, водит стволом слева направо, не поднимаясь.

В воздухе характерный свист, пули пролетают над головой рыжего. Стреляют уже метров с трехсот. Прямо с середины поля за поселком. А это почти ближний бой. Скоро рукопашную ждать, а у Александра даже саперной лопатки нету. Он устало присаживается на колено, глохнет от звука пулеметной стрельбы. Это рыжий снова начинает «работать».

— Вот они, вот они, падлы сепарские, — кричит рыжий, не отрываясь от пулемета. Потом резко поворачивается к водителю: — Дядя, помоги!

Нет, он не ранен. В магазине закончились ленты (две ленты по пятьдесят патронов калибра 7,62 на магазин).

— Вон у забора, у кольца бетонного, видишь пару магазинов, — кричит возбужденный пулеметчик. — Поднеси мне хотя бы один.

Пулеметчик спас ему жизнь, там, в саду. Как не помочь? Александр с трудом поднимает оба снаряженных уже магазина (двести патронов, по сто в каждом — в таком плотном бою — пять минут, если с передыхом), бежит к рыжему, пригнувшись, и падает рядом с ним на кучу еще теплых гильз. Перед ними бетонная строительная плита с форточным отверстием сбоку. В него и выставлено дуло пулемета.

— Спасибо, друг, — не оглядываясь, говорит рыжий. — Меня Ваня зовут, позывной «Рыжий».

— Меня Саша, — автоматически отвечает водитель. — Просто Саша. Без позывного.

В Афгане у него был позывной — «Хохол». Но он его не назвал.

Над головой свистят пули. Пули стучат по бетону перед ними. Ваня не перестает стрелять.

Когда он, наконец, останавливается, Саша на секунду выглядывает через плечо рыжего в окошечко. Никого там не видно. В середине поля поднимается дым.

Саша ложится спиной на сотни гильз, смотрит в серое небо.

— Что у вас за война здесь такая, что х...р поймешь? — говорит он.

— Позиционная называется, — отвечает рыжий. — Стреляем друг в друга здесь уже пару месяцев. Но у них «арта» серьезно прибавила за последнее время. Стодвадцатки,[165] САУ, «Град», б...дь.

«Так, а какого х...ра я здесь делаю? — вдруг с ужасом думает Александр. — Рыбалку пропустил, ладно. Надюша нервничает, разберемся. Но как мне вообще отсюда выбраться? Как в западне, б...дь. И выхода нет».

Рыжий Ваня пристегивает второй магазин.

Алексей сидит в окопе на окраине Песок. Сейчас с ним два бойца. Двух уже унесли. Трехсотые, слава Богу, — мина рядом упала. В его бронике прямо под шеей торчит осколок. Горячий еще. На излете сверху упал. А то бы ключицу мог сломать. Алексей вспоминает про сломанное ребро на Майдане в тот день, когда он закрыл ее своим телом. О чем бы он ни думал, все его мысли и воспоминания начинались с Ксюши, а кончались Никой. Достает телефон. Она не будет говорить. Да и зоны нет, слава Богу. Прячет его снова в карман.

Чтобы отвлечься, начинает листать на экране камеры снятые за утро фото. Отличный кадр с рыжим пулеметчиком. Рука перевязана. Во рту сигарета. Каска набок сбилась.

Пулемет допотопный, весь в дыму. Вокруг море стреляных гильз, на волнах которого и качается пулеметчик в такт своему кайфу. Видно, что он кайфует.

Вот боец уронил автомат в грязь. Стоит на коленях, вытирает автомат об разгрузку. Сзади него — спины убегающих бойцов. Они бегут к окопам, под обстрелом, пригнувшись. Боец в пол-оборота смотрит на них. Он не боится войны. Он боится остаться с ней один на один.