Аэропорт - Сергей Лойко

Надежда не спала всю ночь. Под утро стала звонить в милицию, обзванивать больницы и морги. Александра или похожего на него мужчины нигде не было. Это совсем не успокоило ее, а напротив. Она выпила таблетку, включила телевизор, послушала местные новости, выключила. Руки тряслись. По лицу катились слезы. Она вся сразу как‑то сжалась и постарела. Знала, что он повез куда‑то каких‑то военных, но не знала, кого и куда. Была суббота. Телефон диспетчера в его конторе не отвечал.

— Стоять, б...дь! — Александр услышал голос спецназовца, доносящийся из начала переулка. — На землю, б...дь! Лицом вниз, б...дь! Руки за спину! Лежать, б...дь! Кому сказал!

Дальше он слышал крики, которые не мог разобрать, и стоны, которые разбирать не было нужды.

Через несколько минут обоих мужчин подвели к автобусу. У одного из носа сочилась кровь. У другого расплывался синяк во всю щеку под левым глазом.

Того, что с разбитым носом, с виду постарше, завели в автобус. Александр сидел, не двигаясь и не поворачиваясь. Смотрел в зеркало заднего вида.

— Так, документы у тебя местные, я погляжу, и с собой, а телефон где? — спросил Дикарь. В голосе его задержанный, как бы он ни старался, не смог бы уловить для себя никакой надежды.

— Дома оставил, — ответил парень лет двадцати пяти, сплюнув кровь в лужу крови на полу. — Здесь все равно больше зоны нема.

— Я, б...дь, тебе щас сделаю зону! — заорал Дикарь страшным-престрашным голосом. — На пол, лицом вниз, б...дь. Небось, сбросил, гад. Если щас его найдем, я тебе точно, б...дь, яйца отстрелю, сука еб...ая! Карась и Шкет, б...дь! Посмотрите там, в траве, по ходу их движения. Точно, мобильники сбросили, пидарасы! — крикнул Дикарь в разбитое окно автобуса.

Те скоро вернулись и доложили по форме, что «ни х...я подозрительного не нашли».

Двое солдат положили задержанного лицом вниз прямо в застывающую на полу лужу крови. Дикарь сел на колено сзади, достал из разгрузки охотничий нож. И так надавил острием на заднюю часть ляжки задержанного, что у того на серой брючине проступила кровь.

Парень застонал, задергал головой. Все его лицо было в крови. Своей и чужой, с пола. Спецназовец убрал нож.

— Короче, мы оставляем ваши документы себе и брата твоего задерживаем, — прорычал Дикарь. — Если к вечеру ты, б...дь, не принесешь нам информацию о корректировщике, ты очень пожалеешь. Мы знаем твой адрес. Мы придем с твоим братом, с тем, что от него останется, к вам в гости. Как понял меня, прием?

— Все понял, понял, — стонал и плевался кровью парень.

Его подняли, подвели к двери, дали пинка под зад. Он упал в грязь так, что не мог сразу подняться на ноги. Он сидел весь в грязи, лицо в крови. Он плакал. Нет, скулил.

В это время автобус развернулся и поехал в «штаб», расположившийся в местном клубе. Второго брата повезли туда.

Возле штаба Александр вышел из автобуса, осмотрел его со всех сторон, покачал головой. Шлепая уже без разбора по грязи, пошел на другую сторону местной площади, к колонке. Вдруг в ней вода? Воды не было. Но тут опять засвистели мины. Они взрывались вокруг каждую секунду. Десятки взрывов. Корректировщик или корректировщики знали, что делали. Александр лежал у колонки, закрыв голову руками. Взрывная волна возила его по грязи из стороны в сторону. Обстрел продолжался, казалось, целую вечность. Но и он закончился.

В стене штаба дымилась большая пробоина. Оттуда вывели и вынесли четырех раненых и убитого. Двухсотым был Дикарь. Александру было не жаль его. Впервые за этот самый страшный день войны в его жизни он почувствовал что‑то вроде удовлетворения. Среди раненых был и тот гражданский парень. Погрузили их всех вместе с двухсотым в его «Мерседес», или в то, что от него осталось...

На обратном пути, в мертвой зоне, осколок пробил ему заднее колесо. Но он вырулил на диске, и они доехали до Красноармейска. Там Саша поменял колесо. В Песках во время последнего обстрела Саша оставил в грязи ботинок и даже не пытался его отыскать. Так он и ехал до конца в израненном, окровавленном автобусе, босиком, сняв для удобства оставшийся ботинок.

Когда раненых и убитого забрала «скорая помощь», Александр остался только с молодым офицером, который тоже ехал в Днепропетровск. Александр попытался позвонить жене, но батарейка в телефоне окончательно села. Офицер предложил свой, но Саша не помнил номер телефона жены. Прикуриватель в автобусе больше не работал. Зарядить батарейку он не мог. По дороге штабной офицер среди прочего рассказал ему, что они сегодня хотели отправить Дикаря домой, потому что «тот совсем с катушек съехал на этой войне».

До Днепропетровска добрались уже затемно.

— Я все хотел спросить, а где ваша каска и бронежилет? — прощаясь, спросил офицер.

— Я их снял,— улыбнулся в ответ Александр. — А то в них ехать неудобно. Война же кончилась, да?

У него не только не было бронежилета и каски, он целый день ничего не пил и не ел. Про термос и пирожки вспомнил уже возле гаража. Сигареты у него тоже закончились.

Он шел домой босиком, в одних носках, уже совсем седой. Ему больше не было холодно. Он улыбался. Он выполнил свой долг перед Родиной. Он помог солдатам на войне. Как мог.

А автобус — ерунда. Отмоет и починит. Главное, чтобы не было войны.

С этими мыслями, с улыбкой на лице он дошел до дому, поднялся пешком на пятый этаж своей старой хрущевки и позвонил в дверь своей прошлой и завтрашней, новой жизни.

Когда Надюша придет в себя и станет задавать женские вопросы, его единственным, но в прямом смысле железным алиби будет искореженный автобус, без которого в его историю с приключениями на войне теперь никто не поверит. Не только жена.

Глава XVII.

ПАНАС И СВЕТИК

Всегда мы уходим, когда над землею бушует весна,

И шагом неверным, по лестнице шаткой, спасения нет...

Стрельба накануне прекратилась поздно вечером. Два сепарских танка безраздельно хозяйничали на взлетке до самой темноты и долбили терминал, как хотели. Ни минометы, ни «Грады» не смогли их достать. Посланный «с материка» расчет ПТУР,[167] который должен был если не сжечь, то хотя бы отпугнуть танки, сам нарвался на засаду. БТР сгорел. Трое бойцов отступили, унося трехсотого. Больше попыток не было.

Оба поста на юго-восточном углу здания были подавлены танковым огнем. Сепары числом до роты заняли весь третий этаж, потом с помощью крупнокалиберных пулеметов и гранатометов вытеснили киборгов со второго на первый и далее — из оранжевого зала на первом этаже в багажное отделение, где люди Степана Бандера, неся большие потери, и заняли к ночи на 20 января свою последнюю круговую оборону.

Отступать дальше было некуда. Разве что на взлетку, где максимум через минуту ты становишься мишенью для тех, что окопались напротив возле разрушенного и разграбленного еще полгода назад магазина «Метро» и православной церкви — на другом конце зоны поражения. Окружение было полным, абсолютным. Враг был повсюду: наверху, внизу, вокруг. Его преимущество в живой силе и технике было подавляющим, несоизмеримым. На каждого киборга приходилось до сотни сепаров. Не говоря уже о пулеметах, танках и «Градах». Иногда казалось, вся российская армия штурмует Аэропорт.

После того как комбат Медведь («папа») попал в плен вместе с «мамой» (рацией), сепары «перешили» свои рации. Теперь они могли беспрепятственно слушать украинский радиообмен, а киборги на их новую секретную частоту выйти уже не могли. Рации стали бесполезными. Последним приказом от командира бригады было прекратить радиообмен и пользоваться мобилами, которые сепары успешно глушили, а если не глушили, то тоже слушали...

У Бандера из все еще живой силы в строю оставалось тридцать четыре человека, включая семерых легко раненых, которые еще могли держать автомат в руках. Остальные были либо убиты, либо тяжело ранены. Хавчик какой-никакой еще оставался — перловка, гречка, тушенка в консервах. Дня на три хватит. Армейские галеты давно извели на топку. Да, галетами несколько дней назад еще топили последнюю буржуйку. Их нельзя было есть — зубы сломаешь, но тепла и особенно дыма они давали достаточно. Для узкого круга людей, практически прислонявшихся спиной к буржуйке. Грелись по очереди между боями. В бою не холодно. В Аэропорту все, абсолютно все всё время кашляли, чихали и были в постоянных соплях. Проведя день в терминале, можно было услышать все оттенки кашля — от сухого надрывного до глубокого мокротного.

Еще месяц назад буржуек в рабочем состоянии было три. Истопили в них всю мебель, какую могли найти в пределах Аэропорта, всю горящую обивку и обшивку. Как‑то на втором этаже, в бывшей комнате пограничного контроля, нашли два больших ящика. Один с противогазами, другой с ОЗК (общевойсковой защитный комплект — костюмы из толстой тяжелой резины; на обычной, неядерной войне бесполезны, особенно для пограничников, но очень хороши на гражданке для экстремальной рыбалки). Ящик с противогазами снесли вниз и отложили в сторонку, — а вдруг найдется им применение, — а вот ОЗК один смекалистый хлопец, а именно Юрка-Паровоз, сразу приспособил в качестве топлива для буржуек. Вонь стояла невыносимая, но горели ОЗК ярко, а главное, жарко. Последнюю буржуйку как раз и топили галетами, но и они кончились.