Светлая печаль Авы Лавендер - Лесли Уолтон

свет. Я направилась туда. Медленно повернула дверную ручку. Зажмурившись от света, я увидела Эмильен под одеялом на кровати с четырьмя столбиками. Глаза закрыты, белые волосы разметались по подушкам, губы чуть приоткрыты, будто она собиралась что-то сказать.

Наклонившись, я прижала лицо к ее лицу и решила не дышать, пока не почувствую ее дыхание на своей щеке. С трудом выдержав несколько секунд, я наконец выдохнула и прислонилась лбом к ее холодной щеке.

Со времен Фатимы Инес на третьем этаже нашего дома никто не жил. Поговаривали, что там была ее комната и что ее призрак никого туда не допускает. Что стояло за этими выдумками, я узнала, когда нетвердыми шагами зашла в комнату. Приветствовал меня вовсе не призрак Фатимы Инес.

На стропилах сидели птицы, и каждая с любопытством поворачивала голову в мою сторону, пока я шла мимо обветшалой кровати с балдахином, туалетного столика, лошади-качалки. Вдоль балок были гнезда, пол – в помете. Они переговаривались между собой на понятном им одним языке. Я оглядела этих странных птиц с большими, как у черной вороны, туловищами и маленькими, как у белого голубя, головками, отметив, что никогда раньше таких не видела. Ни в небе над домом. Ни на деревьях в саду. Ни в передней комнате у Натаниэля Сорроуза. Это были птицы Фатимы Инес – потомки тех голубей, которые вылетели из вольеров и произвели потомство с местными воронами. Почему-то они оказались более живучими, чем остальные птицы из нашей округи. От этого я как-то воспряла духом.

Когда я отворила дверь и ступила на шаткую вдовью дорожку, птицы смолкли. Мне открылся весь Сиэтл – он светился под горсткой звезд. Полная луна бросала на землю мерцающий серебром свет. Босые ноги обжигало холодом, и я взглянула вниз на соседнее здание.

Дом Мэриголд Пай стоял пустынный и заброшенный. Мэриголд нашли в одной из комнат второго этажа; она была похожа на Спящую красавицу размером с кита, а по подушке были рассыпаны засохшие крошки печенья. Пробудившись наконец ото сна, Мэриголд (которая худеть не собиралась) примкнула к бродячему цирку, который как раз проезжал Сиэтл. Остаток жизни она провела в качестве полюбившейся многими ярмарочной «Толстушки» в шатре, где с ней выступали «Человек-игольница» и Эррол, мальчик с копытами. Она часто присылала мне из поездок открытки. Позже, по случаю своей смерти, Мэриголд отписала мне дневник Натаниэля – его обнаружили в саду в ночь нападения. Много лет я не могла его открыть и еще дольше – прочитать.

Фиолетовые цветы на высоких ножках постепенно заполонили двор. Сейчас, в декабре, медово-сладкий аромат лаванды наконец стал достаточно стойким, чтобы скрыть ужасную вонь гниющих в доме птиц. Все, что осталось от Натаниэля Сорроуза, – это поле фиолетовых цветов, черная отметина на тротуаре и горький привкус во рту при немногочисленных упоминаниях его имени.

В Вершинный переулок завернула машина, которая заехала на подъездную дорожку дома Куперов. Из нее вышли две фигуры. Крупная, несомненно, принадлежала Зебу Куперу, значит, другая – Роуи.

Я улыбнулась против своей воли. Я улыбнулась, отбросив опасения и возражения, разочарования в любви прошлого и будущего, потому что Роуи вернулся. То, что он мне писал, оказалось правдой. Неожиданно изнурительный груз после нападения сошел с моих плеч, когда я вспомнила еще одну его фразу.

Тебе не обязательно нести его одной.

– Теперь-то все хорошо? Да?

Я обернулась и увидела двигающийся среди птиц полупрозрачный силуэт. На нем была зеленая накидка с капюшоном, которая когда-то скрывала от любопытных соседей густые брови и потрескавшиеся губы; та самая накидка, которой я прикрывала крылья.

Я кивнула. Да, теперь все хорошо.

Тогда призрак Фатимы Инес, махнув на прощание птицам, медленно испарился в ночи.

Глава двадцать седьмая

У кромки городского водохранилища, самой высокой точки в округе – холм в конце Вершинного переулка занимал второе место, – стоял белый домик. В нем, скрытом от глаз кленовой рощей, когда-то жили пожилая пара – муж и жена. По осени они целыми днями собирали с водной глади пятиконечные листья – оранжевые, золотые, красные – и прибавляли громкость радио, когда в это пустынное место приезжали юные влюбленные. Старики с улыбкой на губах задергивали шторы, отгораживаясь от темноты.

Из чердачного окна белого домика была видна вся округа, и поговаривают, что именно из-за этого Джек Гриффит и приобрел его. Стоя под отвесами, Джек мог взирать на безмятежную гладь водохранилища, на то место, где на глазах у Вивиан Лавендер исчезла луна, на то место, где несколько месяцев назад циничные подростки столкнулись лицом к лицу с легендой, в которую не верили. Оттуда Джек видел все, что было построено на пожертвования маленькой Фатимы Инес де Дорес и ее брата-капитана: почту, аптеку, кирпичное здание начальной школы, лютеранскую церковь. Он видел пекарню Эмильен, куда местные жители заходили купить утренние булочки в сахарной глазури у работающей за стойкой индианки, где в воздухе вились ароматы корицы и ванилина, согревающие даже самые угрюмые сердца. Он видел новый полицейский участок и кучку одинаковых жилых домов, выросших после войны. Еще в конце Вершинного переулка он видел дом, выкрашенный под цвет блеклой могильницы. Опоясывала его белая терраса, а венчала башня с куполом. В комнатах второго этажа были огромные эркерные окна. По крыше шла вдовья дорожка с балконом, повернутым к Салмон-Бэю.

Мне хочется думать, что, когда Джек Гриффит в ту самую минуту посмотрел наверх, он увидел, что на балкон шаткой вдовьей дорожки, идущей по верху дома Лавендеров, кто-то вскарабкался и фигуру окружила стая диковинных птиц, поющих странную песню на им одним понятном языке. Мне хочется думать, что он видел меня и видел, как развеваются на ветру размотавшиеся концы длинных бинтов и тонкие спутавшиеся локоны и как мелодичными волнами вздымается ночная сорочка. Мне хочется думать, что он видел, как я перелезла через перекладину шаткой вдовьей дорожки и оказалась на выступе, стоя на цыпочках и мягко касаясь перил за спиной. Возможно, он с тихой иронией заметил, что прежде никто так не походил на ангела. Мне хочется думать, что он ахнул при виде того, как размотанная груда бинтов обрушилась на землю и как на моей спине расправились два белоснежных крыла; крупные и мощные, они выгнулись дугой над моей головой.

Но больше всего мне хочется думать, что Джек Гриффит – мой отец – улыбнулся, когда я отняла руки от перил за спиной и, взметнув крылья в усеянное звездами небо, воспарила в ночь.

fin

Благодарности

Мне невероятно повезло, что меня поддерживают люди, без которых эта книга была бы не более чем выдуманный мир, в который я уходила во время пауз в разговоре.

Бернадетт Бейкер-Боман, непревзойденный