Крошка Доррит (Книга 2) - Чарльз Диккенс

Медленно поднялся он по парадной лестнице и долго блуждал по пустым и темным покоям, пока, наконец, не заметил свет впереди. Свет шел из маленькой комнатки в дальнем конце, задрапированной на манер шатра; оттуда веяло теплом и уютом после неприветливой мертвящей пустоты.

Двери не было, ее заменяла портьера. Мистер Доррит, оставаясь незамеченным, заглянул в просвет между складками и почувствовал неприятный холодок в сердце. Не ревнует же он, в самом деле! С какой стати ему ревновать? В комнате никого не было, кроме его брата и дочери; первый грелся в кресле у камина, где весело потрескивали дрова; вторая вышивала, сидя за маленьким столиком. Все это напоминало давно знакомую картину; фон был иной, но фигуры те же. Фамильное сходство между братьями позволяло на миг принять одного за другого. Так он сам сидел, бывало, долгими вечерами, в далеком краю, где печи топят углем, и она, преданная дочь, вот так же склонялась над работой подле него. Но уж, конечно, в той убогой нищенской жизни не было ничего, что могло бы вызвать в нем теперь ревность. Откуда же это неприятное ощущение в сердце?

- Знаете, дядя, вы словно помолодели.

Дядя покачал головой и сказал:

- С каких это пор, дитя мое, с каких это пор?

- Мне кажется, - отвечала Крошка Доррит, продолжая прилежно водить иголкой, - это произошло за последний месяц. Вы стали веселым, бодрым, так живо отзываетесь на все.

- Это благодаря тебе, голубка.

- Благодаря мне?

- Да, да. Ты отогрела мне душу. Ты всегда так внимательна, так ласкова со мной, так деликатно прячешь свою заботу, что я... ну, ну, ну! Ничто не пропадает даром, дитя мое, ничто не пропадает даром.

- Право, дядя, это все одна ваша фантазия, - весело возразила Крошка Доррит.

- Ну, ну, ну! - пробормотал старик. - Благослови тебя господь.

На миг она прервала работу, чтобы взглянуть на него, и этот взгляд отозвался новой болью в сердце ее отца, бедном, слабом сердце, вместилище стольких противоречий, сомнений, причуд, всяких мелких житейских огорчений мглы, которую лишь вечное утро может развеять.

- Видишь ли, голубка, - сказал старик, - мне куда легче с тех пор, как мы с тобой остались одни. Я говорю одни, потому что миссис Дженерал в счет не идет. Я о ней не думаю; мне до нее нет дела. А вот Фанни всегда сердилась на меня, я знаю. И меня это не удивляет и не обижает, я сам вижу, что мешаю тут, хоть по мере сил стараюсь не мешать. Я - неподходящее общество для людей из общества. Мой брат Уильям, - восторженно сказал старик, - не ударит лицом в грязь даже перед королем; но о твоем дяде этого не скажешь, дитя мое. Уильяму Дорриту не приходится гордиться Фредериком Дорритом, и Фредерик Доррит это знает... Эми, Эми, гляди, твой отец здесь! Дорогой Уильям, с приездом! Я так рад тебя видеть, милый брат!

Во время разговора он невзначай повернул голову и заметил за портьерой мистера Доррита.

Крошка Доррит, радостно вскрикнув, кинулась обнимать и целовать отца. Но тот, казалось, был не в духе и чем-то недоволен.

- Очень рад, что мне, наконец, удалось найти тебя, Эми, - сказал он. Очень рад, что мне - кхм - хоть кого-нибудь удалось найти. Здесь, видно кха - о моем возвращении так мало думали, что я, пожалуй - кха-кхм - должен принести свои извинения за то, что вообще - кха - позволил себе вернуться.

- Мы уже не надеялись, что ты приедешь сегодня, дорогой Уильям, сказал ему брат. - Ведь ночь на дворе.

- Я крепче тебя, мой милый Фредерик, - возразил глава семейства с состраданием, в котором слышался укор, - и могу путешествовать в любой час, не опасаясь - кха - за свое здоровье.

- Конечно, конечно, - поспешил ответить Фредерик, смутно догадываясь, что он сказал что-то невпопад. - Конечно, Уильям.

- Благодарю, Эми, - заметил мистер Доррит дочери, помогавшей ему раскутаться. - Я справлюсь и сам. Не хочу - кха - утруждать тебя, Эми. Можно мне получить ломтик хлеба и стакан вина, или это - кха - потребует чересчур больших хлопот?

- Дорогой отец, через пять минут ужин будет на столе.

- Благодарю, дитя мое, - отвечал мистер Доррит обиженным тоном, боюсь, я - кха - слишком много доставляю хлопот. Кхм. Миссис Дженерал здорова?

- Миссис Дженерал жаловалась на усталость и головную боль, дорогой мой; когда мы отказались от мысли дождаться вас сегодня, она ушла спать.

Быть может, мистеру Дорриту понравилось, что его предполагаемое запоздание так расстроило миссис Дженерал. Во всяком случае, лоб у него разгладился, и он сказал с явным удовольствием:

- Весьма прискорбно слышать, что миссис Дженерал нездорова.

Во время этого короткого разговора дочь присматривалась к нему с особенным вниманием, словно он казался ей постаревшим или вообще как-то изменившимся. Он это, должно быть, заметил и рассердился, судя по тому, что, избавившись от своей дорожной одежды и подойдя к камину, он сказал ворчливым тоном:

- Что ты меня так разглядываешь, Эми? Что вызывает у тебя такой - кха преувеличенный интерес к моей особе?

- Простите, отец, я нечаянно. Мне просто приятно видеть вас снова, вот и все.

- Не говори "вот и все", потому что - кха - это отнюдь не все. Тебе кхм - тебе кажется, - продолжал мистер Доррит с обличающей многозначительностью, - что я нездоров.

- Мне кажется, что вы немного устали, голубчик мой.

- Вот и ошибаешься, - сказал мистер Доррит. - Кха. Ничуть я не устал. Кха-кхм. Я сейчас бодрей, чем был до поездки.

Чувствуя его раздражение, она не стала спорить, только тихонько прижалась к его плечу. Он вдруг свесил голову и задремал, но через минуту встрепенулся.

- Фредерик, - сказал он, обращаясь к брату, стоявшему по другую его сторону, - советую тебе немедленно лечь в постель.

- Нет, Уильям, я посижу с тобой, пока ты будешь ужинать.

- Фредерик, - возразил он, - я прошу тебя лечь в постель. Я настаиваю на том, чтобы ты сейчас же лег в постель. Тебе - кхм - давно уже пора быть в постели. Ты такой слабый.

- Ну, ну, ну! - сказал старик, готовый на все, лишь бы сделать брату приятное. - Ты прав, Уильям. Я в самом деле слаб.

- Мой милый Фредерик, - произнес мистер Доррит с неподражаемым чувством превосходства над дряхлым и немощным братом, - в этом не приходится сомневаться. Мне крайне грустно видеть, как ты ослабел. Кха. Это для меня большое огорчение. Кхм. Я нахожу, что у тебя совсем больной вид. Такой образ жизни не по тебе. Нужно больше думать о своем здоровье, больше думать о своем здоровье.

- Так мне пойти лечь? - спросил Фредерик.

- Сделай милость, Фредерик, - сказал мистер Доррит. - Ты меня этим крайне обяжешь. Покойной ночи, брат. Надеюсь, сон подкрепит тебя. Мне решительно не нравится твой вид. Покойной ночи, мой милый. - Отпустив брата с этим сердечным напутствием, он снова задремал, прежде чем тот успел дойти до порога; и если бы не дочь, ткнулся бы прямо в огонь головой.

- Твой дядя стал совсем плох, Эми, - сказал он, сразу же очнувшись. Бормочет что-то - кха - так, что нельзя разобрать, а порой - кхм - и вовсе заговаривается. Я его - кха-кхм - еще таким не видел. Не болел ли он тут без меня?

- Нет, отец.

- Он очень - кха - переменился, верно, Эми?

- Я как-то не замечала, отец.

- Очень одряхлел, - сказал мистер Доррит. - Очень одряхлел. Мой бедный добрый Фредерик, видно, что его силы падают с каждым днем. Кха. Даже если вспомнить, каким я его оставил, он - кхм - заметно одряхлел.

Ужин, накрытый здесь же, на маленьком столике, у которого он давеча увидел Эми за вышиваньем, отвлек его мысли от брата. Она села рядом, по старому, давно уже забытому обыкновению. За столом никто не прислуживал, и она сама подавала ему еду, наливала вино в стакан, как всегда делала это в Маршалси. Впервые после перемены в их судьбе ей выпала такая возможность. Она избегала смотреть на него, чтобы не вызвать новой вспышки гнева; дважды в течение ужина она замечала, как он вдруг вскидывал на нее глаза и тотчас же оглядывался по сторонам, будто спешил убедиться, что это не та комната, в которой они коротали долгие тюремные вечера, и оба раза он ощупывал рукой голову, словно искал свою старую черную ермолку - хотя сей заслуженный головной убор так и не увидел свободы и, безжалостно брошенный в стенах Маршалси, до сих пор совершал прогулки по двору на чьей-то голове.

Ел он мало, но за столом сидел долго, и не раз снова заводил разговор о печальном состоянии брата. Сокрушаясь и сетуя, он, однако, был довольно беспощаден в подборе выражений. Приходится сознаться, говорил он, что бедный Фредерик - кха-кхм - выжил из ума. Да, иначе не скажешь: именно выжил из ума. Несчастный! Страшно даже подумать, каково было Эми выносить его общество - слушать бессвязное и бессмысленное бормотанье бедняги, да, бессвязное и бессмысленное бормотанье; она бы, верно, пропала с тоски, если бы не спасительное присутствие в доме миссис Дженерал. Весьма прискорбно, повторил он с прежним удовольствием, что эта - кха - достойнейшая особа захворала.

Все, что он говорил и делал в тот вечер, вплоть до самых незначительных мелочей, Крошка Доррит любовно сохранила бы в памяти, даже если б не появилось у нее впоследствии причины запомнить этот вечер на всю жизнь. Она не могла забыть, как он упорно гнал от нее, а может быть, и от себя, навязчивую мысль о прошлом, стараясь заслонить эту мысль рассказами о богатстве и пышности общества, окружавшего его в Лондоне, о высоком положении, которое теперь прочно занял он и его семья. Но в его речах, во всей его повадке - это тоже запомнилось ей на всю жизнь - сквозили два противоречивых стремления, уживавшихся рядом; он словно хотел доказать, что она ему вовсе не нужна, что он отлично обходится без нее; и в то же время чуть ли не упрекал ее в том, что она мало беспокоилась о нем, пока он был в отсутствии.