Расплата за жизнь - Эльмира Нетесова

Завелась у него любовница. Белокурая кудрявая бабенка. С голубыми улыбчивыми глазами, с ресницами до бровей. Пухлые губки сложены в капризный бантик. Прозрачные, розовые ушки. А шея… Нежная, белая, как шелк. Высокая грудь, тонкая девичья талия и точеные ноги сводили с ума многих мужиков города.

Ленка была самой обольстительной женщиной Орла. Она прекрасно играла на гитаре. Ее нежный голос, как пение малиновки, казался неземным.

У нее было много поклонников, воздыхателей. Но она отдала предпочтение Кешке, и Быков считал себя счастливцем. Ему завидовали все мужики. Еще бы!

О Ленке мечтали многие. Увидеть ее улыбку считалось подарком судьбы. Войти к ней — выигрышем в счастливую лотерею, обладать — неземным наслаждением.

Ленка никогда не любила многих. Только одного. Второму двери не открывались. Поэтому никто не бросил в ее сторону ни одного обидного слова, даже намека.

Ленку обожали, по ней вздыхали отцы многочисленных семейств, с тоскою глядя на своих обрюзгших, склочных жен, одетых в линялые халаты, истоптанные потертые тапки. Их груди, животы и зады были столь безобразно отвисшими, потерявшими весь былой вид и формы, что не только соседские, свои мужья отворачивались с отвращением, сплевывая досадливо в сторону расплывшихся либо иссохших жен. Что можно ожидать от таких, кроме тарелки супа, сваренного наспех. Об утехах и радостях не вспомнить. Лишь иногда, перед праздником, желая блеснуть осколками былого, накрутят бабы лохмы на бигуди, чтобы на другой день появиться перед своими толстозадыми мужьями в веселых кудряшках, с губами, накрашенными помадой морковного цвета. Но мужики еще долго помнят голову в бигудиных рожках, застиранные ночные рубашки, вылезшие из-под халатов. И украдкой от жен, краснея за себя, вспоминают Елену.

— Что за женщина! — вздыхали мужики, поворачиваясь спиной к женам.

Ленка никогда не выходила на улицу, не приведя себя в порядок. Всегда свежая, улыбающаяся, она казалась сотканной из солнечных лучей. Даже самые крутые парни, завидев ее, не решались не только приставать, заматериться, не смели дерзко посмотреть в сторону Ленки.

Кешка сам не верил в собственное счастье. Ленка стала его любовью и радостью.

Даже родной брат Димка жгуче завидовал Кешке и не понимал, почему она отвергла его — сильного, смелого, дерзкого? Что нашла она в Кешке, скучном и молчаливом?

Ленка всегда ждала Иннокентия. Она, едва он входил, обвивала его шею нежными руками. Целовала, гладила, называла так ласково, как никто другой. Он никогда не слышал таких слов от Тоськи. Все прежние любовницы в подметки не годились Ленке. Она умела любить так, что Кешка чувствовал себя с нею на вершине блаженства. Он верил, что нет на свете человека и мужчины достойнее, красивее, темпераментнее его. В этом Иннокентия убедила Ленка. Не верить ей он не мог.

Кешка гордился самим собою. Изо всех сил пытался оправдать лестные эпитеты любовницы. Он тщательно следил за собою и никогда не появлялся к ней в рубашке с грязным воротничком и манжетами, в неглаженых брюках или нечищеной обуви. Никогда не приходил без цветов и дорогих конфет, без марочного изысканного вина и подарка. Ему хотелось верить, что Ленка любит его не за это. Ведь отвергла более состоятельных поклонников. Значит, избрала по сердцу, не из выгоды, — думал, застегивая на белоснежной шее очередное дорогое колье или золотую цепочку, браслет, украшенный драгоценными камнями, перстень сказочной красоты. Или серьги, которые вызывали зависть всех горожанок.

Ленка принимала подарки, снисходительно улыбаясь, словно делала одолжение Кешке. Иногда целовала его в щеку, подчеркивая, что не даром ему рада.

Иннокентий старался изо всех сил угодить любовнице, удержать ее как можно дольше. И ни в коем случае не допустить ее разочарования, не получить отставку.

Ленка все это понимала…

Иннокентий стал ее любовником незадолго до появления в его семье третьего ребенка. И вскоре к Тоське остыл совсем, перестал замечать жену. Не прикасался к ней, старался избегать общения. Перестал водить к себе гостей и не появлялся с Тоськой на людях, не возил ее на машине.

Женщина думала, что это отчуждение из-за беременности, изменившей внешность. Тоська сама себя не узнавала в зеркале. Но знала, что беременность — явление временное. Стоит родить, как все наладится, вернется в норму. Она старалась реже попадаться мужу на глаза, чтобы не раздражать его. Но… Приехала к матери с отцом в Зеленый Ров вместе с детьми. Хотела до родов здесь пожить. А тут, как назло, соседская старуха приплелась на третий день. Ее в каждом доме боялись. Называли ведьмой. Ее никто не помнил в молодости. Все так и считали, что Алымиха родилась в черной шали, темной кофте и в длинной, до самых пят, юбке. Но не одежда наводила ужас на людей. Леденил душу взгляд старухи, пронзавший до самых костей. Ее глаза смотрели, казалось, из самой глубины головы, от затылка, из-под нависшего шишковатого лба и седых прядей, спадающих на лоб.

— Отдыхать приехала, бабонька? — глянула на Тоську пронзительно и захихикала скрипуче, едко. — Значит, дитя носишь ныне. Уже ему скоро и в свет появиться надо! Мальчонку родишь! Крепыша! Это как Бог свят говорю тебе. Но только стерегись, девка! Не любит больше тебя мужик твой! Другая у него на сердце имеется. Веселая, молодая, красивая! С ней в постели тешится, ей подарки несет. К тебе сердцем остыл и плотью. Не хочет думать о тебе. Она его сердце в плен взяла. Завладела накрепко. К тебе ничего не осталось. Даже к детям охладел супостат. Кобель окаянный!

— Не бреши, Алымиха! Не болтай напрасно! Кешка любит нас! И ни на кого не променяет. Откуда ты взяла про любовницу? Не до них ему. Мой муж — человек серьезный, — испугалась Тоська, вспомнив Кешкину холодность.

— Все они поганцы! И твой не легче! Ну, хочешь увидеть соперницу? — предложила Алымиха.

— Хочу! — вырвалось против воли.

— Налей воды в стакан. Дай сюда! Теперь теплой золы из печки. Свечу зажги! Смотри в стакан! — шептала старуха невнятно.

Тоська ждала недолго. Увидела в стакане воды, как в зеркале, Кешку с белокурой женщиной в постели.

— Ну что? Увидела? То-то! Говорю, что он кобель!

Тоська разревелась на весь дом.

Не вой. Помогу тебе, когда придет время. Не век кобелю без цепи жить! Надо их, шелудивых, в руках держать. В строгости! Под каталкой и ухватом!

Тоська уже не слышала слов Алымихи. Выла так, что мать с огорода прибежала.

— Ты чего?

— Кешка с бабами путается!

— Чего? Кто брехнул?

— Сама видела. Вон Алымиха показала в стакане, — еле выговорила Тоська.

— Нашла кому верить! Чего тебе, ведьма, надо? Зачем пришла сюда? Чего душу девке моей травишь? Иль греха не боишься? Иди к себе! Там воду и мути. Все никак не угомонишься, старая чума! Девка на сносях, ребенка ждет. А ты ей про мужнины пакости! Нашла время! Иди вон! — кричала Евдокия.

— Гонишь, дура! Ничего, в ногах станешь валяться, просить, чтобы помогла твоей Тоське! Она у тебя вдовой останется. Скоро! — засеменила Алымиха к двери, хохоча ядовито.

— Типун тебе на язык! — крикнула ей вслед хозяйка. И велела дочери замолчать. — Брехня все это! Заморочки, одурачивание! Не будь беременной, не поверила бы. У всех баб в это время нервы слабые! — успокаивала мать.

Но Тоська верила не ее словам, а своим глазам. Ночью у нее пошла кровь. Начались схватки. Отец, испугавшись, разбудил соседа, попросил отвезти дочь в больницу.

Кешка и впрямь был у Ленки, когда в дверь позвонил Димка и сказал, что Тоська умирает. Иннокентий не сразу сообразил, что произошло.

— Выкидыш! Понял? Давай в машину! Быстрее в больницу! — выдернул брата от любовницы.

К Ленке Кешка вернулся на третий день, заскочил на десять минут, чтобы извиниться за поспешный уход:

— Беда у меня, Ленка! Жена умирает!

— А разве она единственная на свете? — улыбнулась удивленно. — Или я тебе не подхожу? Или разлюбил меня? — обвила шею.

—Не только… У нас дети. Двое.

— Дети? Ну и что? Неужели ты так примитивен? Дети не должны отнимать жизнь у родителей. Они вырастают, а жизнь продолжается.

— Ты это к чему? — не понял Кешка.

— О себе подумай. И обо мне. Жизнь не вечна. Стоит ли расстраиваться по пустякам? Ею надо дорожить, каждой минутой. Жить себе в радость. Понял?

— Не совсем…

— Ох, какой непонятливый, — надула губки. И сказала жестко: — От меня ушел. Выходит, не любишь?

— Люблю, — поспешил убедить любовницу.

— Тогда почему торопишься? Куда спешишь?

— Она умирает…

— Что же с того? Разве ты ей сможешь помочь больше врачей? А если они не спасут, ко мне придешь? Да и помогут, ко мне вернешься. Или не так?

— Ты права. Но дети…

— А где они были, когда ты ко мне приходил?

— С женой…

— Почему тогда о них забывал?